О Якобсоне. Александр Даниэль

А. Зарецкий: Василий Евгеньевич Емельянов, ныне ушедший в мир иной, основал в интернете Мемориальную Сетевую Страницу, посвящённую Анатолию Якобсону, эпиграфом к которой могли бы стать строки из стихотворения Юлия Марковича Даниэля:

Вспоминайте меня — я вам всем по строке подарю. По неловкой, по горькой, тоскою пропахшей строке, Чтоб любили меня, когда буду от вас вдалеке.

Мемориальная Сетевая Страница послужила основой книги «Сборник воспоминаний», изданной к 75-летию Якобсона в Бостоне друзьями и учениками Якобсона.

Ирина Павловна Уварова3 в телефонном разговоре со мной подвергла критике эту книгу за «тенденциозность и однолинейность», заметив, что в ней А. Якобсон «обронзовел», предстал в «образе несгибаемого борца за справедливость». «Анатолий Якобсон и Юлий Даниэль относились к жизни серьёзно, но при этом в них была определённая лёгкость и изящество. Как Тынянов пишет: «Люди с легкой танцующей походкой4 погибли на Сенатской площади5» Вот они - были с такой танцующей походкой, эти ребята». В том же разговоре И.П. Уварова, в частности, назвала А. Якобсона, «человеком оголтелого благородства».

А. Даниэль: Сборник «Памяти Якобсона» у меня действительно есть; если честно, то и мне, как и Ирине Павловне Уваровой кажется, что с «бронзой» некоторый перебор в этой книге. Но я прекрасно понимаю очевидную и трудноразрешимую проблему, стоявшую перед составителями: не в количестве «бронзы» дело, а в нехватке контрапункта, - моцартианства, легкости, легкомыслия, - без которых Якобсон не Якобсон. «А где ж их взять?», — как сказано у Галича. Мне кажется, что подходящим жанровым решением мог бы стать анекдот в широком, пушкинском смысле: «A вот еще был случАй из Тошиной жизни». Анекдотов про Якобсона, как и анекдотов от Якобсона, великое множество, и у каждого корреспондента они свои. И я бы, наверное, мог, сосредоточившись, внести свою лепту.

Александр Даниэль. Фотография Архива Радио Свобода

Брести без брода и ваять из снега, Уйти в бега, влюбиться на пари... Мальчишество мое, мой alter ego, Со мной всегда на равных говори.

Юлий Маркович Даниэль самый старший, Лариса Иосифовна моложе и Анатолий Якобсон совсем молодой, он на 10 лет моложе Вашего отца.

И у них был совершенно разный жизненный опыт. Юлий Маркович прошёл войну. А потом так получилось, что Юлий Маркович и Лариса Иосифовна побывали в тюрьмах, лагерях и ссылках. У Якобсона была другая — со своей трагедией — история. Я читал воспоминания Ларисы Иосифовны о годах, проведённых в ссылке, письма Юлия Марковича из лагеря и тюрьмы; в них повествуется о ежедневных сражениях и битвах за человеческое достоинство, и после преодоления этой жизненной полосы они остались теми же самыми людьми, и, как Вы сказали, в них было моцартианство, лёгкость.

В Толе моцартианское начало было очень, по-моему, сильно.

Все вопросы, которые я буду Вам задавать, будут именно в контексте всех троих, или двоих, или одного Якобсона

Это была общая дружба, понимаете. Она была совместная; не было отдельных дружб, как часто бывает в такого рода отношениях, не было отдельной дружбы Юлия Марковича с Тошей, отдельно Ларисы Иосифовны, это была дружба троих, даже четверых, потому что Майя Улановская тоже была с самого начала частью этого единства. Но близость, очень большая близость была прежде всего с Толей, хотя и Майя была включена в эту дружбу.

Анатолий Якобсон посвятил Юлию Марковичу Даниэлю свою книгу «Конец трагедии», опубликованную издательством имени Чехова в 1973 г. В автобиографической справке, предваряющей книгу, Якобсон пишет: «...Из написанного до сих пор основное – работа о Блоке. Не случайно посвящение: Юлию Даниэлю; в немалой мере благодаря ему, я смолоду ориентировался на те представления о человеческом достоинстве и о профессиональной чести, без которых всякое литературное дело есть ложь. Кроме того, после ареста Даниэля я заговорил вслух, и пока ничто не могло отучить меня от этой привычки (однако на будущее не загадываю)». Были ещё стихи и эпиграммы, посвящённые Даниэлю. А как Юлий Маркович относился к Якобсону?

Могу сказать одним словом: восторженно. Восторженно и любовно.

А разница в возрасте и опыте: фронтовик и мальчишка?

Мне кажется, на моей памяти эта разница в опыте и в возрасте не играла никакой роли. Они общались на равных. Это не было отношение старшего к младшему. Это было точно отношение равных. И то, что иногда пишут о Толе мемуаристы, что он вообще любил смотреть на людей снизу вверх, в отношениях с моими родителями я лично никогда не замечал этого.

Такой образ Якобсона, как мне кажется, прочитывается в воспоминаниях Давида Самойлова, да и в его стихотворении «Прощание», посвящённом Толиной смерти, тоже. Справедливости ради надо сказать, что это не единственное его стихотворение, посвященное Тоше. Были еще как минимум два замечательных стихотворения: на отъезд («…И тогда узнаешь вдруг»), а еще раньше – «Как в поход собирался Вук…», завершающее цикл «Балканские песни». Вообще, Самойлов Якобсона очень любил, может быть, оттуда горечь пополам с обидой, которые слышатся в первом названном мною стихотворении – «Памяти самоубийцы»: ему просто очень больно отозвалась Толина гибель. Так считает, например, Юра Ефремов: мы с ним недавно говорили об этих самойловских стихах. Правда, Юра говорит, что Якобсон больно задел Самойлова еще раньше, своим решением уехать – но как раз в стихах на отъезд («И тогда узнаешь вдруг…») никакой обиды, по-моему, не слышится, а только трагическое предчувствие, может быть.

Так вот, никакого «снизу вверх» не было. Может быть, к Давиду Самойловичу он так и относился, но к моим родителям – нет, точно. Это были совершенно определённо отношения равных. И разница в опыте и в возрасте здесь, по-моему, не играла никакой роли. Они просто все трое очень... Ну, Толя вообще был человек, склонный к восторженности в отношении к людям. Но и к нему отношение у родителей было такое же точно. Они, отец особенно, считали его безумно талантливым. И, конечно, может быть, эта взаимная любовь была замешана на восхищении со стороны отца, восхищении Толиной талантливостью; может быть, она начиналась с этого. Но это, может, было стартовым толчком. Нельзя сказать, что они любили его за его талант. Они любили его за него самого. Как это началось, я не знаю. Очень трудно вот так по косточкам разбирать, как возникают подобные дружбы и становление отношений. Я уже помню эту дружбу устоявшейся. И то же самое можно сказать о Ларисе Иосифовне, как мне кажется.

Я не знал Ваших родителей, и свои знания почерпнул из того, что опубликовано, и у меня сложилось впечатление, что по характеру Анатолий Якобсон был между Юлием Марковичем и Ларисой Иосифовной. Павел Литвинов в своих воспоминаниях отмечает, что в компании Лариса Иосифовна «могла как бы быть и могла стушеваться в углу, её бы никто не заметил, если бы она захотела. Толю не заметить было нельзя – он всегда становился центром». А как вёл себя в компании Юлий Маркович?

Ну, такого бурного темперамента как у Толи, у него не было. Он был человеком эмоционально более сдержанным, чем Якобсон.

Но, Вы знаете, так сказать – это ничего не сказать, потому что я не знал, я вообще не знал более эмоционального человека, чем Толя Якобсон. В этом с ним никто не может сравниться. Он был просто, знаете... взрывался эмоциями, они из него всегда постоянно, и бурно текли. Помните, как Сергей Ковалёв пишет о Якобсоне: «Это был вулкан, постоянно действующий вулкан». Так вот, в этом смысле его ни с кем нельзя сравнить. А если говорить о характерах Ларисы Иосифовны и Юлия Марковича, сравнивая их между собой, — да, Лариса Иосифовна по сути своей человек не публичный. Это так жизнь сложилась, что ей пришлось играть всякие публичные роли. А вообще она очень не склонна была к публичности. А Юлий Маркович был человеком компанейским, таким экстравертным, открытым. В этом смысле он был ближе по характеру к Якобсону. Можно так сказать.

Я смотрю на опубликованные фотографии, и трудно по ним понять, какой характер был у Ларисы Иосифовны, если вы не читали её последнего слова на суде над демонстрантами в 1968 г. Вот Лариса Иосифовна стоит с Вами у поезда, провожает Вас…

… или мрачная фотография Олега Смирнова из книги Иосифа Бродского «Представление», сделанная в г. Карабаново, где отбывал ссылку Анатолий Марченко; она сидит за столом в избе. Но эти фотоснимки мне ничего не говорили, пока я не увидал в книге Питера Рэддауэя8 фотографию, где Лариса Иосифовна стоит с Павлом Литвиновым, и оба смеются. Когда она засмеялась, лицо её озарилось, и фотограф это «схватил» (я не знаю кто автор снимка, может быть, Нина Лисовская9), и только тогда высветилась её натура. По этой совершенно необыкновенной и удивительной фотографии уже можно ясно понять, каким человеком она была, не будучи знакомым с нею, с её последним словом в зале суда над демонстрантами 1968 г. и очерками о советских лагерях.

Возвращаясь к контрапункту, я хотел бы, чтобы наша беседа преломлялась в сторону анекдота или какого-то забавного случая.

По-моему, это бы было правильно, потому что вообще память друзей о Якобсоне устроена из историй, баек, анекдотов. Того круга друзей, который я знаю. Да и сам он любил о себе байки рассказывать.

К сожалению, тех людей, которые участвовали с Якобсоном во всяких похождениях и застольях и могли бы рассказать о них, очень мало осталось. Это Игорь Губерман, в частности.

Да, Игорь мог бы это художественно оформить. Я могу только бытописать и готов повспоминать разные истории и разные байки и сделать просто некий набор их. Но они все легкомысленны и вряд ли будут иметь какое-то большое общественное звучание.

В качестве примера, мне сейчас вдруг вспомнилось некое большое дружеское застолье в 1970-ом, наверное, году. Якобсон вместе со всеми сидит и выпивает. Потом вдруг он лезет в карман и говорит: «Слушай, у меня червонец был, червонец был в кармане. Куда делся, куда делся червонец?» Ему Юра Левин10, по-моему, отвечает: «Слушай, наверное, ты положил его на хлеб вместо куска колбасы и закусил им». На что Якобсон моментально реагирует: «Ты что, не знаешь, что я больше чем на трёшку никогда не закусываю?»

Ещё ж надо сказать, что у Тоши была абсолютно боксёрская реакция в разговоре. Он не придумывал свои экспромты, они из него просто вылетали со скоростью боксёрского удара. Ну, вот такого рода сюжеты, такого рода байки кажутся мне правильным способом рассказывать о Якобсоне. Конечно, в дополнение к его творческой работе: диссидентской, литературной, педагогической.

Байки о тех моментах, когда он расслаблялся?

А он, между прочим, никогда не расслаблялся. Он всегда был страшно напряжён внутренне. Я не помню расслабленного Якобсона, разве что поутру с похмелья.

Андрей Донатович Синявский написал книжку «Прогулки с Пушкиным». Ирина Павловна Уварова отметила, что сначала с Пушкиным прогулялся Маяковский, а потом Синявский. Алина Ким, пишет о первой встрече с Якобсоном: «Я пришла на Автозавод и вдруг увидела, что на тахте возлежит Александр Сергеевич – это был Тоша Якобсон». А Юлий Ким на вечере памяти Якобсона в Иерусалиме сказал, что Якобсон был несомненно пушкинского призыва. Я хотел бы в этой связи спросить, может быть, Вы вспомните что-либо из области прогулок и проделок Юлика Даниэля и Тошки Якобсона, то есть жизнь как карнавал. У Юлия Марковича есть такое стихотворение:

Мы выстроились все в одну шеренгу, Готовые к походу и параду. — На правом фланге! Застегни ширинку! На левом фланге! Оботри помаду… Друг друга мы, любя, глазами ели, Глядели браво, преданно и гордо, И я подумал, что и в самом деле Мы все — непобедимая когорта.

Может быть, из того карнавала Вам ещё что-нибудь вспомнится?

Ой, да много чего! Понимаете, ту байку про то, что больше чем на три рубля не закусывал, я вспомнил просто в качестве примера – вот какие это могут быть байки, какого рода. Вот такого рода.

Могу длинную карнавальную историю рассказать, она действительно карнавальная. Давайте я её расскажу, но мне всё равно хотелось бы её прописать впоследствии, потому что в пересказе в рамках интервью, боюсь, я киксы допущу, интонационные киксы, потому что в реальности восприятие одно, а, а в пересказе это может восприниматься совсем по-другому.

Сейчас я скажу, когда это было. Лариса Иосифовна была тогда на свободе… 1967-й, наверное, год. Это 30 мая, день рождения Ирины Глинки11. Большая тусовка, как сейчас бы сказали, масса народу. Якобсон пришёл усталый, голодный – быстро, конечно, набрался. Набрался так, как он умел, до полубессознательного состояния, и начали мы как-то заботиться, как ему до дома добраться. А он тогда жил, чтоб не соврать, на Молодёжной, в Рублево, ещё не в Зюзино. Оказалось, что какие-то знакомые Ирины Глинки, которые тоже были на этой вечеринке, едут в том же направлении. Ну, отлично. Уговорили мы Тошу идти с ними. Все уже расходились, мы тоже вышли с матерью. С большими усилиями уговорили его сесть в такси к этим его попутчикам, которых он ругательски ругал за то, что они его увозят от хороших людей. Посадили всех в такси, такси уехало, идём по Кривоколенному (это в Кривоколенном переулке было), вдруг из за угла выходит сияющий и что-то нечленораздельное мычащий Якобсон. Что в такси произошло? Что с теми людьми сталось, мы совершенно не знаем. Предположения самые разнообразные. Как он поступил? Каким образом он покинул их в этом такси? Дознаться невозможно: Якобсон в совершенно невербальном состоянии. Идет, шатаясь, не очень членораздельно выражая свои, даже не столько мысли, сколько эмоции. Ну, чего делать? Да, ладно, говорим, поехали к нам, усадили его с собой, поехали к нам домой на Ленинский проспект. В такси Толя ведёт себя сдержанно. Доезжаем. Остановились. Надо перейти Ленинский проспект, чтобы дойти до дому. Якобсон заупрямился и не идёт никуда, вот, не хочет никуда идти, хочет сидеть на тротуаре. Начали мы его уговаривать. Наконец, какой-то довод на него подействовал и он, в зюзю пьяный, только что еле державшийся на ногах, вдруг вскочил и побежал. Это был совершенно потрясающий бег. Это был... ну вот, представьте себе: почти до бесчувствия пьяный человек… и вдруг — бег спортсмена – гигантскими прыжками через Ленинский проспект и дальше по двору. Он летел над землёй. Ничего красивее этого бега я в жизни никогда не видел…. Куда алкогольное расстройство движения девалось? Не знаю. Мы, конечно, побежали за ним, его нельзя было одного оставлять…. Когда добежал, споткнулся о палисадник и носом в асфальт угодил. Привели мы его домой. Загнали в ванну. Начали отрезвлять. Я включил душ, начал его холодным душем поливать, а он только мычит что-то невнятное, говорить ничего не может совершенно, – но хватает его на то, чтобы выхватить этот душ, ухмыльнуться и повернуть на меня. Я в одежде, уже весь мокрый в этой ванне… Кое-как мы его этим душем управили. Мы не одни были. Были ещё с нами Наташа Садомская12 и Боря Шрагин13; мы поняли, что одни с Тошей не справимся, потому взяли с собой Наташу и Борю. И мы с Борей отрезвляли его в душе... Душ на него подействовал – он стал разговаривать членораздельно. Наташа и Боря уехали. Уложили Якобсона. Заснул.

Среди ночи он вдруг просыпается и говорит: «Ребята, слушайте потрясающие стихи», — и начинает читать «Алёну-Старицу»14 Дмитрия Кедрина. Почему ему понадобилось в три часа ночи прочесть нам «Алёну-Старицу» — не знаю. Читал он… Якобсон ведь замечательно читал стихи. Уже следов опьянения — никаких; он читал, как он всегда читает стихи… в любом состоянии, не запинаясь…. Заставил нас слушать... Ну что значит «заставил»? Якобсона слушать, как он стихи читает, хоть в три часа ночи, хоть когда, хоть со сна — это всегда в радость. Стихотворение это — вы помните? — напряжённое, трагическое, страшное:

Что не пройдет — Останется, А что пройдет — Забудется... Сидит Алена-Старица В Москве, на Вшивой улице. Зипун, простоволосая, На голову набросила, А ноги в кровь изрезаны Тяжелыми железами. Бегут ребята — дразнятся, Кипит в застенке варево... Покажут ноне разинцам Острастку судьи царевы! Расспросят, в землю метлами Брады уставя долгие, Как соколы залетные Гуляли Доном-Волгою, Как под Азовом ладили Челны с высоким застругом, Как шарили да грабили Торговый город Астрахань! Палач-собака скалится, Лиса-приказный хмурится. Сидит Алена-Старица В Москве, на Вшивой улице. Судья в кафтане до полу В лицо ей светит свечечкой: «Немало, ведьма, попила Ты крови человеческой, Покуда плахе-матушке Челом ты не ударила!» Пытают в раз остаточный Бояре государевы: «Обедню черту правила ль, Сквозь сито землю сеяла ль В погибель роду цареву, Здоровью Алексееву?» «Смолой приправлен жидкою, Мне солон царский хлебушек! А ты, боярин, пыткою Стращал бы красных девушек! Хотите — жгите заживо, А я царя не сглазила. Мне жребий выпал — важивать Полки Степана Разина. В моих ушах без умолка Поет стрела татарская... Те два полка, Что два волка, Дружину грызли царскую! Нам, смердам, двери заперты Повсюду, кроме паперти. На паперти слепцы поют, Попросишь — грош купцы дают. Судьба меня возвысила! Я бар, как семя, щелкала, Ходила в кике бисерной, В зеленой кофте шелковой. На Волге — что оконницы — Пруды с зеленой ряскою, В них раки нынче кормятся Свежинкою дворянскою. Боярский суд не жаловал Ни старого, ни малого, Так вас любить, Так вас жалеть — Себя губить, Душе болеть!.. Горят огни-пожарища, Дымы кругом постелены. Мои друзья-товарищи Порубаны, постреляны, Им глазыньки до донышка Ночной стервятник выклевал, Их греет волчье солнышко, Они к нему привыкнули. И мне топор, знать, выточен У ката в башне пыточной, Да помни, дьяк, Не ровен час: Сегодня — нас, А завтра — вас! Мне б после смерти галкой стать, Летать под низкою тучею, Ночей не спать, — Царя пугать Бедою неминучею!..» Смола в застенке варится, Опарой всходит сдобною, Ведут Алену-Старицу Стрельцы на место Лобное. В Зарядье над осокою Блестит зарница дальняя. Горит звезда высокая... Терпи, многострадальная! А тучи, словно лошади, Бегут над Красной площадью. Все звери спят. Все птицы спят, Одни дьяки Людей казнят.

Прочёл это стихотворение и рухнул опять. На следующее утро был такой разнеженный, расслабленный, довольный и опять стихи читал… утром уже.

Ну, видите, вот так вот, в рассказе, да ещё по телефону, я, наверное, не сумел передать очарование этой ночной эпопеи. Если не продумать, как это всё записать, нет смысла эту историю воспроизводить: в разговорном пересказе она… не выглядит… не звучит... Казалось бы, в ней ничего больше, чем пьяного свинства, нет, а на самом деле всё это было очень красиво и здорово: и бег-полёт, и чтение «Алёны-Старицы» среди ночи…. И всё это на фоне тяжелого... ну, он же пил очень трудно и тяжело, он легко очень впадал в такое маловменяемое состояние. Казалось бы, уж где там моцартианство, где там Пушкин? — а всё равно оно там было, всё равно присутствовало. Даже в тяжёлом пьянстве присутствовало.

Они же все трое курили? На эту тему что-нибудь, про табак и алкоголь...

Про алкоголь много можно рассказать, а про табак я чего-то не помню. Ну, курили, да. Я даже не помню, что курил Якобсон. Родители-то мои курили «Беломор», а Якобсон, по-моему, сигареты курил, никак не «Беломор».

А в отношении к женщинам в чём разница была между Юлием Марковичем и Анатолием Якобсоном?

А вы знаете, они были очень похожи, мне кажется, в этом отношении. Может быть, это была ещё одна, глубинная, причина их близости. Они оба относились к женщинам восторженно. Оба они ставили женщин выше мужчины, как расу, вы понимаете, как породу, и поклонялись, обожествляли Прекрасных дам. В этом смысле, действительно, что-то общее у них было. Ну, опять же с точностью до разницы в темпераментах. Отец был темпераментным человеком, но до Якобсона ему было далеко по части темперамента. Ну, вы же понимаете, что перед Якобсоном мало какая дама могла устоять.

В этом смысле они оба вышли, конечно, не из шинели Гоголя, а из сюртука Блока. А на ваш взгляд?

Я упомянул Блока, поскольку, размышляя об этой Прекрасной даме, пришёл к тому, что речь-то идёт о лучших чертах, традициях, о всём лучшем, с чем олицетворяется Родина. Потому женщина, дама и выбрана, что в ней, в тенденции, нет такого садизма и дикости, которые есть в мужском начале, с которым олицетворяется государство.

Ну, вы знаете, что интересно, я вдруг подумал, точнее — вспомнил… была одна «прекрасная дама», благодаря которой, собственно, и появился этот оборот в русской культуре, женщина, которую Якобсон люто ненавидел и, между прочим, меня заразил. Как-то вдруг он разразился такой... первый и последний раз в жизни я слышал, как Якобсон плохо, зло и яростно говорит о женщине. Это — Любовь Дмитриевна Менделеева.

О ней с неприязнью говорили и Ахматова с Цветаевой…

Может быть, с подачи Анны Андреевны Ахматовой он так, да.... Ну, а я-то с подачи Якобсона, потому что я выслушал его, изумился его ярости и такой, я бы сказал, личной оскорбленности за Блока. И только позже уже я прочёл воспоминания Любови Дмитриевны и понял, что Якобсон был абсолютно прав, употребляя все те почти нецензурные слова, говоря о Любови Дмитриевне Менделеевой. Ну, в общем, я как-то разделил его эмоции в итоге.

Мы говорим о Прекрасной женщине как о тенденции и художественном образе...

Для Якобсона... мне кажется… любая женщина из тех, с которыми он общался, была прекрасна. И эта всегдашняя готовность влюбиться, вознести ее на пьедестал, бурно и громко, и во всеуслышанье всем об этом говорить, это было – якобсоновское.

Эти чувства были кратковременны, быстро проходили?

Мне Сусанна Печуро рассказывала замечательную историю 56-го года.

Когда она освободилась из лагеря в 56-ом, и ей нужно было поступать в институт... — её же взяли... не знаю, успела ли она сдать выпускные экзамены в школе, ну, кажется, успела, или это произошло в процессе экзаменов... — но в любом случае для поступления в институт ей нужна была справка с места работы, а последнее место работы у неё – это лагерь, это – Дубравлаг, Мордовия. И вот Тоша, узнавший о том, что ей нужна такая справка, (а там были еще и другие проблемы: как эту справку писать, успеет ли Сусанна её получить и т.д.), не говоря ни слова, сел в поезд, доехал до Потьмы рано утром. Теплушки по узкоколейке не ходили почему-то в это время, и он спортивным шагом пробежал 40 километров от Потьмы до Яваса, где находилось лагуправление. Пришёл и сказал: «У вас тут отбывала Сусанна Печуро, ей нужна справка, дайте мне эту справку». И этому пацану из Москвы (ему был тогда 21 год), который пробежал сорок километров, удалось убедить их дать ему эту справку. Через день он приволок ее Сусанне.

Этот случай с Аллой Андреевой укрепляет образ человека, который всё время служит какой-нибудь Прекрасной даме, а то и двум разом. Только Алла Александровна кое-что перепутала: Якобсон не был мужем Сусанниной сестры, он был мужем Сусанниной подельницы, да и то впоследствии. Они же по одному делу проходили, Сусанна и Майя.

Эта была первая поездка Якобсона в Потьму, за которой последовали многие другие...

Да, были ещё поездки. Спустя десять лет, была совершенно феерическая поездка с нашим общим другом Мишей Бурасом17, ныне покойным, на его инвалидном «запорожце», когда ехали мы с матерью, Миша с дочкой Ленкой, которой было лет 18, мне, соответственно, 15, и Якобсон. Мы более-менее быстро добрались до городка, не помню уже его название, откуда шла дорога на Зубову Поляну, а дальше начиналась грунтовка, временами переходящая в лесосеку, где была только колея от трейлеров, которые вывозили лес. И если до Мордовии мы доехали довольно быстро, часов за 10 из Москвы, то дальше 40 километров от этой Зубовой Поляны до Яваса мы ехали ещё примерно часов 14. Ну, вы представляете себе: инвалидный «запорожец» с ручным управлением по этой лесосечной трассе; через каждые 20 метров надо было снимать машину с очередного пня, на котором она застревала. Ну и, конечно, мы произвели невероятный фурор, приехавши на московском автомобиле в Явас.

Мать моя (она неплохо рисовала), когда мы вернулись, набросала шарж на листе бумаги, пером: Якобсон голый по пояс, волосы дыбом, выталкивает из очередной колдобины бурасовский «Запорожец», в котором мы все сидим. Эта картинка у нас долго на стенке висела, потом пропала, к сожалению.

И потом Тоша туда ещё ездил, но уже не так экзотически, не на машине. Он, по-моему, не один раз ездил в Мордовию кого-нибудь провожать…

…В частности, Ирину Тимофеевну Ронкину. Привожу отрывок из её письма: «...в то время в Москве я появлялась проездом на свидания, пересадка с Ленинградского вокзала на Казанский. Тогда меня встречали Лариса Богораз и Люда Алексеева18. Увидев мой рюкзак, они забеспокоились, и кто-то из них пошел звонить. Довольно быстро появился Тошка (так его они звали), познакомились. Его спросили, может ли он меня проводить, он тут же согласился. Это было вечером в пятницу. По-моему, он тогда работал в школе, во всяком случае, он посчитал, что успеет вернуться к нужному ему времени. Договорился с проводником, спал на третьей полке. Утром мы в Потьме, а там большой переход на Потьму-2 (по-моему, около 2-х км), а оттуда шел местный подкидыш на Барашево; вдоль этого пути весь Дубравлаг был расположен. Он доехал со мной до Яваса, куда мне было нужно, дотащил рюкзак и поехал тем же путем обратно. О чем говорили? Да, все о том же: о нашем деле, о новых посадках, о лагерях и политзеках. Очень светлое впечатление осталось у меня от этого общения, от этой мгновенной готовности помочь, от этого беспокойства за все происходящее. По-моему, мы больше не встречались, но я много о нем слышала от Лары, от Сани Даниэля, знала, что они уехали. Потрясла весть о его гибели...»19

Ну и, по-моему, Валерий Ронкин20 (Бен), тоже в своих воспоминаниях об этом упоминает.

Конечно, вначале я нашёл это в воспоминаниях Валерия Ронкина, а затем разыскал Ирину, поскольку все подробности той поездки могла знать только она.

Раз уж вы упомянули о том, как Якобсон читал стихи, давайте на эту тему поподробнее: отношение Якобсона к поэзии, чтение стихов в его исполнении, как он относился к чтению стихов другими?

Слушайте, так это ж была его жизнь и дыхание, и атмосфера и, вообще, — среда обитания, русская поэзия; и не только русская поэзия. Он же очень серьёзно относился к своей работе переводчика. Это просто... иначе, чем средой обитания, назвать не могу.

Да нет, не пристанище. Нет, я не согласен с Гелескулом. Пристанище — это когда человек может жить в чём-то другом, а в поэзию сбегает от этого чего-то другого, ищет там убежища-пристанища. А Якобсон просто в ней постоянно жил, как и сам Гелескул. Я бы это как пристанище и не сформулировал, а именно, ну, как рыба в воде. Вода ж рыбе что – пристанище? Ну, можно и так сказать.

... Меня немножко режет слово «исполнение». Его чтение не было исполнением, это из него выходило органично вместе с разговором, движением…

Совершенно верно, как смола из дерева. Ему нужно было много публично читать стихов, например, в лекциях в нашей Второй школе. Я не уверен, что такое чтение отличалось у него от того, когда он вдруг начинал читать подходящее к случаю стихотворение по ходу разговора. Это не было, как у человека, который готовится что-то прочесть, делает глубокий вдох, выпрямляется, принимает какую-то позу и – «исполняет». Мне кажется, вот этого ничего не было.

Как Якобсон оценивал творчество Юлия Марковича?

Ну, это разные вещи. Понимаете, мне кажется, что он серьезно относился к поэзии Юлия Марковича, ну, то есть к тому периоду его литературной работы, который начался в сентябре 1965 и окончился в сентябре 1970-го. Отец писал стихи только в эти пять лет. Ну, были какие-то, как у всех, импровизации, какие-то случайные стихотворения раньше; позже я даже не помню, чтобы было что-нибудь; но как литературная работа – для него стихи существовали ровно в эти пять лет и ни секундой раньше, ни секундой позже. Так вот к этому Якобсон относился более серьёзно, чем сам Юлий Маркович. Он считал это поэзией, а Юлий Маркович — не очень, у него были большие сомнения насчёт того, поэзия это или какой-то паллиатив, возникший в силу обстоятельств, паллиатив иному литературному творчеству. А Якобсон серьёзно относился, он в письмах в Мордовию, во Владимир писал разборы этих стихов, критиковал их, то есть, иначе говоря, ценил. Степень этой оценки я не берусь определить, понятно, что он не считал это великой поэзией, это точно, но считал, по-моему, что это хорошие стихи. А Юлий Маркович сам не очень верил в то, что это хорошие стихи.

А что касается прозы, Якобсону очень нравилось «Искупление». Вот более детально я, наверное, и не знаю. Ну и к стихам он относился к разным по–разному. Некоторые казались ему чересчур декларативными, некоторые казались ему искусственными, а некоторые ему очень нравились. Но я сейчас не возьмусь сказать, какие – как. Я помню, что среди стихов моего отца у него были любимые и не любимые.

«Цыганок» он любил, но «Цыганки» — это немножко другое; это стихи из прозы. Это же не стихи, написанные в лагере, это просто часть... стихотворение, вмонтированное в прозаическую ткань повести «Искупление». Да, «Цыганки» ему нравились.

Я хотел бы затронуть поэтическую переводческую деятельность.

А вот третья компонента – это, конечно, переводческая деятельность. И здесь надо сказать они опять же, были похожи. Вот отец мой, например, удивительное дело, никогда не считал себя ни поэтом, ни прозаиком, он считал себя поэтом-переводчиком. Вот как он определял свою литературную профессию, он говорил: «Я занимаюсь поэтическим переводом, и в этом суть моей литературной работы, всё остальное: проза, стихи, – хобби, а это — профессия, ремесло». Мой отец предпочитал слово ремесло. И если, например, свои прозаические вещи — мать рассказывала, что он писал прозу свою набело, без помарок, без черновиков, — он практически подвергал только самой лёгкой, внешней редактуре, не работал над прозой, короче говоря, то переводная работа – это огромное количество черновиков, такая пахота беспрерывная, беспрерывные изменения, поиск, отказ от одних вариантов, поиск других вариантов, и я легко верю, что в этом смысле он, действительно, считал себя главным образом поэтом-переводчиком.

Якобсон в этом отношении был ещё более по самоощущению профессионален, я помню бесконечные разговоры о том, что у Толи с поэтическим переводом всегда было проблемой то, что он никогда не мог выдержать сроков издательских. Он всегда опаздывал со сдачей работ не потому, что он не работал, а потому, что он работал чудовищно тщательно, чудовищно требовательно к себе. Он не мог сдать работу, если чувствовал, что он чего-то не дотянул, поэтому он всегда опаздывал со сдачей переводов в издательство в оговоренные сроки. Это всегда была у него проблема. Черт, хотел сказать: «Спросите у Гелескула». Но уже не спросишь у Гелескула, увы.

А есть у вас книжка писем Юлия Марковича из лагеря и тюрьмы?

Я читал в интернете версию этой книги и выбрал из неё всё, что относится к Якобсону.

Вы помните то место, где идёт обмен соображениями по работе над Мигелем Эрнандесом?

Там очень внятно отношение обоих к самому интересному, самому радостному, что может быть. Ну, я не знаю, был ли для Якобсона поэтический перевод вершиной его литературных занятий, или всё-таки литературоведение было выше, литературоведческие эссе. Может быть для него ещё слаще было «Царственное слово» или «Трагический тенор эпохи» («Конец трагедии»)? Я оговариваюсь, потому что в машинописном варианте эта книга называлась «Трагический тенор эпохи». Я не знаю, может быть, для Толи это было важнее даже поэтического перевода. А отец был совершенно не способен ни к какому литературоведению, ни к какому обобщающему разговору о литературе, о поэзии, и поэтому восхищался Якобсоном, который был к этому способен.

Но с другой стороны, Якобсон не писал прозу, написал небольшое количество стихотворений. По воспоминаниям Владимира Фромера, оценивал себя так: да, он поэт-переводчик, когда его «рукой водит автор оригинального текста... А вот собственного поэтического голоса у меня нет. Хорошо хоть, что это не главное занятие в моей жизни…».

Но Якобсон ещё и литературовед, или, если угодно, литературный критик, а мой отец таковым не был.

Да, прозу не писал, а стихи писал, и, кстати, неплохие стихи, некоторые очень недурны. Юлий Маркович написал много стихов, потому что он долго сидел – пять лет. Пять лет он ничего, кроме стихов, писать не мог и то при каждом удобном случае удирал в поэтический перевод. А у Якобсона такой необходимости не было: уходить в оригинальную поэзию, он и не уходил, так … несколько случайных стихотворений, зато у Юлия Марковича была проза художественная, беллетристика. А Толя никогда беллетристикой не занимался. Насколько мне известно, прозаических опытов у него не было.

Это была компания, там были и Синявские. Вообще, традиционно было семейно входить в этот круг: и Синявские, и Герчуки, и Якобсоны, и мы, и те же Бурасы. Конечно, какие-то люди могли дружить в этой компании с одними и не дружить с другими, но всё-таки эта была единая компания.

Лариса Богораз, Марина Домшлак-Герчук, Мария Розанова-Синявская, Андрей Синявский, нижний ряд: Юлий Даниэль и Юрий Герчук

Не могли бы Вы вспомнить что-нибудь на тему Синявский и Якобсон? Чем отличалось общение с Синявским?

Андрей Донатович, в отличие от Юлия Марковича, – интраверт, человек закрытый, замкнутый, нелюдимый, я бы даже сказал. И всегда был таким. Он больше похож характером на мою мать в этом смысле, но даже ещё в большей степени такой рак-отшельник. И поэтому такой феерической дружбы ни у кого с ним быть не могло. Могли быть очень прочные близкие глубокие отношения, но тихие. А Якобсона он любил, это я знаю. Андрей говорил об этом уже потом, позже. Уже в Париже, когда мы с ним встречались, мы и о Якобсоне разговаривали. По литературному звуку они не радовали друг друга собой. Мне кажется, что к прозе Абрама Терца Толя относился куда сдержаннее, чем Юлий Маркович, хотя и ценил её, и даже помнится, что у него по этому поводу... почти что до ссор доходило в отношениях с Лидией Корнеевной Чуковской, которая ненавидела прозу Терца, считала её проявлением абсолютно враждебного ей, Лидии Корнеевне, иного, (враждебного) литературного начала, а Якобсон очень защищал прозу Терца. И доходило до ссор, это точно. Мне Лидия Корнеевна жаловалась на это. И с другой стороны, конечно же, та приверженность именно поэтической стихии, которая была у Якобсона, тоже должна была быть не близка Синявскому. Он, кажется, ценил «Конец трагедии», а Якобсон, в свою очередь, ценил, например, предисловие Синявского к однотомнику Пастернака в большой серии «Библиотеки поэта». Я помню, что в наших школьных лекциях 67-го года о Пастернаке, он большими кусками зачитывал, цитировал это предисловие, он считал, что это очень точное и правильное понимание Пастернака. Вы не подумайте, это не потому что Синявский сидел и процитировать его было гражданской доблестью в публичной лекции. Я абсолютно убеждён, что у Якобсона не было потребности в такого рода гражданской доблести на костях поэзии. Это значило, что ему, действительно, казалось, что эти формулировки Синявского относительно Пастернака точны и верны, и их надо донести до нашего сознания. Я бы сказал так, что они литературно не были близки друг другу, но по-человечески друг другу симпатизировали. Ну, и вы знаете, что в эмиграции они встречались. Якобсон, бывая в Париже, всегда обязательно прибегал к Майе и Андрею. Не думаю, что ему это было легко, потому что и Майя Розанова человек не простой, и Андрей – человек более, чем сложный, но по большому счёту они всегда были заодно. Андрей естествоиспытатель по жизни, и ему было совершенно всё равно, на кого смотреть в микроскоп. Да у них даже чисто человеческая была симпатия, несмотря на то, что Андрей — отстранённый наблюдатель всегда, и в жизни эмоции внешне у него не очень проявляются, — но мне кажется, что симпатия к Тоше у него была всегда: и до лагеря, и после лагеря. Конечно, эмигрантские склоки не могли не коснуться их, но в очень малой степени.

Ну, и поскольку они были такие разные, какие-нибудь забавные случаи или анекдоты, связанные с Якобсоном и Синявским Вам припоминаются?

Я не помню. Это же уже эмигрантские дела, и откуда мне знать. Это Вы у эмигрантов спрашивайте. А в России не помню, не знаю. Были какие-то не смешные, а серьёзные случаи. Главная напряжёнка возникла между Синявскими и Якобсоном в 63-64 годах вокруг истории с Сергеем Хмельницким. Да, а Майя (Марья) Розанова активна была в этой истории, утверждая виновность Хмельницкого. Она достоверно знала, что Сережа - сексот. Мои родители и Синявские знали это достоверно, а остальные вынуждены были принимать решения. И Якобсон тогда был крайне возбуждён и эмоционален, и кричал, что ежели это неправда, то он убьёт Марью, а ежели это правда, то убьёт Хмельницкого. И Марья ему потом долго и ехидно вспоминала: «Ну, ладно, меня ты не убил, потому как оказалось, что я права, а чего ж ты Хмельницкого не убил, ведь обещал же?». Ну, Марья вообще такая злопамятная.

Не знаю, закончила ли Майя (Мария) Васильевна Розанова свою книгу «Абрам, да Марья», где она обещала расквитаться со всеми своими врагами.

Куски этой книги время от времени появляются в печати. Мне жалко, что она не закончила эту книгу, потому что какая бы ни была она злобная, книга должна быть интересной.

Дружба была скорее у Юлия Марковича с Хмельницким, и у Андрея. С Андреем-то они были знакомы со школы, а с отцом моим Хмельницкий знаком по нескольким линиям оказался: салон Таты Сельвинской; Герчуки и искусствоведение – это вторая линия; Синявский – это третья линия. Отец с ним дружил. Проблема в том, что Юлий Маркович и Лариса Иосифовна достаточно давно знали о двойной жизни Хмельницкого; и Юлий Маркович сам «вычислил» его еще в начале 50-х, а Синявский всего лишь позже подтвердил эти вычисления. Но обаяние было настолько велико, колорит личности Сергея Григорьевича был настолько велик, что мои родители не делали попыток дистанцироваться, хотя могли бы так аккуратно, не подвергая себя опасности, отойти в сторонку, отодвинуть эту дружбу в сторону, но не стали этого делать. Ну, а объяснения были разные на эту тему в разное время у каждого из них. Но я-то думаю, что, прежде всего, они были немножко заворожены им, Серёжей. Он такой был человек, завораживающий, немножко «крысолов».

Возможно, таких-то в первую очередь и вербуют?

Да нет, вербовали его не на этом, вербовали его на слабости и трусости, тут ничего такого возвышенно-психологического МГБ не имело в виду, не такие они были психологи великие. Он же трусоват был, Сергей Григорьевич, в этом и беда его была, именно поэтому он и не смог справиться с той ситуацией 47-го года, оттого что испугался очень сильно. Но стихи, понимаете, стихи, опять же стихи Хмельницкого… Юлий Маркович был от них в восхищении абсолютном, и у нас даже была плёнка, где Сергей читает свои стихи. И я наизусть до сих пор помню эту плёнку, там десятка два стихотворений, и каждое помню наизусть. Потом куда-то пропала эта плёнка, к сожалению. Как Андрей относился к Хмельницкому? Ну, читайте «Спокойной ночи». Хотя, мне кажется, он там Сергея немножко чересчур демонизирует, рисует его таким «гением зла». По-моему, все было гораздо проще: слабость, нестойкость, испуг. Может быть, потом, когда он уже попал в эту ситуацию сотрудничества с органами, он начал ее «обыгрывать», избражать из себя гения зла в доверительных разговорах с Андреем, а, может, кто знает, и для себя самого («Здравствуй, милый нераскаянный злодей! / Очень рад я познакомиться с тобой, / Потому что я люблю плохих людей, Потому что я и сам такой плохой…» - это так начинается одно из стихотворений Хмельницкого) – но это, скорее, всего игра была, попытка эстетизировать собственную историю, печальную, грязную и банальную.

Как они, – Даниэль, Синявский, Якобсон, - относились к стихам Хмельницкого? Понимаете, если говорить о Синявском, то для Синявского, в отличие от Юлия Марковича, в отличие от Якобсона – не было отдельной стихии поэзии. Поэзия для него это был такой специальный вид литературы, и скорее он мог радостно подхватить какой-нибудь прозаический оборот, элементы прозаической конструкции радостно, с наслаждением, обсасывать, интерпретировать, трактовать. Но отдельной музыкально-поэтической стихии для него не было, поэтому к поэзии Хмельницкого он относился спокойнее, чем Юлий Маркович. И Якобсон, может быть, тоже был не так заворожен, как мой отец, этими стихами, потому что Якобсон всё-таки человек действительно более аналитического, чем Юлий Маркович, восприятия поэзии. Он легко и просто говорил о стихах Хмельницкого: «Конечно, — говорил он, — прекрасно, блестяще, но всё-таки это Киплинг, всё-таки это Гумилёв, всё-таки это немножко Тихонов». То есть он слышал внутрилитературные связи. Отец это тоже, конечно, слышал, но ему это было не так важно. Да, я помню слово «вторичность» в Толиных устах, при том, что да, это всё-таки поэзия, хотя и вторичная, но поэзия. Он не говорил, что это жалкое подражание, эпигонство, нет, такого он не говорил, и цитировал тоже иногда.

«Жалкое подражание» - это слова Якобсона, которые я слышал от него по поводу другого автора.

Про Хмельницкого он говорил аккуратнее и сдержаннее: «По большому счёту вторично». По Гамбургскому счёту. Но он понимал, что Сергей Хмельницкий интересный поэт.

Лариса Иосифовна отмечала, что у Юлия Марковича был талант общения с людьми. Каким был в этом плане Якобсон по сравнению с ними?

Они совершенно разные, три совершенно разных таланта. Якобсон держал площадку, что называется, в общении всегда, он всегда был активным началом в общении, он говорил, реагировал, эмоционально включался. Юлий Маркович был гениальным слушателем, ему всегда было страшно интересно то, что говорят другие. А Лариса Иосифовна была замечательным собеседником.

Талант гениального слушателя Даниэля был совсем другим, чем у Синявского, который рассматривал собеседника как бы под микроскопом?

Нечто другое. У Синявского совсем, как мне кажется, не было эмпатии – восприятия эмоций собеседника, как своих. Андрей всегда был наблюдатель, он всегда был немножко отстранён от собеседника, такой натуралист по природе. Юлий Маркович не был натуралист, он был слушателем замечательным, потому что включался полностью в другого человека, он был очень протеичен. Знаете, как Протей, принимал форму собеседника. А Лариса Иосифовна нисколечко не принимала форму собеседника, она всегда оставалась сама собой, и с совершенно разными людьми абсолютно разных культурных, социальных и прочих традиций она беседовала сама от себя, и она всегда оставалась сама собой. Так что три разных варианта.

Возникали ли между Якобсоном, Юлием Марковичем и Ларисой Иосифовной заметные противоречия, споры, разногласия, ссоры? Их причины.

Разногласия, наверное, были, а как не быть разногласиям между людьми, которые постоянно и близко общаются. Но ссор не помню, так чтобы, знаете: «Ах, так! Ну, я с тобой не разговариваю», и три недели не разговаривать.

А Вы знаете случаи, когда Якобсон с кем-либо порывал отношения?

Ну, во-первых, с Хмельницким, да нет, пожалуй, в личной памяти – не помню другого такого случая. В собственных воспоминаниях Якобсона есть один эпизод с его учителем истории.

Теперь я хотел бы перейти к другой теме, о том как «Брести без брода...». Речь идёт об аресте и судебном процессе Синявского и Даниэля и как это событие привело к рекристаллизации гражданского общества в Советском Союзе.

Поскольку я занимаюсь профессионально историей гражданского общества в Советском Союзе и России, латентного структурирования гражданского общества, то я об этом довольно много думал и довольно много писал.

Чем больше я на эти темы думаю, тем больше понимаю простую вещь, что становление первых примитивных и таких наивных моделей гражданского общества, гражданской инициативы, гражданского поведения в Советском Союзе после процесса Синявского и Даниэля было возможно потому, что общество было к этому готово. Но я это уже говорю не как свидетель, а как человек, который действительно об этом писал, не рискну сказать, как исследователь, потому что это не исследование, а, скорее, культурологическая оценка …

И, если не процесс Синявского и Даниэля, было бы что-нибудь другое, что привело бы к аналогичным, похожим результатам. Скорее всего, это бы было тоже что-то в сфере искусства, в сфере литературы.

Если говорить о протестном движении, то, конечно, таким мощным толчком, импульсом протестной активности интеллигенции в конце 65-го — в 66-ом году, действительно, стали арест Синявского и Даниэля и процесс над ними. Но начинала уже складываться традиция, идущая из чуть более раннего момента: дела Иосифа Бродского. Я имею в виду запись судебного процесса, сделанную Фридой Вигдоровой24. Этот опыт Фриды Абрамовны оказался крайне востребованным впоследствии modus operandi протестного движения. Ничего сверх того, что придумала Фрида Абрамовна, — записать всё, как было, и сделать гласным с помощью самиздата — почти ничего иного в протестном движении и не было.

Но резонанс дела Бродского тоже был велик, мне трудно сравнивать. Наверное, резонанс дела Синявского и Даниэля был, действительно, больше, но просто за те полтора года общественное сознание ещё больше продвинулось. И если запись Фриды Вигдоровой стала самиздатским бестселлером, то дело Синявского и Даниэля подвигло людей на собственную активность уже не только самиздатского толка: начиная от демонстрации 5 декабря 1965 г. и кончая «Белой книгой» Алика Гинзбурга, которая прямо отсылает к вигдоровской традиции. «Белая книга» Гинзбурга посвящена… вы прекрасно понимаете, что посвящение очень многое значит… так вот посвящение на обложке гинзбурговской книги – это посвящение «Светлой памяти Фриды Абрамовны Вигдоровой». Она уже умерла к тому времени. Как мне кажется, всё больше и больше можно найти свидетельств тому, что время настало. Якобсон в своём посвящении Даниэлю «Конца трагедии» говорит о себе, но я думаю, что он — рано или поздно, скорее рано, чем поздно — в любом случае заговорил бы вслух в гражданской сфере. Его темперамент и понимание этому соответствовали, и уровень понимания был уже достаточно — у всех или у многих – высок. Так что скорее можно сказать, что арест и процесс Синявского и Даниэля – это такой спусковой крючок для формирования этой протестной активности, которая и стала на самом деле – к добру или к худу – моделью гражданского поведения и началом многих гражданских инициатив.

Как Якобсон проявил себя в этот период? Какие-нибудь факты, кроме его письма в Мосгорсуд в защиту Юлия Марковича Даниэля...

Кроме его письма, ничего больше. Это же дело случайное. Его письмо не случайно, а то, что он оказался... Нельзя сказать, что он вошёл в какой-то круг, он и был частью того круга, в котором всё это складывалось, и в этом смысле одни в этом кругу шли дальше, другие не так далеко. Одни ограничивались подписью в письмах протеста, другие закапывались в это по уши, третьи — по коленку. Якобсон был к этому более готов, чем многие, и он быстрее расставался с социальными табу, чем многие другие. Я вам приведу пример, который, наверно, никто не знает (Майя Улановская, может быть, помнит?): 1967 год, лето-осень, первые месяцы после шестидневной войны. И в советской прессе разворачивается бешеная антиизраильская кампания. И, в частности, газеты пишут о том, как израильтяне угнетают палестинцев. И вот Якобсон в некоторый момент приходит с бумажкой, а на ней — он же был мастер короткого сравнительно, одно-двух-страничного текста публицистического — яростная публицистическая заметка (для статьи это было слишком коротко) по поводу этой антиизраильской кампании, смысл которой примерно следующий: что не государству, которое ссылало народы от мала до велика и депортировало их в Сибирь и Среднюю Азию и которое и сейчас не даёт крымским татарам вернуться к себе на родину, упрекать кого-то в угнетении по национальному признаку. Со всей его публицистической яркостью, со всем темпераментом это было написано. И мы все очень занервничали. Лариса Иосифовна (к которой он пришёл) настойчиво его отговаривала, что вообще-то ей совсем не свойственно. А почему мы занервничали? Казалось бы, даже глядя сейчас, не из 2012 года, а из какого-нибудь 69-го года, - что было особенного в этом тексте? Конечно, гебуха была бы недовольна, но уже в 69-ом году такие тексты писались. А в 67-ом такие тексты не писались; тема внешняя политика была табуирована абсолютно. Советский гражданин не должен был иметь суждение о внешней политике своего государства. Это было равносильно предательству, и ещё у многих сидело в голове, что это слишком рискованно, слишком страшно… ну ладно, мы можем оппонировать правительству по тем или иным сюжетам внутри страны, но внешнеполитическое единство мы не смеем нарушать – это почти что измена. Дело не в том, что кто-то был не согласен с Якобсоном в этих оценках и в этих суждениях. Дело в том, что это представлялось смертельно опасным. Сейчас это трудно понять, почему в 67-ом это казалось смертельно опасным, а в 69-ом уже не выглядело таким.

Да, августовская демонстрация, да и всё, что было вокруг Чехословакии, сломало этот стереотип, но в 67-ом казалось: да тебя ж посадят сразу! Посадят и расстреляют. Примерно так было, ну, может быть, расстреляют не говорилось.

Это был замечательный текст, очень правильный, но – это самоубийство, так он воспринимался тогда. И все уговаривали Тошу не распространять этот текст. Я так и не знаю его судьбы, наверное, он не сохранился, потому что его уговорили всё-таки. Может быть Майя Александровна Улановская может к этому эпизоду что-нибудь добавить, но я помню, что все мы его уговаривали: ну, не я, конечно, я был 16-летний пацан и не решился бы свой голос подать, но Лариса Иосифовна уговаривала его не пускать этот текст в ход.

Это я к тому рассказал, что Якобсон часто был готов к отказу от стереотипов раньше многих других.

К этому можно добавить его отказ от марксизма. Он же был марксистом на первых курсах института.

Возможно, но я просто этого не знаю. На моей памяти он уже марксистом не был и к Марксу относился иронически и скептически.

Якобсон в своём интервью 1978 года отмечает, что Карл Маркс оказался жуликом как учёный.

Анатолий Александрович очень любил Герцена, и якобсоновское скептическое отношение к Марксу нашло опору прежде всего в скептическом и враждебном отношении Герцена к Марксу.

Чаадаев и Радищев были нашими кумирами, и книжка А. Лебедева о Чаадаеве из серии ЖЗЛ была бестселлером. И даже плохую книгу Г. Шторма о Радищеве и то — читали и перечитывали. Якобсона раздражал тяжёлый и не очень внятный стиль «Путешествия из Петербурга в Москву». Он вообще, в отличие от Юлия Марковича, не был поклонником русской литературы XVIII-го столетия, но всегда говорил, что в сборник избранных коротких стихотворений мировой поэзии обязательно должно войти семистишье Радищева:

Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду? - Я тот же, что и был и буду весь мой век: Не скот, не дерево, не раб, но человек! Дорогу проложить, где не бывало следу, Для борзых смельчаков и в прозе и в стихах, Чувствительным сердцам и истине я в страх В острог Илимский еду.

Это стихотворение он часто вспоминал и цитировал, и одно это маленькое стихотворение Радищева перевешивало для него «Путешествие из Петербурга в Москву».

Раз уж разговор повернул в этом направлении, расскажите о Якобсоне на фоне Второй школы

Я пришёл в школу позже своего класса, в третьей четверти, а все мои однокашники с начала восьмого класса уже учились истории у Якобсона.

А. Якобсон на уроке во Второй школе. Фото из Архива А. Колчинского

С нового, 1966 года, и литературу стал преподавать Якобсон. И историческая фраза была уже им сказана: «Я Вам буду читать историю до октября 17-го года, а после октября 17-го года читать не буду, потому что не смогу вам говорить откровенно». Но у нас в классе он не удержался и по инерции кое-что порассказал и про 18-й год: разгон Учредительного собрания, чехословацкий мятеж, начало Гражданской войны, левоэсэровское восстание и т. д., вопреки своему зароку.

Тогда Владимир Фёдорович Овчинников и Герман Наумович Фейн каким-то чудом, я не знаю, как это могло быть…, какими-то невероятными усилиями они пробили в РОНО разрешение Якобсону вести экспериментальный курс литературы. И Вы помните, как был построен этот курс? В замыслах это было так именно: по жанрам поделенный курс. Я застал жанр мировой новеллы… начиналось Шатобрианом (или кем-то в этом духе), а кончалось «Случаем на станции Кречетовка» Солженицына. Мериме там был, ещё кто-то. А что дальше должно было быть после мировой новеллы, я не знаю. РОНО долго не выдержало, и эксперимент прекратили, и литературу он перестал читать. В 9-ом классе у нас уже был Герман Наумович Фейн в качестве литератора.

В нашем классе Якобсон начал с «Учителя словесности» Чехова

Поскольку эта была именно мировая новелла, то мне кажется, что он начал с зарождения жанра в рамках западноевропейского романтизма и взял в качестве примера что-то западноевропейское – Мериме, например.

Кажется так. Я ведь не знаю одинаковые ли он выбирал вещи для разных классов или разные. А вы помните, как построен был урок?

Он читал произведения вслух, а затем их обсуждали.

Нет, а перед этим — 10 минут на поэзию, и определялось: на следующий урок каждый из нас, школьников, кто записался, в эти 10 минут будет читать то, что ему хочется, какое-нибудь одно стихотворение какого-нибудь одного автора.

Я помню, что на одной из лекций Якобсон сказал: «Я прочту вам несколько лучших восьмистиший», упомянув стихотворение Анны Ахматовой, созданное по мотивам Ованеса Туманяна «Я приснюсь тебе чёрной овцою...»

Упоминал ли Анатолий Александрович другие избранные им восьмистишия для этого гипотетического сборника?

Это была его любимая идея, сделать сборник восьмистиший. Он прочил в избранные восьмистишия, в частности, Цветаеву:

Не отстать тебе! Я — острожник, Ты — конвойный. Судьба одна. И одна в пустоте порожней Подорожная нам дана. Уж и нрав у меня спокойный! Уж и очи мои ясны! Отпусти-ка меня, конвойный, Прогуляться до той сосны!

Запомнились ли Вам забавные истории, связанные с Якобсоном и Второй школой?

Ещё же специфика такая, что иногда история как-то гуляет-гуляет, и уже в памяти такое ощущение, что ты сам при ней присутствовал или от него самого слышал, а на самом-то деле мне ее кто-то другой пересказывал. Вот, замечательная история: разговор в столовке школьной Фейна и, может быть, Овчинникова с Якобсоном, когда они начали его во время переменки тихо уговаривать вступать в партию. Или, может быть, они объясняли, что кто-то вступил в партию, для того чтобы партия стала лучше. Поскольку что-то существенное можно сделать только партийному человеку, то надо всем вступать в партию, и тогда всё будет лучше. На что Якобсон (знаете, мне кажется, что я это сам слышал), громовым голосом произнёс примерно следующее: «Вот есть проститутка, больная сифилисом, и меня уговаривают с ней переспать и говорят, что она от этого вылечится. Насчёт того, что она вылечится, я сильно сомневаюсь, но что я заболею – это очень вероятно!»

Эту историю я слышал от Сергея Адамовича Ковалёва.

Или еще: когда шел в школе сбор «добровольных пожертвований» одновременно в пользу жертв «израильской агрессии Ближнем Востоке» и «американской агрессии во Вьетнаме», кто-то из двоих, – то ли Герман Наумович, то ли сам Владимир Федорович, - полушутя заметил: «А ты знаешь, Толя, что говорят девятиклассники: мол, на Вьетнам дадим, а на жертв израильской агрессии давать не будем. Сознайся, твоя выучка?» На что Якобсон громогласно возопил: «Нет! Это не моя выучка! Мои настоящие ученики и на Вьетнам ни копейки бы не дали!».

Ну, что ещё рассказать… не столь патетическое, как определение вступления в партию? Помните ли Вы, что именно Якобсон научил нас замечательной игре в жопу, заразил нас всех этой игрой…, мы все «заболели» ... Он рассказал, ну, естественно не на уроке, а где-то приватно, на переменке, кому-то из нас (Андрею Черняку, по-моему), что когда он учился в школе, — а школа-то была мужская, — какие игры были в этой школе. Не знаю, дошло ли это до вашего класса, но в нашем классе все стали развлекаться очень бурно, несмотря на то, что школа у нас была не чисто мужская. Смысл игры очень простой: на уроке играют двое или больше человек, и каждый произносит слово жопа. Исходно его можно произнести тишайшим шепотом, но каждый следующий должен произносить его громче и громче. Кто спасует, тот вылетает из игры; выигрывает последний, кто остается или, скорее, тот, кого первым выгонят из класса.

Что ещё из второшкольного? Как-то Якобсон пришёл в класс и начал урок со следующего сообщения: «Я сейчас ехал в троллейбусе и слышал замечательную частушку», — и тут же эту частушку изложил:

На столе стоит графин, Рядом четвертиночка. Мой милёнок – хунвейбин, А я – хунвейбиночка.

Это известная частушка, но наш класс услышал её впервые на уроке литературы от Якобсона.

Вы меня в сомнение вогнали. Чёрт его знает, может быть.

На столе стоит стакан, Рядом четвертиночка... Мой милёнок цзаофан29, А я хунвэйбиночка!»

Нашу область наградили, Дали орден Ленина. До чего же моя милка мне остоебенила!

Это я не слышал, нет. Зато я помню четверостишие, которым Толя разразился, когда узнал, что Европейский Пен-клуб избрал его своим членом (это уже было много после того, как я закончил школу, и он опять стал для меня «Толя», а не Анатолий Александрович):

Чтоб стать участником Пен-клуба, Нужна огромная залупа. Владельцев небольших залуп Не принимают в Пенис-клуб!

Я слышал другой вариант первой строки этой эпиграммы от Павла Михайловича Литвинова:

Чтоб членом выбрали Пен-клуба, ………………………………………………

Филолог и многолетняя сотрудница Русской службы Би-Би-Си Наталья Рубинштейн прокомментировала это четверостишье более подробно: «О глаголе «залупаться», впрочем не совсем о нём. В 60-70 годы была такая практика со стороны международного писательского сообщества, что, желая создать хоть какое-то защитное прикрытие для нарушителей советского спокойствия, они делали их членами Международного Пен-клуба. Вчерашний памфлетист или автор листовки оказывался в одной лиге с Бёллем31 и Грином, и чаще всего привыкал так о себе и думать, что он тоже большой писатель. Но Толя Якобсон был не такой. Его эта ситуация смущала. Чтобы не залупаться, он отразил её в автоэпиграмме»; далее Н. Рубинштейн приводит ещё один её вариант32.

Вернёмся ко Второй школе. Расскажите о взаимоотношениях Овчинникова, Фейна и Якобсона, как это виделось ученикам?

О всех троих я знаю примерно одну и ту же историю: в какой-то момент, когда Якобсон начал, что называется, общественно звучать, была достигнута договорённость, что «Тоша, когда совсем «жарко» станет, ты подашь заявление об уходе, а до этого мы тебя держим и всячески отстаиваем, ну, а когда не сможем отстаивать, то чтобы тебя не увольнять, давай увольняйся сам». Так оно и случилось: в начале 1968-го года «жарко» стало уже совсем, и Герман Наумович с Владимиром Фёдоровичем сказали Якобсону: «Тоша, пора!». А на прощание решили подарить ему (на самом деле, конечно, и себе, и нам всем) некий бонус: дали прочесть в школе эту знаменитую лекцию, «О романтической поэзии 1920-х гг.», которая вошла потом в качестве приложения в «Конец трагедии», уже под названием «О романтической идеологии», а еще много лет спустя, в 1989, была опубликована в «Новом мире».

Анатолий Якобсон, Владимир Овчинников и Герман Фейн, 1969г.

Я знаю, что ученики бегали за ним хвостиком. А девочки некоторые в него были натурально влюблены. Был замечательный случай, который Якобсон, не называя, естественно, имен, несколько озадаченно рассказывал. Одна старшеклассница, оставшись с нем наедине после урока, внезапно призналась ему в любви и потребовала немедленного ответного чувства. Он ей отвечает смущенно: «Но, знаешь ли, деточка, я ведь в некотором роде женат… и вообще все это не так просто, как тебе кажется». На что немедленно получает уверенный ответ: «Но и не так сложно, как Вам кажется, Анатолий Алексадрович!».

Выделял. Из моих близких школьных друзей - Андрея Цатуряна. Когда мы с Вами говорили о всяких байках вокруг Якобсона, я подумал, что организовать это можно очень просто: сядем мы с Андрюшей Цатуряном и с Геной Лубяницким, поставим посерёдке какую-нибудь жидкость, посидим да и повспоминаем, позаписываем и вам пошлём.

Для каждого из нас троих это большое удовольствие: и повспоминать и посидеть вместе. С Андрюшей и Геной мне это легко сделать, потому что они и сейчас мои близкие друзья. Ну, глупо звать третьего нашего близкого друга Юру Ефремова (Збарского), потому что Ефремов и так в контакте с вами, и всё, что он помнит, он уже рассказал.

Юра Ефремов – это особая статья, он знал Якобсона близко.

Я заинтересовался Андреем Цатуряном, потому что он был связан и с Якобсоном, и с «Хроникой».

Андрей Цатурян был связан с «Хроникой», но гораздо позже, с моей подачи. Гена Лубяницкий тоже был связан с «Хроникой», с подачи Андрея, и тоже гораздо позже, в конце 70-х, начале 80-х. А вот Юра Ефремов, который в начале 1970-х уже наполовину жил в Литве, регулярно доносил до Якобсона всякие известные ему литовские сюжеты ещё до того, как Якобсон стал «выпускающим редактором». Из тех якобсоновских учеников, кто позднее был связан с «Хроникой», можно еще назвать Наташу Симонович, Симочку, - была у него тоже в любимых ученицах. Точнее, это ее будущий муж, Марик Гельштейн, стал «хроникером» - но она в этом тоже участвовала, в качестве хозяйки одной из квартир, где готовились выпуски.

Якобсон был её частным учителем русского языка вне школы?

Она была вполне начитанная интеллигентная девочка, но писала чудовищно безграмотно – корову через ять.

И вот это было совершенно гениальное... У Толи были свои собственные, говорят, потрясающие методики преподавания таким людям русского языка. Как он это делал? – я не знаю, потому что я же никогда не нуждался в этом. Наташке он долго частным образом преподавал русский язык. Конечно, грамотной он её не сделал, это я могу засвидетельствовать абсолютно точно и даже документально. Она всё равно осталась безграмотной, но по крайней мере это уже было не 80 ошибок на страницу, а, скажем, 8. Позднее, во времена «Хроники», мы с Мариком пытались приспособить ее перепечатывать какие-то черновики, но после пары экспериментов махнули рукой.

И почему-то у меня Андрей Цатурян тоже ассоциируется с занятиями русским языком, но Андрюша-то был абсолютно грамотный. В то же время у Якобсона были отдельные отношения с Цатуряном через Анатолия Гелескула, или как-то с Гелескулом это было связано.

Ваше зачисление во Вторую школу и то, что вам дали её закончить, это было как-то связано с тем, что Якобсон опекал вас, сына своего ближайшего друга?

А как Вас приняли во Вторую школу, просто по месту жительства?

Нет, не по месту жительства. Мы с матерью в 1964-65 жили в Новосибирском Академгородке. В сентябре, после ареста отца Лариса Иосифовна уехала в Москву, а я остался – я в августе поступил в тамошнюю физматшколу и проучился там до января 1966-го – так мы с мамой решили. А в январе тоже вернулся в Москву. Наверное, у матери к этому времени были какие-то размышления, где мне продолжать учиться после возвращения, и, наверное, – нет, даже наверняка, - идею о Второй школе подкинул Якобсон. А вот как приняли – это другой вопрос. С одной стороны, это был как бы перевод из одной спецшколы в другую. Но формально то, что я уже проучился семестр в новосибирской физматшколе, еще не давало мне права автоматически поступить в Москве во Вторую. А с другой стороны… Может быть, Якобсон и говорил с Владимиром Фёдоровичем Овчинниковым на эту тему; скорее всего, говорил. Но вы же понимаете, у меня же и без того была большая преференция, большой гандикап: я был сын человека знаменитого, осуждённого по политической статье. То есть, понятно, что ко мне относились крайне снисходительно. Я сейчас как вспоминаю то формальное собеседование, которое я проходил при приёме во Вторую школу, то меня до сих пор в краску бросает: я там совершенно «мышей не ловил», не готовился: это было как раз в дни этого судебного процесса или сразу после. Конечно, любого другого человека повернули бы и коленкой под зад выставили бы, а меня взяли. Это просто у меня было такое преимущество. Они хотели меня взять, потому что я был сын Юлия Марковича Даниэля, свежеосуждённого на этом судебном процессе.

Это очень многое говорит о директоре Второй школы Владимире Фёдоровиче Овчинникове

Разумеется. Я помню, что было ещё – не помню в школу ли, в РайОНО ли – письмо Корнея Ивановича Чуковского с просьбой помочь мне поступить в эту школу. Если в школу, то при всей моей благодарности Корнею Ивановичу за участие в моей судьбе, оно точно было не нужно, потому что экзамены у меня принимал Наум Матусович Сигаловский34...

Помните его знаменитое обращение к собеседнику: «Ви поймите, ...»?

Да-да. Так вот, Наум Матусович был бесконечно снисходителен ко мне. Не то, чтобы я был уж совсем плох, я же всё-таки пришёл во Вторую школу из физматшколы новосибирской, а туда-то я поступил честно совершенно, по результатам олимпиады. Но в том феврале 66-го я действительно очень слабо выступал на собеседовании, - а меня всё равно взяли. Так что Якобсон вряд ли сыграл здесь какую-нибудь серьёзную роль, ну, разве что довёл до сведения Овчинникова и Фейна, что сын его друга Юлия Даниэля будет поступать к нам в школу, чтобы имели в виду. Я думаю, так дело и было.

Расскажите о периоде 1966-68 годов, когда Юлий Маркович был в лагере. Помогал ли Якобсон вашей семье, опекал как-то в этот период?

Если мебель подвинуть, то это завсегда. Мать его употребляла на какие-то дела, которые требовали физических усилий, потому что он считался здоровым, как бык. Но поскольку мы никуда не переезжали в эти годы, то особенно его не эксплуатировали. Вот, поездки в Мордовию… Это ж тоже не случайно, что его привлекали, потому что там много тащить надо было, тяжело и т. д. В основном я справлялся, но иногда нужно было много привезти. Или, когда Ира Ронкина ехала с рюкзаком к мужу в лагерь на свидание… Какие-то ещё были сюжеты, когда отец обращался к Якобсону с просьбами что-то выяснить в издательствах, где ему задолжали гонорары. В основном просьбы от отца были связаны с общими литературными знакомыми: кому передать поклон, да у кого выяснить, нельзя ли получить новую книжку, да как ко мне относятся такой-то и такая-то; какими-то приветами они перекидывались через Якобсона с Марией Сергеевной Петровых35, с Ольгой Всеволодовной Ивинской. Тут специальный был сюжет, потому что Ольга Всеволодовна сама не так давно, в 64-ом году, вернулась из Потьмы; в Потьме она была и в первую посадку, до 53-го; ну, а отец оказался в Мордовии в 66-ом, разница 2 года. Ну, и ещё масса была общих знакомых, группкомовских36.

Я хотел бы поговорить ещё об одном из общих знакомых, Анатолии Марченко, который появился в этот период...

...и об отношениях Якобсона с Марченко, и о его книге «Мои показания»

Я помню один эпизод. Книга закончена, Толя Марченко её закончил где-то в ноябре 67-го… и вот перепечатка и последняя вычитка… Это было в доме у Герчука37, а Герчук тогда жил буквально в пяти минутах ходьбы от Якобсона, у метро «Молодёжная», и, конечно, в этом принимал участие и Якобсон. (А, может, наоборот: дело было в доме у Якобсона, а Герчук пришел помогать; не помню наверняка, но точно, что они оба там были). Нужно было разложить распечатанные страницы книги по экземплярам, вычитать текст, рукописные эпиграфы вставить, латиницу какую-нибудь вставить, сделать такого рода техническую последнюю редактуру, перед тем как явить эту книгу божьему свету. И я помню, что Якобсон был страшно возбуждён, бегал по этой малогабаритной квартире и кричал: «Это энциклопедия русской жизни! Ты, старик, не понимаешь, ты, как Лев Толстой», … ну чего-то со своими обычными гиперболами. Хлопал Толю по плечу и возносил его до небес, и ещё говорил: «Если бы Софья Власьевна38 знала, что здесь происходит, этот квартал был бы оцеплен уже танковой дивизией». … Вот такую эмоциональную пургу нёс очень сильно.

То есть непосредственного участия в редактировании «Моих показаний» Якобсон не принимал?

Никто не принимал. Толя Марченко её сам написал. Лариса Иосифовна немножко участвовала в написании этой книги простым способом: она смотрела черновики и говорила: «Мне это не нравится, мне это кажется пафосным, преувеличенным», — то есть как редактор, критик. А так-то, чего её редактировать. Толя её и написал. Какие-то эпиграфы кто-то предлагал, какие-то и я тоже предложил, там же в книге к главам эпиграфы. Не помню, предложил ли какие-либо эпиграфы Якобсон, наверное, — да. Вдруг нам захотелось в какой-то момент каждую главу украсить эпиграфом, и тогда уж наперебой...

Если сравнить Марченко и Якобсона. Анатолий Тихонович Марченко ведь скала, Титан?

Да. По отношению к Толе Марченко Якобсон проявлял свою восторженность в полной мере, кричал: «Старик, ты сам-то понимаешь, что ты сделал, что ты значишь для русской истории». А как Толя Марченко относился к Якобсону? Даже не могу сказать. Хорошо, безусловно; но Толя Марченко человек сдержанный, интравертный да ещё и глухой к тому же.

Сколько лет провёл Марченко в тюрьмах и лагерях в общей сложности?

С 1958-го по 1959, с 60-го по 66-ой, с 68-го по 71-й, с 75-го по 78-й в ссылке, ну, и с 81-го до конца жизни, до 1986-го, в лагере и тюрьме. Он был вечный зэк, конечно.

И выжил бы, если бы не его трагическая смерть в результате последней голодовки с требованием освободить всех политзаключенных в СССР

Перейдём теперь к демонстрации 25 августа 1968 на Красной площади против оккупации Чехословакии и судебным расправам над её участниками, среди которых была Ваша мать Лариса Иосифовна Богораз. В книге «Памяти Анатолия Якобсона» опубликована замечательная фотография, где в толпе у здания суда мы видим Анатолия Якобсона с цветами для адвоката Дины Каминской, защищавшей Ларису Иосифовну и Павла Литвинова.

У закрытых дверей «открытого» суда над участниками демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 г. Слева направо: Татьяна Великанова, Людмила Кушева, Екатерина Великанова (в центре), Майя Русаковская-Литвинова. У дверей - Михаил Максимович Литвинов, справа от него Иосиф Аронович Богораз. Анатолий Якобсон крайний правый сзади с букетом цветов. Снимок из коллекции фотографий Питера Рэддауэя архива А.Д. Сахарова (MS Russ 78), предоставлен Мемориальной Сетевой Странице библиотекой Гарвардского университета Houghton Library

Эти цветы привёз Миша Бурас, знаю я эту фотографию.

На зависть моим многим приятелям, да, остался полным хозяином квартиры.

Ну, разумеется, мы пересекались. Какие-то у него были обыски, и я приезжал на эти обыски. Тогда, знаете, это была такая манера: как узнаешь, что у кого-то идёт обыск, так надо туда ехать всем кагалом и толкаться; такая традиция была.

Да, Коля прав, и я тоже участвовал в таких «карнавалах», когда у Якобсона был обыск, по-моему, в 69-ом, это можно по «Хронике» проверить.

Какие ещё пересечения? В гости он ко мне приходил, и я – к нему… просто пообщаться, потрепаться и новостями обменяться. Если говорить не просто об обычном общении, помню три сюжета: два полусемейных и один более общественный.

Сюжет первый: это решение моей персональной судьбы. Осенью 68-го кто-то, — не Якобсон, скорее Саша Воронель42 - решил, что мальчик пропадёт тут один без родителей. Сопьётся либо диссидентом станет, либо и то, и другое, а учиться точно уж не будет. И надо с мальчиком чего-то придумать, чего-то сделать, и надо собрать друзей родителей и мальчику объяснить, как ему дальше жить.

И была такая компания собрана. Воронель очень серьёзно мне доказывал: «Не ходи к Якиру, а ходи лучше куда-нибудь на работу, или ещё лучше – на учёбу». И ещё там была куча разного народа, и в частности Якобсон, но я не помню позицию Якобсона в этом отношении. Ну, Воронель, он же такая зануда, и ежели ему в голову чего-нибудь втемяшится, какое-то представление о мире и о других людях, то колом его оттуда не вытешешь. Он настойчиво и занудно всё меня уговаривал, да я особенно и не против был, учиться-то действительно надо. Единственное, что мне не очень нравилось – это мысль, что раз в Москве мне поступить никуда не удалось, то надо куда-то уезжать. Тем не менее под давлением Воронеля и примкнувших к нему друзей родителей, — но я не помню, чтобы Якобсон к этому так сильно уж примыкал, — я уехал учиться в учебное заведение под названием КаГПИ (Калмыцкий государственный педагогический институт) в городе Элиста; это было еще в сентябре, ещё до суда над Ларисой Иосифовной. Две недели я там проучился, тут суд над Ларисой Иосифовной как раз начался, я на суд приехал и уже обратно не вернулся.

И опять Воронель созвал синклит, и опять они крутили мне мозги на эту тему, и Толя Якобсон был здесь тоже, но он не проявлял никакой активности в этом деле. Нo я сказал, что шиш я поеду: мать в ссылку едет, отец в лагере сидит, и нужно какое-то связующее звено им с Москвой обеспечивать. Интересно, как я это буду обеспечивать в городе Элиста? И в конце концов все отстали, кроме Воронеля. Но Якобсон в этом участвовал точно, в этом синклите.

Третий синклит был в августе 1970-го года, когда опять же собрались друзья отца, потому что от него поступил запрос из владимирской тюрьмы. От него требовали, чтобы он назвал, где он будет жить после лагеря. В сентябре у него освобождение: куда ему просить, чтобы направление выписывали? Отец какие-то свои пожелания высказал, в письме или на свидании, я уже не помню, и мы должны были обсудить и решить, что же ему рекомендовать. Как-то мы это быстро всё обсудили, а потом дело перешло к пьянке. Это вот там именно Якобсон говорил, что он больше чем на трёшку не закусывает, история с которой я начал наш разговор.

Про Тарусу мы даже как-то особенно и не думали, а, может, и думали, я уже не помню.

А! Вот сейчас вспомнил сценку, как Якобсон на это совещание пришел. Это было почему-то на квартире Натальи Александровны Великановой, - ну, да, что значит «почему-то»? Потому что я там жил: я в это время был женат уже, причем на Кате Великановой, вот и жил в её квартире.

Ну вот, все собрались, Якобсон опаздывает. Вот он приходит, с опозданием, все уже на месте, врывается в комнату, где мы все сидим, с ликующим воплем: «Смотрите скорей, я вам сейчас БОЛШЕВИЧКУ покажу!» и, к ужасу присутствующих женщин, начинает расстегивать ширинку и в ней копается. «Тоша, ты что, здесь дамы!». – «Нет, погодите-погодите, я непременно должен БОЛШЕВИЧКУ найти и вам показать». Наконец, он выпрямляется и с торжеством вытаскивает из ширинки полоску материи - фабричный ярлык, который, оказывется, был с изнанки пришит к брюкам. «Вот она, БОЛШЕВИЧКА!». Смотрим – действительно, на ярлыке печатными буквами написано: «Швейная фабрика «Большевичка»»…

Я даже не знаю, чему это свидетельство – якобсоновской натуральной детской непосредственности, или, наоборот, артистизма, с которым он мог эту непосредственность разыграть.

А вот совсем другого рода история. Это, возможно, 1970-й год. Или скорее, все-таки, 1969-й, конец года. Был такой человек, отсидевший 10 лет в Мордовии, Лёня Рендель45. Он упоминается в книге Валерия Ронкина, в письмах Юлия Марковича. Он — один из проходивших по делу Краснопевцева46, отсидел свои 10 лет от звонка до звонка. В 67-ом Рендель освободился. А Рендель был такой человек, — это тоже надо понимать, — теоретик и зануда. Чудный человек, умница, чудак, зануда, всё время строил какие-то конструкции из наличных сведений, какие-то политические прогнозы глобальные — иногда фантастические, иногда очень точные — на основании, например, заметок о погоде в журнале «Колхозница».

Тогда на него охоту еще не развернули и из Москвы его не очень вытуривали, и поэтому он жил у мамы или у будущей жены своей, но — нелегально, без прописки…

… а Лёня, когда он приехал в 67-ом, то он перезнакомился со всей диссидентурой тогдашней, в частности, хаживал в дом к Пете Якиру ну и чего-то в своей голове соображал…

Я говорю: «Есть», — и приезжаю к нему, и он говорит:

(Слова «диссидент» тогда ещё не было). Я не помню, какие тогда Рендель слова выбирал для обозначения тех, кого мы сейчас назвали бы диссидентами.

Он был знаком с Якобсоном и до этого, и я не понимаю, почему я ему понадобился. Из сценарных соображений?

Тогда я уже обращался к нему по имени. У меня было странно с Якобсоном: до 66-го года он был для меня «Толя», в 66-68 годах — «Анатолий Александрович», по понятным причинам, а потом опять — «Толя».

Якобсон смотрит на меня с удивлением некоторым и говорит:

Договорились, короче говоря, когда мы с Ренделем к нему приедем. Мне уже самому интересно стало.

И мы к нему приезжаем, или где-то мы встретились в третьем месте, Рендель как-то это очень всё конспиративно обставлял. И вот он говорит примерно следующее: «Понимаешь, Толя, я тут долго размышлял, я размышлял и понял…», — и дальше начинает долго рассуждать, множество соображений приводить, что в нашей среде должен быть обязательно агент ГБ, настоящий такой, крутой агент ГБ.

И дальше (а он такой обстоятельный зануда) начал излагать опять же свои теоретические соображения про то, кто это может быть, и каким должен быть этот человек, и описывать этого человека. И совершенно ясно, что Рендель выстраивает некую пьесу, где в конце должно быть произнесено имя, и это будет в пьесе катарсисом, развязкой, кульминацией и т. д.

Я гляжу: Якобсон слегка про себя посмеивается и слушает его, а Рендель всё дальше и дальше ведёт, и, когда уже ясно, что вот-вот развязка произойдёт, Якобсон так довольно равнодушно говорит:

— Так, Лёнь, ты это такого-то имеешь в виду? Так то, что он агент ГБ, известно всякому, — то есть сорвал ему абсолютно всю пьесу, мне даже жалко стало бедного Ренделя.

Действительно, был такой человек около Пети Якира, про которого все более-менее знали, что он агент ГБ. У него это почти что на лбу было написано. Почему Петя его около себя терпел – это уже другой вопрос, это отдельная песня. И чего Рендель так это почти что театрально обставлял, ну, потому что он был в стороне немножко, и ему казалось, что он сейчас Ивана Окладского разоблачит или какого-нибудь Малиновского, провокатора, или Азефа – сейчас я разоблачу вашего Азефа! — и был страшно разочарован тем, что Якобсон даже бровью не повёл, не удивился и первым назвал имя.

Я бы даже его агентом не назвал, он был скорее полпред ГБ при Якире для переговоров. Но Лёня, как человек сторонний, проявил инициативу и, конечно, был страшно шокирован тем, что это, оказывается, всем известно. Действительно, степень запутанности всех этих тогдашних диссидентских дел, уровень достоевщины в этих кругах просто был ему, к сожалению, не очень понятен. Он, Лёня Рендель, такой человек простой, марксист. Он очень расстроился.

Перед тем, как обсудить тюремно-лагерную тематику, я хочу спросить, как Лариса Иосифовна к Якобсону относилась?

Обожала его! Как можно было относиться к Якобсону, да ещё женщине! Она его абсолютно обожала. И он её очень любил и тоже к ней восторженно относился: «Старуха! Ну ты у нас прямо Индира Ганди и … (дальше какое-то еще знаменитое женское имя следовало, совсем из другой оперы, скажем, например, Софья Ковалевская или Симона Синьоре) в одном лице!» - это он так нарочито аффектированно выражал свой восторг. Но они и в самом деле друг к другу относились восторженно. К Якобсону очень трудно было относиться по-иному.

Как Лариса Иосифовна относилась к двум мужчинам, к двум Анатолиям: Марченко и Якобсону?

Один из них был ее вторым мужем. Якобсон всё-таки из другой немножко оперы, романа-то у них не было с Якобсоном никогда (насколько мне известно). Это любовь другого рода. Они были очень близкие друзья с Ларисой Иосифовной, из самых ближайших.

Вернёмся к тому периоду, когда Ваш отец был в лагере и тюрьме, a мать в ссылке. Тема: тюрьма и воля. Якобсон и многочисленные друзья ваших родителей на свободе, все они пишут письма в неволю. Юлий Маркович написал такие строки:

Нет, не единым хлебом люди живы! Вы помогли мне выиграть бои, Вы кровь и жизнь в мои вливали жилы, О, лекари, о, доноры мои!

Скажите несколько слов об этой переписке с Юлием Марковичем и Ларисой Иосифовной, в которой участвовал и Якобсон. Ездил ли Якобсон в Чуну к вашей матери?

Ездил, но уже после 1970-го года. Он даже дважды там был. Помнится, один раз он приезжал специально72, а второй раз, мне кажется, если я не путаю, он был у Ларисы Иосифовны, когда они на заработки ездили по Красноярскому краю, по Енисею вместе с Борей Найдорфом47 (с которым я, кстати, был знаком еще с 1965, с новосибирской физматшколы, он там преподавал), с Костей Бабицким48, с кем-то ещё. В 1971-ом на обратном пути Якобсон заехал к Ларисе Иосифовне. Так есть же якобсоновское стихотворение-шарж на меня, когда я его уговаривал съездить. «Вас там и накормят, и напоят», – говорил я, и Якобсон немедленно породил длинное стихотворение. Начиналось оно так:

Даниэли деньги копили Да не ели, да не пили. А как скопили пол-мильёна, Так пригласили Якобсона. И эта горилла всех разорила…

У меня есть плёнка с записью, где Якобсон изображает это в лицах, я её найду. Если же её нет у меня, то она, точно, есть у того, у кого я её брал: то ли у Гены Лубяницкого, то ли у Жени Юрченко.

Относительно эпистолярного жанра. Да, письма из заключения опубликованы в книге ..., но говорил ли вам отец о каких-либо подробностях, о том как эта эпистолярная река помогала выстоять в лагере и тюрьме?

Да всё сказано даже в этом стихотворении, которое вы цитировали в начале интервью; но это скорее обратное: «Я вам всем по строке подарю». А про письма в сборнике есть стихотворение «Триптих»:

Пустыне — свежести глоток,
На дыбе ломанному — врач,
Кровавой ссадине — платок:
— Не плачь...
Окну тоскующему — стук,
Небытию наркоза — жизнь,
Волной захлестнутому — круг:
— Держись!..

Отогревающий очаг,
Состав, смывающий клеймо,
Свет в прозревающих очах —
Письмо.

Это стихотворение мы поместили на обложку книги. Чем может стать письмо в лагерь с воли, понятно же любому человеку, а для Юлия Марковича, всю жизнь сосредоточенного на друзьях и на общении, – это в сто крат. Конечно, письма — это колоссально важно. А про письма Якобсона, он, по-моему, где-то писал сам, а, может быть, говорил впоследствии, что они для него особенно были важны, потому что Толя, кроме того, что он близкий друг, был еще из тех корреспондентов, переписка с которыми давала возможность жить профессиональной жизнью или имитировать, по крайней мере, профессиональную жизнь, потому что их переписка – это разговоры о поэтических переводах, разговоры о поэзии, разговоры об общих коллегах и т.д.

Вокруг Натальи не было никакой команды, вот в чём дело, поэтому мне очень трудно говорить о преемственности. Единственно более-менее постоянные помощники, которые были у Наташи, – это были Галя50 и Илья Габай51, но Илья уже сидел с мая 69-го. Остальные выполняли техническую работу, например, подруга Наташина Ира Максимова, машинистка.

Кто привозил исходный материал, в том числе из лагерей?

Да все привозили; к кому чего стекалось, те то и привозили; и я привозил. Это была, действительно, куча народу. Это не было, как потом стало при Якобсоне, когда Таня Великанова взяла всё дело в свои руки, и всё сходилось у неё в портфеле.

Из лагерей – чаще всего Арина Гинзбург, к ней многое стекалось, Алик-то продолжал сидеть. Иногда я, хотя отец уже не был в лагере – его летом 1969 перекинули во Владимирскую тюрьму, там он и срок досиживал; но и ко мне по старой памяти кое-что приплывало.

Когда Татьяна Великанова взяла этот процесс в свои руки?

Уже при Якобсоне. В отличие от Натальи, которая сидела у себя на Новопесчаной, а к ней люди везли материалы... Допустим, я приезжаю и говорю: «Слушай, такая-то история, она, по-моему, для «Хроники». А Наталья говорит: «Для «Хроники»? Так возьми и запиши, ты что, писать не умеешь?» … и я пишу какое-то там сообщение. Конечно, потом она редактировала эти тексты. Всё к ней стекалось, и не было специального человека (ну, может быть, Ирина Якир52, немножко), который собирал, а Наталья потом всё это редактировала. Она была одна на всех, она сама была «Хроника».

С Якобсоном было не так. Очень быстро стало понятно, что Якобсон не может быть человеком, к кому всё стекается. И степень организованности его не та, и степень обязательности его не та, и обстоятельства жизни другие и т. д.; он может быть только выпускающим редактором. И это означает, что не он один тянет издание, должна быть команда, «бригада антикоммунистического труда», где кто-то первично обрабатывает тексты, кто-то сортирует и классифицирует, кто-то собирает, кто-то привозит, кто-то перепечатывает.

Да, я пропустил один момент: кто попросил Якобсона делать «Хронику»? Не знаю, но это не могла быть Татьяна. Вряд ли сразу после ареста Натальи, – а ее арестовали в конце декабря 1969-го, - Татьяна чувствовала себя вправе кому-то что-то предлагать. У меня есть подозрение, что это могла быть сама Наталья, которая ждала ареста. Спросите у Наташи: знает ли она как получилось, что Якобсон подхватил «Хронику»? Или же другой вариант, все эти люди: Таня Великанова, Серёжа Ковалёв53, Саша Лавут, Наташа Горбаневская, Якобсон, – они все чувствовали себя одной командой внутри команды под названием «Инициативная группа защиты гражданских прав в СССР (ИГ)», которая в мае 1969 г. основалась. Известно было, что в этой группе есть некоторые внутренние команды. Одна из таких команд была: Ковалёв, Лавут54, Великанова, Якобсон, Горбаневская, Татьяна Сергеевна Ходорович55 и, возможно, Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин56. В воспоминаниях Ковалёва довольно чётко это просчитывается по тому, кто кому давал право за себя подписывать документы ИГ. И Горбаневская где-то рядом. Другая компания – это Красин и Якир. Дальше – провинциалы Генрих Алтунян, Леонид Плющ, Мустафа Джемилев. И вполне возможно, что в этой сбившейся маленькой компании из пяти-шести человек внутри ИГ, и решался вопрос, кому же быть редактором «Хроники» после ареста Натальи, которая тоже была в той же компании или около? И если этот вопрос решался в этом составе, то понятно было, как он решится.

Kто писал тексты Инициативной группы? Большинство текстов писал Якобсон, то есть он уже был в этой компании, что называется, «золотым пером». И совершенно понятно было, что к нему или Наталья могла обратиться заранее, или после её ареста кто-то из членов команды. Ковалёв не написал в своих воспоминаниях, как это получилось, что странно, поэтому я и думаю, что это Наталья всё-таки, но может быть и не Наталья, может быть Таня Великанова и Саша Лавут. Лавута тоже можно спросить, кто попросил Якобсона делать «Хронику».

А может быть ещё вариант: остался «портфель»! Гэбэшники на обыске у Натальи 24 декабря, во время её ареста, не нашли «портфель» недоделанного одиннадцатого номера «Хроники», находящегося в процессе редактирования, но уже в значительной степени готового. Хорошо, вот ушли гэбисты вместе с Натальей, остался этот портфельчик. Что с ним делать? Кому отдать дотягивать материал? Естественно, Якобсону, тут и вопроса нет. Я даже не исключаю, что «Хронику» №11 он доделал вполне самостоятельно.

То есть это была его чисто литературная работа. Не организационная, не какая-нибудь иная, а литературная работа. И уже ясно было, что, если следующие номера «Хроники» будет делать Якобсон, то ему надо помогать. Кто был в бригаде? Сейчас скажу: Ира Якир, Юлий Ким, Таня Великанова, которая была организатором всего процесса, Гарик Суперфин57, (он работал в своей естественной функции справочной энциклопедии), может быть – Юра Гастев58, Саша Лавут. Нет, Лавут вряд ли – он по некоторым личным причинам в то время не мог активно участвовать в чем-либо. Где-то совсем сбоку, никому, кроме Тани Великановой неведомая в этом качестве, работала ее, Тани, близкая подруга Лена Сморгунова – или это было чуть позже? Ну, и еще пара людей с совсем техническими функциями – перепечатка, вычитка и так далее: Вера Лашкова59, Надя Емелькина60, позднее - Людмила Алексеева и Ира Белогородская61. Если быть точным, то Люда в какой-то момент часть текстов и редактировать стала, она же профессиональный редактор. А Белогородская, наоборот, сама не редактировала и даже, кажется, не перепечатывала ничего: она организовывала перепечатку – находила машинисток сторонних, относила, забирала и т.д. Когда Ковалёв пришёл в это дело, сменив Якобсона, то он уже застал готовую команду. Как я понимаю, якобсоновский период — это 1970-71 годы. Уже начиная с весны 1972-го, Якобсона стал подменять и заменять Ковалёв.

Очень даже вероятно. № 27 - это уже осень 1972 года, а мне кажется, что Ковалёв стал активно заниматься «Хроникой» с весны. Думаю, что и Шиханович включился в «Хронику» задолго до 27-го выпуска.

В воспоминаниях, даже самых добросовестных, каждый человек бессознательно преувеличивает свою роль в событиях: и Якобсон преувеличивает свою роль в своём интервью Майе Улановской; и Ковалёв преувеличивает свою роль в своих мемуарах; и я преувеличиваю свою роль, когда говорю о 28, 29 и 30 и дальнейших выпусках «Хроники». Это абсолютно нормальная абберация памяти. Человек помнит то, что он делал, и ему кажется, что это много (это и в самом деле всегда много), и потому ему кажется, что он-то и есть основной выпускающий. Мне самому над собой надо делать усилие, чтобы обуздать рвущееся из меня «Этот номер делал я!», потому что на самом деле это не совсем так. Мне кажется, что и Якобсон чуть-чуть акцентирует бессознательно свою роль. Это была, конечно, команда. И даже не всегда именно он был «выпускающим редактором»; например, в 1970-м какой-то из номеров целиком делал Юлик Ким. Кстати, забавно: Юлик оказался исключением из правила – он этого начисто не помнит. Не говорит «нет, этого не было», а говорит только: «не помню»…

Вот с выпусками, выходившими в 1968-1969 – это, стало быть, номера с первого по девятый – все более или менее ясно: их делала Наташа, одна; и одиннадцатый ею тоже был частично уже сделан, когда ее арестовали. Вот только с третьим номером не совсем мне ясно: как-то, уже в 1990-е, она мне рассказывала, что третий номер – это было сразу после Красной площади – она не решилась сама доделывать и кому-то отдала. Но кому – я не помню, забыл, чьи имена она мне тогда назвала; может быть, Габаи, Илья и Галя63?

Да; но Лена Сморгунова с Юрой Фрейдиным65 могли возникнуть только после того, как серьёзную роль стала играть Таня Великанова в этой истории, потому что Лена Сморгунова от Тани получила это участие. Лена, к сожалению, категорически отказывается рассказывать что бы то ни было об этом, говоря: «Мы с Таней договорились, что я об этом никогда никому рассказывать не буду, и я не вижу причин, почему я должна менять свои договорённости». Вот такой она неожиданно упёртый человек оказалась66. Но я думаю, что она включилась, наверное, тогда же, когда и Шиханович, а, может, чуть раньше.

Лена — конечно, но, повторяю, не знаю, когда. Во времена Якобсона, наверное, уже была. Лена и Юра Фрейдины всегда работали отдельно, и, на моей памяти, имели контакт только с одним единственным человеком: с Таней Великановой. Ни с кем другим. Поэтому в той команде, которая была при Якобсоне, они могли быть где-то в стороне, связанные только через Таню. У Толи была роль литературного и выпускающего редактора. Я всё пытаюсь вспомнить, кто же ещё входил в команду? Сейчас не вспомню... Мне надо искать записи. Было какое-то интервью с Таней Великановой, которое у меня где-то записано и, надеюсь, сохранилось.

Замечательное письмо написала Лариса Иосифовна в адрес КГБ; там была очень хорошая фраза «гражданин Андропов». Вспомните, пожалуйста, юмористические подробности взаимоотношений Якобсона и охранки…

Ну, мне сразу вспоминается замечательная история, не помню года, возможно 69-й или 70-й, или позже чуть-чуть. Якобсон разговаривает с кем-то по телефону, с каким-то мужиком, судя по дальнейшему, на какие-то скоромные темы – какие-то диссидентские сюжеты они обсуждают. И вдруг в трубке раздаётся щелчок и металлический голос говорит: «Не надо говорить на эти темы по телефону. Нельзя говорить на подобные темы по телефону». Я думаю, что почти любой из нас от такой наглости просто лишился бы языка, но не Якобсон. Якобсон моментально, через долю секунды после того, как это услышал, заорал в трубку: «А подслушивать чужие телефонные разговоры можно?! Так вашу мать!» И дальше пошёл крутой поток ненормативной лексики, который, видимо, ошеломил подключившегося господина. Это, видимо, была попытка психологической атаки, но в результате пострадал атакующий, потому что якобсоновской лексики, да ещё когда он в ярости, не каждый выдержит.

Сказано здорово, и я абсолютно согласен с каждым словом.

Теперь несколько слов о футурологии. Ирина Павловна Уварова вспоминает свой разговор с Якобсоном:

— Тошка, а если Софья Власьевна копыта откинет — что будет?

Интересно, как бы он сейчас на этот вопрос ответил…

Опять же исключительно в юмористическом ключе. Серьёзные обсуждения такого рода, может быть, и были, но я их не помню. А из несерьёзных я совершенно точно помню, как Якобсон сформулировал, что будет, когда не будет Софьи Власьевны. Он сказал: «Когда не будет Софьи Власьевны, Невский проспект переименуют в Горбаневский проспект, а залив Кара-Богаз-Гол в Каспийском море, в залив Кара-Богораз-Гол».

Было бы логично назвать этот залив Лара-Богораз-Гол

Этого он не придумал, не дотянул немножко. Но Невский проспект, переименованный в Горбаневский проспект, мне даже ещё больше нравится.

Сергей Адамович Ковалёв и Александр Черкасов в своих публикациях, посвящённых Якобсону, отмечают, что он стал заложником КГБ, после того как на Якобсона были даны показания по делу №24, как на редактора «Хроники»68. Гэбешники предупредили правозащитников, что если выйдет 28-й номер «Хроники», то Якобсон будет арестован. Ковалёв, Великанова, Ходорович и другие, пытаясь предотвратить арест Якобсона, постановили, что выпуск «Хроники» будет приостановлен. У Якобсона, как мне представляется, было два варианта: садиться в лагерь либо в психушку или уезжать из страны. Ясно, что Якобсон не мог стать причиной прекращения издания «Хроники», он должен был принять решение. И он выбрал эмиграцию, чтобы дать своему сыну шанс.

Я говорил с Верой Иосифовной Лашковой на эту тему. Я сказал ей: «Вы знаете, Якобсон остался без отца, когда ему было 12 лет, примерно столько же лет было сыну Якобсона, когда нужно было принимать решение. Возможно, Якобсон не хотел, чтобы его собственный сын стал безотцовщиной». На что Лашкова сказала мне: «А вы знаете, у Толи Марченко тоже был маленький сын, но Марченко не уехал и погиб в лагере». По-разному сложились трагические судьбы Анатолия Марченко и Анатолия Якобсона.

Лариса Богораз и Анатолий Марченко с сыном Павлом. Иркутск, 1978 г.

Да. Но обе судьбы оказались трагическими, каждая по-своему. И обе закончились гибелью – Якобсон погиб даже раньше, чем Марченко. Что касается заложничества. Первое: Сергей Ковалёв отмечает в своих воспоминаниях, что Якобсон к осени 1972-го уже не занимался «Хроникой» …

… «Хроникой» он не занимался, но он был кандидатом в арестанты, как только «Хроника» выйдет.

Ну да, именно поэтому мы и говорим о заложничестве, а не просто об угрозе репрессии в ответ на какую-то деятельность.

Второе, Ковалёв не пишет, что кем-то на Лубянке был назван Якобсон, как следующий заложник после Ирины Белогородской. Ковалёв пишет по-другому: «Нам было совершенно очевидно, что следующим будет Якобсон». То есть, было ли произнесено на Лубянке имя Якобсона, или не было, но уверенность, что именно Якобсон - следующий, была у всех, это правда.

Здесь, мне кажется, ключевой момент - это встреча в январе 1973-го, когда было принято решение о паузе в издании «Хроники». Там было много народу, там, помимо Тани Великановой, Саши Лавута, наверное, Татьяны Сергеевны Ходорович и, возможно, Григория Подъяпольского69, были Борис Шрагин и Наталья Садомская, ну и Ковалёв, понятно. Там были и какие-то люди, сторонние изданию «Хроники»; если не ошибаюсь, я встречал у покойного Феликса Светова70 упоминание, что он был на этой встрече, что его Боря Шрагин с собой привёл. И там был Якобсон, но он был лишён права голоса. Решили, что решать будет не он, что делать с «Хроникой». Понятно было, что Якобсон сказал бы, скорее всего: «Давайте издавайте, ребята, «Хронику» и хрен с ним со мной», — но он был лишён возможности высказать свою точку зрения. Так они все решили.

И ещё одно, относительно уже отъезда, Ковалёв пишет, и мне помнится по тогдашним разговорам, но я на эту тему с Якобсоном, естественно, не разговаривал. По общему впечатлению, ключевым моментом был Санька Якобсон, а вовсе не ситуация с «Хроникой» и не угроза посадки Якобсона-старшего. Я не хочу сказать, что он не боялся сесть, он, конечно, боялся, ненормальные только не боятся сесть, но не это было решающим, а решающим было увлечение Саньки Израилем, сионизмом, сионистскими идеями. Майя это увлечение его разделяла и поддерживала. Да Тоша и сам был неравнодушен к еврейской тематике вообще и к Израилю в частности; не настолько, как мне кажется, чтобы уехать туда жить при иных семейных раскладах и иных, более спокойных внешних обстоятельствах – но неравнодушен. Но главное – это Санька и его устремления сионистские, конечно. К тому же у него, у Саньки то есть, было какое-то тяжелое заболевание почек, и поговаривали, что в Израиле эту болезнь умеют лечить. А при учете безумного, даже не материнского, а «бабушкинского» отношения Якобсона к сыну не могло быть и речи о том, что Саня и Майя уедут, а он останется. Расставание с сыном было для него невозможным. Идти против желания сына тоже было крайне трудным, видимо, тоже невозможным. И мне кажется, что именно фактор Саньки, а не ситуация вокруг «Хроники» и заложничества, сыграл главную роль. Хотя, конечно, и ситуация вокруг «Хроники», и общая атмосфера кризиса 1972-73 годов, известия о Якире, о Красине, о Гарике Суперфине, который тоже был близкий Якобсонам человек, имели значение. Ну, известие о Гарике, положим, было более поздним, уже когда они решили уехать. Кругом люди очень сильно ломались, и, в общем, Якобсон решил ехать. Мне думается, что «Хроника» и общая атмосфера здесь были фактором номер 2, а фактором номер 1 был Санька.

Прощальная фотография. Юлий Даниэль и Анатолий Якобсон в 1973 г. Фото из архива В. Гершовича.

Звонил ли Якобсон кому-нибудь из вас из Израиля?

Знаете, ведь тогда со звонками было довольно сложно. Если он и звонил кому-нибудь, то скорее всего отцу, надо у Иры Уваровой спросить. Тогда ведь звонить из заграницы это же было совершенно грандиозным мероприятием.

Это было очень сложно позвонить из заграницы. Мне-то Якобсон точно не звонил.

И в заключение припомните что-нибудь, связанное с Якобсоном, что осветило бы разом неповторимую личность этого человека, юмористическую эпитафию. Как известно Лариса Иосифовна оставила «Автонекролог», а Анатолий Александрович автоэпитафию:

Под камнем сим вкушает хладный сон Раб Божий Анатолий Якобсон. Не избежал он в этой жизни драк. И выпить был покойный не дурак. Девчонкам шею целовал и грудь – Самозабвенно, а не как-нибудь. Но более всего любил стихи. Всевышний да простит ему грехи.

Ну, что можно сказать о Толе Якобсоне сверх этой автоэпитафии, да еще такого, что «осветило бы разом…». Вот Вы напомнили мне эту автоэпитафию, а я сразу вспомнил историю его поездки к М.М. Бахтину и Тошино потрясение от бахтинского комментария к этому речевому обороту – «раб Божий». Может быть, рассказ об этой его реакции на слова Бахтина и был бы лучшим завершением нашего разговора (хоть и совсем не юмористическим). Но об этом уже рассказала Юна Вертман в своих воспоминаниях прекрасных. И мне к этому добавить нечего.

Одна из последних фотографий Анатолия Якобсона. Иерусалим, район Неве-Яаков, 1978 г. Фото из архива Майи Улановской.

Мемориальная Сетевая Страница выражает благодарность Ирине Павловне Уваровой, которая многократно цитировалась в этом интервью и чья позитивная критика, став отправной точкой, помогла раскрыть полнокровный, живой образ главного героя.

Особая благодарность редактору интервью - Галине Викторовне Габай-Фикен.

1АЛЕКСАНДР ЮЛЬЕВИЧ ДАНИЭЛЬ (р.1951, Москва). Сын Юлия Даниэля и Ларисы Богораз. Выпускник 1968 г. Второй московской математической школы. В 1973–1980 участвовал в выпуске самиздатского информационного бюллетеня советских правозащитников «Хроника текущих событий», а в 1975-1981 – в издании неподцензурного исторического сборника «Память», посвященного проблемам советской истории и публиковавшегося за рубежом. Член Правления Международного историко-просветительского и правозащитного общества «Мемориал», сотрудник ряда исследовательских и просветительских программ этого общества. Источник: Портал «Права человека в России» http://www.hro.org/node/10480

2Интервью проведено Александром Зарецким по телефону. Отредактировано Галиной Викторовной Габай. Примечания - Александра Зарецкого, если не указано иначе. В текст некоторых Примечаний внесены уточнения и поправки, сделанные Александром Даниэлем. Фотографии и иллюстрации добавлены Мемориальной Сетевой Страницей А. Якобсона. © Иерусалимская Антология. © Александр Юльевич Даниэль. 2017.

3ИРИНА ПАВЛОВНА УВАРОВА-ДАНИЭЛЬ (р. 1932 г., Москва). Искусствовед, театральный художник. Вторая жена Юлия Марковича Даниэля. Работала в редакции журнала «Декоративное искусство в СССР». Главный редактор журнала «Кукарт». Автор книги мемуарных новелл «Даниэль и все-все-все» (2014). Источник: интернет-журнал НЛО http://magazines.russ.ru/continent/2002/114/uvar.html

4Цитата из романа «Кюхля» (1925) Юрия Николаевича Тынянова. «… Каверин засмеялся глазами, … Он вышел из-за стола. Пьяный, он держался на ногах крепко, но слишком прямо. В полуулыбке приоткрылись его белые зубы. Так он прошелся вокруг комнаты легкой танцующей походкой. Остановился и запел грустно, и весело, и лукаво…»

5Перефразированная первая фраза из романа «Смерть Вазир-Мухтара» Ю.Н.Тынянова («На очень холодной площади в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой»). Прим. А. Даниэля

Ю́ЛИЙ МА́РКОВИЧ ДАНИЭ́ЛЬ (псевд. Николай Аржак; 1925, Москва—1988, там же) — литератор. Участник Великой Отечественной войны, был ранен, награждён медалью "За Отвагу". Окончил филологический факультет Московского областного педагогического института, работал учителем в Калужской области, затем до 1956 преподавал литературу в школе №720 г. Москвы. Первая жена – Лариса Иосифовна Богораз.

С 1957 года публиковался в СССР как переводчик поэзии. До 1965 основная масса переводов Юлия Даниэля — выполненные по подстрочникам переводы современной поэзии народов СССР, главным образом – с языков народов Северного Кавказа, а также с армянского, украинского и т.д., и кроме того, чешских и немецких поэтов ХХ в.

С конца 1950-х писал повести и рассказы, которые публиковал за рубежом под псевдонимом «Николай Аржак». 12 сентября 1965 г. арестован за эти публикации вместе со своим другом, Андреем Синявским, публиковавшимся под псевдонимом «Абрам Терц», и в 1966 г. приговорён Верховным судом РСФСР по ст.70 УК РСФСР («антисоветская пропаганда и агитация») к 5 годам лагерей («процесс Синявского и Даниэля»).

Дело Синявского и Даниэля связывают с началом протестного (диссидентского) движения в СССР. В их защиту публично, с индивидуальными и коллективными письмами протеста, выступили десятки представителей советской интеллигенции; в частности, широкую известность получило открытое письмо в защиту Даниэля, отправленное в Верховный суд Анатолием Якобсоном.

После освобождения в 1970 году Ю. Даниэль жил в Калуге. Затем вернулся в Москву, где жил до конца жизни вместе со своей второй супругой Ириной Павловной Уваровой. Занимался переводами современной латышской и грузинской поэзии, а также мировой поэтической классики (классическая средневековая поэзия Востока, шотландские народные баллады, Вальтер Скотт, Уильям Вордсворт, Виктор Гюго, Теофиль Готье, Шарль Бодлер, Адельберт Шамиссо, Рамон дель Валье-Инклан, Антонио Мачадо и др.). его переводы публиковались под псевдонимом «Ю.Петров». Переводы из Аполлинера (Избранная лирика. М.: Книга, 1985) из-за цензурных гонений того периода автор был вынужден подписать именем Булата Окуджавы (по договоренности с Окуджавой). Переводы стихов Умберто Сабы из «Книги песен», выполненные Ю.Даниэлем, по договоренности с Д.Самойловым, опубликованы под именем последнего.

Запрет с упоминания имени Ю.Даниэля в советской печати был снят в начале 1987; осенью 1988 в «Юности» появилась одна из его его «криминальных» повестей – «Искупление». 17 октября 1991 года в «Известиях» появилось сообщение о пересмотре дела Синявского и Даниэля и отмене приговора Верховного суда 1966 за отсутствием в их действиях состава преступления.

Источники: Википедия. См. также предисловие Александра Даниэля к книге Ю.Даниэля «Письма из заключения. Стихи»

7ЛАРИСА ИОСИФОВНА БОГОРАЗ (Богораз-Брухман; 1929, Харьков–2004, Москва), лингвист. После окончания филфака Харьковского университета (1950) преподавала, вместе со своим первым мужем Юлием Даниэлем, русский язык и литературу в школе, сначала в Калужской области, затем в Москве. В 1960 поступила в аспирантуру Института русского языка АН СССР, занималась исследованиями в области структурной лингвистики, с 1965 - канд.филол.наук. После ареста Ю.Даниэля активно включилась в протестную общественную деятельность; стояла у истоков правозащитного движения в СССР, была одним из наиболее известных и авторитетных его представителей. Участница демонстрации на Красной площади в Москве 25.08.1968 против вторжения советских войск в Чехословакию, была арестована и приговорена к 4 годам ссылки, которую отбывала в пос. Чуна Иркутской обл. Подвергалась допросам, «беседам», обыскам, угрозам, лишена уч. степени (1978, восст. в 1990). С 1989 — член воссозданной Московской Хельсинкской группы. Второй муж – Анатолий Марченко. Источник: http://www.polit.ru/article/2008/09/02/people68/

8Professor PETER REDDAWAY received his B.A. and M.A. degrees from Cambridge University and did graduate work at Harvard and Moscow Universities and the London School of Economics and Political Science. Before joining GW in January 1989, he taught at the London School of Economics and then directed the Kennan Institute for Advanced Russian Studies. At GW, he taught — until his retirement in 2004 — courses on Soviet and post-Soviet government and politics, and on human rights, and a multi-disciplinary introduction to Russia and Eastern Europe. His principal publications include Uncensored Russia: The Human Rights Movement in the USSR (1972), Psychiatric Terror: How Soviet Psychiatry is Used to Suppress Dissent (with S. Bloch, 1977), Soviet Psychiatric Abuse (with S. Bloch, 1984), Authority, Power and Policy in the USSR (ed. with T.H. Rigby and A. Brown, 1980), The Tragedy of Russia's Reforms: Market Bolshevism Against Democracy (with D.Glinski, 2001), and The Dynamics of Russian Politics: Putin's Reform of Federal-Regional Relations (with R. Orttung, vol. 1, 2003, vol. 2 due in 2004). Reddaway contributes articles and interviews to the international media, and provides consultation for government bodies concerned with foreign affairs. Источник: https://elliott.gwu.edu/emeritus-faculty

9НИНА ПЕТРОВНА ЛИСОВСКАЯ (1917—2007) Ученый-биолог. Близкая приятельница Л.И. Богораз с 1967; через нее вошла в круг активистов правозащитного движения. В 1970-1980-е - сотрудник Общественного Фонда помощи политическим заключенным и их семьям. Источник: http://www.memo.ru/2007/06/20/lisovska.htm

10Ю́РИЙ ИО́СИФОВИЧ ЛЕ́ВИН (1935, Москва — 2010, там же) — математик, семиотик, философ, лингвист, литературовед. Кандидат физико-математических наук. Поступил в Московский педагогический институт на физико-математический факультет, там же закончил аспирантуру и защитил диссертацию, получив степень кандидата физико-математических наук. Работал преподавателем математики в пединститутах в Великих Луках и Орехове-Зуеве, в Московском институте электронного машиностроения; с 1966 по 2009 был доцентом кафедры прикладной математики Московского инженерно-строительного института (МИСИ). С 1963 начал работать в гуманитарных области знания: математической лингвистике, семантике, поэтике, паремиологии, анализу фольклора, логическому аспекту философии. Исследователь творчества О. Мандельштама, Б. Пастернака, В. Набокова, А. С. Пушкина, А. Платонова, Х. Л. Борхеса, А. Мердок, В. Ходасевича, Г. Иванова, Ф. И. Тютчева, Ф. М. Достоевского, Вл. Соловьёва, Л. Шестова, Вен. Ерофеева. Близкий друг Ю.Даниэля, Л.Богораз, А.Якобсона; был мужем И.Г.Глинки. В январе 1966 г. написал в «Известия» письмо с протестом против публикации пасквильной статьи Дм. Еремина «Перевертыши» (Известия. 1966. 13 янв.), посвященной делу Синявского и Даниэля. Письмо было опубликовано в «Белой книге» (в сокращенном виде перепечатано в кн. «Цена метафоры») и стало одним из первых текстов петиционной кампании вокруг дела Синявского и Даниэля. Источник: Википедия;

11ИРИНА ГЛЕБОВНА ГЛИНКА (30 Мая 1931 г. Москва - 2 Июля 2015 г. Великобритания) Художник, скульптор, ювелир-дизайнер. Близкая знакомая Ю.Даниэля, Л.Богораз, А.Якобсона; была замужем за Ю.И. Левиным. Автор мемуаров «Дальше — молчание. Автобиографическая проза о жизни долгой и счастливой. 1933–2003» (2006). Источник: Семинар «Русская философия (традиция и современность)»: 2004–2009 / [сост., общ. ред. А.Н.Паршина], вып. 12.

12НАТАЛЬЯ НИКОЛАЕВНА САДОМСКАЯ (1927 Москва - 2013, там же) — историк и антрополог, этнограф-испанист. Окончила исторический факультет МГУ (1950), аспирантуру Института этнографии АН СССР. В 1967 защитила кандидатскую диссертацию. Работала младшим научным сотрудником в Институте этнографии АН СССР. Близкая знакомая Людмилы Алексеевой (см.прим.18), Юлия Даниэля и Ларисы Богораз; жена Бориса Шрагина. Подписала несколько писем протеста против политических преследований. В 1974 вместе с мужем эмигрировала в США. Преподавала в Амхерст-колледже, Куинс-колледже, Йельском и Колумбийском университетах, публиковала статьи по национальным проблемам и национальной политике в СССР, этнографии семьи и др. Вернулась в Россию в 1994, преподавала в Центре исторической антропологии имени Марка Блока в РГГУ, в Международном университете в Москве. Источник: Википедия

13БОРИС ИОСИФОВИЧ ШРАГИН (1926, Вязьма — 1990, Нью-Йорк). Философ, культуролог, искусствовед. В 1949 окончил философский факультет МГУ. Работал учителем во Фрунзе и Свердловске, затем вернулся в Москву. В 1959—1968 — научный сотрудник Института истории и теории искусства; уволен и исключен из КПСС за подписи под письмами протеста против политических преследований. В 1968—1974 преподавал эстетику в Институте художественной промышленности. Близкий друг Ю.Даниэля, Л.Богораз, А.Якобсона; муж Н.Садомской. Автор ряда историко-философских и публицистических статей и эссе, псевдонимно распространявшихся в самиздате и перепечатывавшихся в русскоязычной зарубежной прессе. В 1974 эмигрировал вместе с женой в США. Один из составителей и авторов сборника «Самосознание» (1976) - манифеста либерально-демократического крыла советской эмиграции «третьей волны»; в 1977 опубликовал книгу «Противостояние духа» — развернутое философское эссе, посвященное осмыслению духовного опыта советского диссидентства. Источник: Писатели-диссиденты: биобиблиографические статьи, НЛО № 68, 2004.

14«Песня про Алёну-Старицу» Дмитрия Борисовича Кедрина (1907-1945).

15ДАНИИЛ ЛЕОНИДОВИЧ АНДРЕЕЕВ (20 октября / 2 ноября (1906, Берлин — 1959, Москва) — русский поэт и писатель. Сын писателя Леонида Андреева. Автор ряда романов, стихотворений и поэм мистического направления, в СССР никогда не издававшихся и ходивших в списках (наиболее известные из них – поэмы «Роза Мира» и «Ленинградский апокалипсис»). С 1947 по 1957 – в заключении по обвинению в «антисоветской агитации, создании контрреволюционной группы и террористических намерениях». Источник: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D0%BD%D0%B4%D1%80%D0%B5%D0%B5%D0%B2,_%D0%94%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D0%B8%D0%BB_%D0%9B%D0%B5%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%B4%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87

17МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ БУРАС (1925-1993) инженер-строитель, друг Юлия Даниэля со школьных лет. Окончил военную лётную школу, участник и инвалид Великой Отечественной войны. «В 1943 избил замполита эскадрильи за антисемитскую выходку, был отправлен в штрафбат, получил тяжёлое ранение, лишился ноги». Источники: http://samlib.ru/f/finkelxshtejn_j_e/yulik-8doc.shtml

18ЛЮДМИ́ЛА МИХА́ЙЛОВНА АЛЕКСЕ́ЕВА (р.1927, Евпатория) — редактор, историк, общественный деятель, участница правозащитного движения в СССР и постсоветской России, одна из основателей (в 1976 г.) Московской Хельсинкской группы. Близкий друг Ю.Даниэля и Л.Богораз. С 1977 – в эмиграции в США. Автор книг «История инакомыслия в СССР. Новейший период» (1984) и «The Thow Generation» («Поколение оттепели», 1990; отечественное издание на русском языке - 2006). В 1993 вернулась в Россию. С 1996 года председатель МХГ. Источник: Википедия

19Из письма Ирины Тимофеевны Ронкиной Александру Зарецкому от 24 июня 2011 г. Ирина Тимофеевна - инженер-химик, корреспондент Юлия Даниэля, жена В.Е.Ронкина.

20ВАЛЕРИЙ ЕФИМОВИЧ РОНКИН (1936, Ленинград-2010, там же) - диссидент, публицист; солагерник и друг Ю.Даниэля. Окончил Ленинградский технологический институт им. Ленсовета по специальности «химик-технолог». В 1965 был арестован за участие в подпольном кружке марксистского направления, известном как «группа «Колокол»» (по названию машинописного журнала, выпускавшегося участниками этого кружка весной 1965; другое название, иногда встречающееся в литературе, «Союз коммунаров», восходит к подзаголовку этого журнала – «Орган Союза коммунаров»). Вместе с еще восемью членами группы был осужден Ленгорсудом по ст.ст.70 («антисоветская агитация и пропаганда») и 72 («участие в антисоветской органзации») УК РСФСР; ему и его другу С.Д.Хахаеву, помимо деятельности кружка (распространение листовок, издание «Колокола»), вменялось еще и написание брошюры «От диктатуре бюрократии — к диктатуре пролетариата», ставшей идейной базой группы. Приговорен к 7 годам лагеря и 3 годам ссылки. После возвращения из ссылки жил в Луге, работал инженером-технологом на заводе. Автор множества статей на самые разные темы — от политики до культурологии, а также книги воспоминаний «На смену декабрям приходят январи…», вышедшей в 2002. В годы перестройки публицистические статьи Ронкина (иногда в соавторстве с Хахаевым) печатались в советской, а потом и российской прессе.

21АНАТОЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ ГЕЛЕСКУЛ (1934, Днепропетровск — 2011, Москва) —поэт, переводчик, эссеист, испанист, полонист. Друг Анатолия Якобсона и его ближайший товарищ по переводческому цеху. Учился в Московском горном институте (откуда был исключен за выпуск студенческого журнала), закончил Московской институт нефтехимической и газовой промышленности, до 1968 работал в геологоразведочных партиях на Кавказе. Печатался с 1957. Наиболее известные работы: с испанского — народные песни, Хорхе Манрике, Гарсиласо де ла Вега, Сан-Хуан де ла Крус, Кеведо, Росалия де Кастро, Мачадо, Хименес, Леон Фелипе, Лорка, Вальехо, Уидобро, Эрнандес, Пас, Пабло Неруда, Элисео Диего, Синтио Витьер; с французского — Т.Готье, Нерваль, Бодлер, Верлен, Аполлинер; с португальского — Пессоа; с немецкого — Рильке; с польского — Мицкевич, Норвид, Лесьмян, Ивашкевич, Галчинский, Стафф, Лехонь, Бачинский, Боровский и др. Т.Новак, Харасымович, Шимборская, Милош, Твардовский, с чешского — Витезслав Незвал. Переводил также драмы (Лорка) и прозу (Ортега-и-Гассет, Хименес). Публиковал статьи о зарубежной словесности и о русской поэзии (Мария Петровых, Давид Самойлов, Анатолий Якобсон, Наталия Ванханен). Лауреат премий "Инолиттл" (1996), "Иллюминатор" (2001), первый лауреат премии "Мастер" (2006). Источник: Википедия

22АНДРЕ́Й ДОНА́ТОВИЧ СИНЯ́ВСКИЙ (1925, Москва — 1997, Париж) — писатель, литературовед, критик. В 1949 окончил филологический факультет МГУ. Работал в Институте мировой литературы, преподавал в МГУ на факультете журналистики и в Школе-студии МХАТ. Был одним из ведущих литературных критиков журнала «Новый мир». Автор литературоведческих работ о творчестве М. Горького, Б. Пастернака, И. Бабеля, А. Ахматовой.

С 1955 г. писал повести, рассказы и эссе, которые публиковал за рубежом под псевдонимом «Абрам Терц». 8 сентября 1965 г. арестован за эти публикации вместе со своим другом, Юлием Даниэлем, публиковавшимся под псевдонимом «Николай Аржак», и в 1966 г. приговорён Верховным судом РСФСР по ст.70 УК РСФСР («антисоветская пропаганда и агитация») к 7 годам лагерей («процесс Синявского и Даниэля»).

Синявский был освобожден в 1971, за 15 месяцев до конца срока. В заключении написаны книги «Прогулки с Пушкиным», «Голос из хора», «В тени Гоголя». В 1973 году уехал во Францию по приглашению Парижского университета. С 1973 года — профессор русской литературы в Университете «Париж IV — Сорбонна». В эмиграции Андрей Синявский написал ряд новых произведений, часть из которых публиковал под собственной фамилией, а часть – под прежним псевдонимом «Абрам Терц».

17 октября 1991 года в «Известиях» появилось сообщение о пересмотре дела Синявского и Даниэля и отмене приговора Верховного суда 1966 за отсутствием в их действиях состава преступления.

23СЕРГЕЙ ГРИГОРЬЕВИЧ ХМЕЛЬНИЦКИЙ (1925, Харьков – 2004, Берлин)

В 1951 г. окончил Московский архитектурный институт. Архитектор-реставратор, исследователь доисламской архитектуры Средней Азии, поэт. Автор многих книг по истории архитектуры. Знакомый Андрея Синявского со школьных лет. С конца 1940-х входил в тесный круг общения Юлия Даниэля, познакомил его с Синявским. С начала 1950-х Ю.Д. стал подозревать его в секретном сотрудничестве с МГБ; с 1956 г. Ю.Д. и Лариса Богораз знали об этом достоверно (от Синявских — подробнее см.: Абрам Терц. Т.2. с.544–609). Отношения, однако, не прерывались, так как все четверо считали публичное разоблачение сексота крайне опасным для Синявского–Терца и Даниэля– Аржака. По этим же соображениям не передавались за рубеж рассказы Терца «Пхенц» и Аржака «В районном центре»: Хмельницкий читал оба рассказа. (Тем не менее Ю.Д. рискнул опубликовать под псевдонимом Николай Аржак повесть «Говорит Москва», фабулу которой подарил ему Хмельницкий.) Разрыв произошел лишь в 1963 г., когда Хмельницкий на защите своей кандидатской диссертации был публично уличен одной из жертв его доносов конца 1940-х. (По доносам Хмельницкого в 1949 г. были арестованы и приговорены к 10 годам лагерей студенты истфака МГУ В.Кабо и Ю.Брегель). Подвергнутый общественному остракизму, уехал из Москвы в Среднюю Азию; жил в г. Душанбе. В 1966 выступал на суде над Синявским и Даниэлем в качестве свидетеля, вызванного обвинением, дал показания об обстоятельствах возникновения повести «Говорит Москва». С начала 1980-х в эмиграции; жил в Германии. На рассказ о себе в романе Терца «Спокойной ночи!» откликнулся мемуарным повествованием «Из чрева китова» (опубликовано в начале 1980-х русскоязычным израильским журналом «22», выходящим под редакцией А.В.Воронеля). Смысл этих мемуаров — обвинение автора «Спокойной ночи!» в таком же грехе, в каком был повинен он сам. Позднее тот же журнал напечатал несколько откликов на мемуары Хмельницкого, в том числе резкие реплики Юлия Даниэля и Ларисы Богораз.

24ФРИДА АБРАМОВНА ВИГДОРОВА (1915, Орша — 1965, Москва). Педагог, журналист, писательница. После окончания литературного факультета Педагогического института в Москве (1937) преподавала литературу в школе, сначала в Магнитогорске, затем в Москве. С 1938 занималась журналистикой и писательской деятельностью. Участница многих громких литературно-общественных событий 1950—1960-х. Она была автором альманахов «Литературная Москва» (Вып. 2. М., 1956; очерк «Катя и Аня») и «Тарусские страницы» (Калуга, 1961; очерк «Глаза пустые и глаза волшебные»). 23.10.1956 присутствовала на заседании секции прозы Московского отделения Союза писателей, где обсуждался роман В. Дудинцева «Не хлебом единым», и записала знаменитую речь К. Паустовского, вскоре получившую широкое распространение в самиздате (возможно, именно в записи В.). Хлопоты В. о людях, попавших в тяжелое положение, не ограничивались публикациями в газетах. Она обращалась в различные официальные инстанции, инициировала аналогичные обращения других людей. Среди ее подопечных были Н. Мандельштам, для которой В. выхлопотала московскую прописку, падчерица Б. Пастернака И. Емельянова, осужденная вместе со своей матерью О. Ивинской в 1960 (благодаря усилиям В. она была досрочно освобождена), и многие другие. Осенью 1963, еще до ареста Иосифа Бродского, включилась в его дело: обращалась к секретарю Союза писателей СССР К.А. Федину, Генеральному прокурору СССР Р. Руденко, и во многие официальные инстанции. Главным вкладом В. в защиту Бродского стала ее поездка в Ленинград на суд (февраль 1964) и подготовленная ею запись процесса, получившая необычайно широкое распространение, - первый документ о политическом, по существу, процессе, ставший доступным современникам, текст, положивший начало правозащитной тематике в самиздате. (Спустя два с лишним года А. Гинзбург, составитель «Белой книги» о деле Синявского и Даниэля, поставил на титульном листе посвящение: «Памяти Фриды Вигдоровой»). «Запись» была опубликована на Западе, где произвела сенсацию. Шок и негодование, вызванные этим документом (в особенности — среди левой интеллигенции, сочувствовавшей Советскому Союзу), сыграли, по-видимому, не последнюю роль в досрочном освобождении поэта. Умерла от рака, не дожив месяца до освобождения И. Бродского. Источник: Писатели-диссиденты: биобиблиографические статьи, НЛО № 66, 2004. http://magazines.russ.ru/nlo/2004/66/pisat29.html

25АНАТОЛИЙ ТИХОНОВИЧ МАРЧЕНКО (Барабинск, 1938 – Чистополь, 1986). Мемуарист, публицист, автор Самиздата, политзаключенный. Выходец из рабочей среды. В 1955-1958 – рабочий-нефтяник. Впервые был осужден в 1958 по уголовному обвинению (участие в массовой драке) и приговорен к двум годам лагеря. Оказавшись на свободе, попытался бежать из СССР, был задержан на границе и приговорен за «измену Родине» к 6 годам, которые отбывал в Дубровлаге (где познакомился с Юлием Даниэлем) и Владимирской тюрьме. Выйдя на волю, вошел в круг московских диссидентов, написал автобиографическую книгу «Мои показания» - первое свидетельство о политических лагерях и политических заключенных послесталинской эпохи, попавшее в Самиздат и изданное за рубежом. В дальнейшем постоянно подвергался арестам, ссылке, заключению в лагерь; в промежутках писал автобиографическую прозу и публицистические статьи. Второй муж Ларисы Богораз. В последний раз был осужден в 1981 Владимирским облсудом на 10 лет лагерей и 5 лет ссылки по ч.2 ст.70 УК РСФСР («антисоветская пропаганда и агитация»). Умер в Чистопольской тюрьме 8 декабря 1986 года, через несколько дней после завершения четырехмесячной голодовки, главным требованием которой было освобождение всех политических заключенных в СССР (процесс освобождения политзаключенных был начат Горбачевым в январе 1987, через полтора месяца после смерти Марченко).

26ПЁТР ГРИГО́РЬЕВИЧ ГРИГОРЕ́НКО (1907, село Борисовка, Бердянский уезд Таврической губернии — 1987, Нью-Йорк) — военный, генерал-майор Советской Армии (1959-1964). Диссидент, подпольщик, позднее - один из наиболее известных деятелей протестного правозащитного движения в СССР.

Родился в крестьянской семье; окончил реальное училище в Ногайске. С 1922 – железнодорожный рабочий. С 1927 – в партии (исключен из КПСС в 1964). С 1931 учился в Москве, в Военно-инженерной академии, которую с отличием закончил в 1934, после чего служил в Красной Армии на различных командных должностях. Участник боев на Халкин-Голе (1939), участник Великой Отечественной войны, был дважды ранен, закончил войну в звании полковника. В 1945—1961 работал в Военной академии имени М. В. Фрунзе; с 1952 — начальник научно-исследовательского отдела; с 1958 — начальник вновь созданной кафедры военной кибернетики.

В 1961 Григоренко был уволен из Академии после выступления на районной партийной конференции, в котором критиковал высшее партийное руководство за непоследовательность в проведении антисталинского курса; переведен на Дальний Восток на должность начальника оперативного отдела штаба армии. В 1963 создал небольшой подпольный кружок под названием «Союз борьбы за возрождение ленинизма», состоявший, главным образом из его родственников, а также нескольких студентов и офицеров; пытался распространять листовки. Был арестован в феврале 1964, признан невменяемым и отправлен на принудительное лечение в Ленинградскую психиатрическую больницу специального типа, откуда был освобожден в 1965. После ареста разжалован в рядовые и исключен из КПСС.

Выйдя из психбольницы, активно включился в протестную активность московских диссидентов, внес в нее новые темы (в частности – тему борьбы крымских татар за возвращение на родину). Был горячим сторонником организационного объединения диссидентов; вокруг этого предложения весной 1969 года разворачивались острые диспуты, участником которых был и А.Якобсон (см. на эту тему воспоминания Сергея Ковалева «Полет белой вороны»). Вновь арестован в мае 1969, повторно признан невменяемым и приговорен к принудительному лечению, для которого был отправлен в Черняховскую спецпсихбольницу, где находился до 1974. В 1976 стал одним из членов-основателей Московской и Украинской Хельсинкских групп. В ноябре 1977 выехал в США для лечения; в феврале 1978 был лишен советского гражданства. Жил в Нью-Йорке. Автор мемуарной книги «В подполье можно встретить только крыс…» (1981).

В 1991 медицинская комиссия, созданная по инициативе Главной военной прокуратуры СССР, провела посмертную психиатрическую экспертизу Петра Григоренко и признала его здоровым. В 1993 Указом Президента Ельцина он был посмертно восстановлен в звании генерал-майора.

28ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВИЧ РОТШТЕЙН (род. 1936) – профессор, доктор медицинских наук, заведующий отделом Центра психического здоровья РАМН, президент ассоциации «Public Initiatives on Psychiatry».

29ЦЗАОФАНИ (кит. «бунтари») — участники рабочих организаций, созданных в Китае в ходе «Великой пролетарской культурной революции» в 1966—1968 годах. Источник: Википедия.

30ВЛАДИМИР ЛЬВОВИЧ ГЕРШУНИ (1930, Москва — 1994, там же). Диссидент, публицист, автор Самиздата. Племянник руководителя боевой организации эсеров Г.А. Гершуни (1870—1908). Воспитывался в детском доме. Во время учебы в институте был арестован за участие в молодежной антисталинской группе и осужден на 10 лет лагерей; освобожден в 1955. Знакомый А.Якобсона с конца 1950-х. Участник «митинга гласности» 5 декабря 1965 на Пушкинской площади с требованием гласности и соблюдения конституционных норм в деле Синявского и Даниэля. Поставил свою подпись под рядом протестных писем 1966-1969. В октябре 1969 был арестован по обвинению в «распространении клеветнических измышлений, порочащих советский строй» (ст.1901 УК РСФСР), признан невменяемым и отправлен на принудительное лечение в Орловскую спецпсихбольницу, где содержался до 1974. После освобождения вернулся в Москву, публиковал – под псевдонимом «В.Львов» - статьи и заметки по фольклористике, лингвистике, книговедению, а также материалы для юмористических разделов московских газет и журналов. В 1978 вошел в редколлегию самиздатского литературно-публицистического журнала «Поиски», вел в нем литературный раздел. В третий раз арестован в 1982, вновь обвинен по ст. 1901 УК РСФСР (за участие в издании информационного бюллетеня «Свободного межпрофессионального объединения трудящихся» (СМОТ) – одной из диссидентских групп 1980-х), снова признан невменяемым и отправлен в спецпсихбольницу. После освобождения в декабре 1987 публиковал заметки по истории советской литературы, сосредоточившись на восстановлении памяти об «обериутах» и других забытых и репрессированных писателях и поэтах. Источник: Писатели-диссиденты: биобиблиографические статьи, НЛО № 66, 2004. http://magazines.russ.ru/nlo/2004/66/pisat29.html

32Комментарий к колонке профессора Гасана Гусейнова на сайте Lenta.Ru «Кто крайний? Трудные глаголы, или Что делать с языковыми суевериями». Вариант эпиграммы, использованный Натальей Рубинштейн:

33АЛЕКСАНДР ВЛАДИМИРОВИЧ МУЗЫЛЁВ (р.1941), педагог, коллега А.Якобсона по Второй школе. Окончил филфак МГУ, на 4–5 курсах уже работал в школе. Проходил практику в английской школе в классе И. Г. Овчинниковой, которая его пригласила во 2-ю школу. Учитель русского языка и литературы 2-й школы 1963–68. Потом 10 лет работал в 16-й спецшколе и подрабатывал почасовиком на кафедре русской литературы филфака МГУ. Организовал в 16-й школе нулевой факультет филфака. Его дети побеждали на городских олимпиадах по русскому языку и литературе. Сейчас живет в посёлке Загорянка, Московской области. Источник: Записки о Второй школе (Групповой портрет во второшкольном интерьере). Составители Георгий Ефремов, Александр Ковальджи. – М. Типография «Новости», 2006.

34НАУМ МАТУСОВИЧ СИГАЛОВСКИЙ (1907, Украина – 2003, Бостон). Его отец хорошо знал математику и алгебру и научил этому сына. Имея университетское образование, Наум Матусович окончил также факультет автоматики и телемеханики Военной Академии. Прошёл дорогами кровопролитной Великой Отечественной войны от и до.... Защищая Родину, на войне погибли два его родных брата. Наум Матусович был награждён орденами Ленина, Боевого Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны первой и второй степени, двумя орденами Красной Звезды и двенадцатью боевыми медалями. Начальник войск связи Советской Армии Н.Д. Псурцев поручил Науму Матусовичу освоение первых радаров, (полученных от Англии), на Втором Белорусском фронте. Маршал К.К. Рокоссовский знал Наума Матусовича лично. После войны преподавал «Радарную аппаратуру» в Военной радиолокационной Академии. Свыше 7 лет был старшим преподавателем радарных систем радиофакультета Киевского Политехнического Института. Вышел в отставку в звании полковника. Был приглашён директором Второй школы Владимиром Фёдоровичем Овчинниковым преподавать физику в 9-10 классах. Работал в школе в 1965 - 1972 гг. Источник: по материалам письма Н.М. Сигаловского А. Зарецкому.

35МАРИ́Я СЕРГЕ́ЕВНА ПЕТРОВЫ́Х (1908, Норский посад, Ярославская губерния — 1979, Москва) – поэтесса, переводчик. Знакомая А.Якобсона, Ю.Даниэля, А.Гелескула, их коллега по секции поэтического перевода профкома литераторов при изд-ве «Советский писатель». В 1925 поступила на московские Высшие государственные литературные курсы, затем – на литературный факультет МГУ. Была в дружеских отношениях с А.Штейнбергом, С. Липкиным, А.Ахматовой, О. Мандельштамом (посвятившим ей стихотворение «Мастерица виноватых взоров»). Работала литературным сотрудником в московских издательствах. При жизни Петровых вышла лишь одна небольшая и малотиражная книга ее избранной лирики— «Дальнее дерево» (Ереван, 1968). Стихи Марии Петровых высоко ценили Борис Пастернак, Арсений Тарковский и Анна Ахматова. Мария Петровых много занималась поэтическим переводом: переводила андалузских, армянских, болгарских, грузинских, еврейских, индийских, кабардинских, казахских, литовских, польских, сербских, словенских, хорватских, чешских поэтов. Похоронена на Введенском кладбище в Москве. Источник: Википедия.

36Профессиональный комитет литераторов при издательстве «Советский Писатель» в Москве.

37Ю́РИЙ Я́КОВЛЕВИЧ ГЕРЧУК (1926, Москва — 2014, там же) - искусствовед, художественный критик, историк и теоретик изобразительного искусства. Окончил искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ (1951). Работал экскурсоводом в художественных музеях и галереях, преподавал историю искусств в Московской средней художественной школе; в 1962—1967 — заведующий отделом журнала «Декоративное искусство СССР»; в 1968—1970 - сотрудник Института теории и истории архитектуры. Близкий друг Ю.Даниэля, Л.Богораз, А.Синявского, М.Розановой, С.Хмельницкого. Автор письма в защиту А. Д. Синявского и Ю. М. Даниэля (1966), участник петиционных кампаний второй половины 1960-х. В 1968 «персональное дело» Герчука рассматривалось руководством МОСХ, а на службе он был понижен в должности (1968). Источник: Википедия.

38Распространенный эвфемизм для обозначения Советской власти.

39МИХАИЛ МАКСИМОВИЧ ЛИТВИНОВ (1917-2006), математик и авиационный инженер. Отец Павла Литвинова. Закончил мехмат МГУ (1941) и Военно-воздушную академию им. Н.Е. Жуковского, лётчик, участник Великой Отечественной войны. Работал в Центральном институте авиационного моторостроения ЦИАМ, кандидат технических наук, занимался оптимизацией авиационных двигателей. В 1970-х годах увлекся японским искусством складывания скульптур из бумаги – оригами - и стал фактически его первопроходцем в нашей стране, преподавал оригами в Московском государственном педагогическом институте, (на кафедре «Прикладное исскуство», где читал курс «Художественное конструирование из бумаги»), и других учебных заведениях, пропагандировал его в кружках, на выставках, на страницах печати. Практически все нынешние мастера оригами в России - ученики Литвинова или ученики его учеников. Михаил Максимович видел в легких, но прочных бумажных конструкциях перспективы для инженеров, находил в оригами возможность наглядно моделировать многомерность пространства, о которой говорит современная математика. На стыке древнего прикладного искусства, инженерной науки и математики его стараниями появилась, по сути, новая наука - оригамика. Был соснователем и председателем Московского Клуба Оригами (1988). Источники: П.М. Литвинов; http://www.origamicentre.ru/wld/i_peop.htm; «Наука и жизнь», ПАМЯТИ М. М. ЛИТВИНОВА http://www.nkj.ru/archive/articles/8711/

40ИОСИФ АРОНОВИЧ БОГОРАЗ (1896, Овруч — 1985, Москва) - отец Ларисы Богораз и тесть Юлия Даниэля. Экономист и литератор. Окончил Институт красной профессуры, был сотрудником Госплана УССР и заведующим кафедрой на экономическом факультете Харьковского университета. В 1936 был осужден по политическому обвинению на 5 лет лагерей; срок отбывал в воркутинских лагерях. С 1941 по 1954 был ограничен в праве выбора места жительства, жил на Крайнем Севере. Узкому кругу друзей, в том числе и Ю.Д., были известны его рассказы и повести (по большей части на лагерно-тюремные темы); в 1970—1980-е некоторые из них были изданы за рубежом. Источники: Википедия; именной указатель к книге Ю.Даниэль «Я всё сбиваюсь на литературу…» Письма из заключения. Стихи. Общество «Мемориал». Издательство «Звенья», Москва, 2000.

41НИКОЛА́Й Ю́РЬЕВИЧ КЛИМОНТО́ВИЧ (1951 - 2015) – писатель, журналист, драматург. Член Союза театральных деятелей (1984) и Союза Писателей СССР (1988), Русского ПЕН-центра (1992). Произведения переведены на английский, польский, финский и шведский языки. Окончил Вторую школу, учился на Урале, завершил обучение на физическом факультете МГУ в 1974. Печатался с 1977, принимал участие в «Каталоге» - альманахе-дайджесте группы московских беллетристов, изданном в 1982 в США. Впоследствии был заведующим московским бюро нью-йоркской газеты «Новое русское слово», колумнистом ряда российских газет. Романы и сборники рассказов Николая Климонтовича широко издавались в 1990-2000-е, его пьесы идут на сценах Москвы и в театрах России. Источник: Википедия.

42АЛЕКСАНДР ВЛАДИМИРОВИЧ ВОРОНЕЛЬ (р. 1931, Ленинград) — учёный, доктор физико-математических наук, профессор. В 1946 году в возрасте 14 лет в Челябинске был арестован за составление и распространение листовок. Полгода отбывал срок в колонии для несовершеннолетних в посёлке Атлян Челябинской области, потом срок был заменён на условный. В 1954 году окончил с отличием физический факультет Харьковского университета. Работал в ВНИИФТРИ в Менделеево Московской области. Изучал термодинамику фазовых переходов, работы получили мировое признание. Близкий друг Ю.Даниэля, Л.Богораз, А.Синявского, С.Хмельницого. После ареста Синявского и Даниэля в 1965 году участвовал в протестной кампании, потерял работу. В 1970-1975 – видный участник эмиграционного движения евреев-«отказников», основатель и редактор самиздатского журнала «Евреи в СССР». С 1975 – в Израиле. С 1990 года — редактор популярного русскоязычного израильского литературного журнала «22»; писатель, публицист. Источник: Википедия.

43После окончания филологического факультета Московского областного педагогического института Юлий Даниэль работал учителем в Калужской области.

44В г. Таруса Калужской области последние 13 лет своей жизни жил К.Г.Паустовский. В 1961 году на волне оттепели был выпущен альманах «Тарусские страницы». В начале 1970-х городок стал любимым пристанищем либеральных литераторов, художников-нонконформистов, диссидентов. Кроме того, в Тарусе продолжалась традиция «101-го километра»; в частности, здесь после отбытия очередных сроков поселились Анатолий Марченко и автор «Белой книги» (сборника документов по делу Синявского и Даниэля) Александр Гинзбург. Источник: Википедия

45ЛЕОНИД АБРАМОВИЧ РЕНДЕЛЬ (1925, д.Слобода, Щелковский р-н, Московская обл. – 1989, Москва) - политзаключённый, солагерник Юлия Даниэля. Историк, до ареста — преподаватель МГУ. Один из руководителей подпольной марксистской группы «Лига патриотов России» (более известна как «группа Краснопевцева»). Арестован в 1957 г., осужден на 10 лет лагерей. После освобождения ему в течение нескольких лет не разрешали прописаться у матери, а когда он женился, — у жены. Жил в Калининской области, долгое время не имел работы по специальности. В Москву вернулся только в конце 1970-х. Источник: именной указатель к книге Ю.Даниэль «Я всё сбиваюсь на литературу…» Письма из заключения. Стихи. Общество «Мемориал». Издательство «Звенья», Москва, 2000.

46ЛЕВ НИКОЛА́ЕВИЧ КРАСНОПЕ́ВЦЕВ (р. 1930, Москва) – диссидент, политзаключенный. До ареста - аспирант исторического факультета МГУ. В 1956 основал и возглавил подпольный марксистский кружок «Лига патриотов России» («группа Краснопевцева»). Арестован в 1957, вместе с еще восемью членами «Лиги патриотов», по обвинению в «создании антисоветской организации» и «антисоветской агитации и пропаганде» (ст.ст. 58-10, 11 УК РСФСР);приговорен к 10 годам лагерей.

В настоящее время - Главный хранитель Музея российских меценатов и благотворителей (Москва). Источник: Википедия

47Борис Юрьевич Найдорф (1938–1998) – преподаватель физики в ФМШ Новосибирского Академгородка. Уволен в 1968 за подпись под открытым письмом 46 жителей Новосибирска в ходе гонений на участников протестной кампании вокруг суда над А.Гинзбургом, Ю.Галансковым и др. (т.н. «процесс четырех»). В 1972–1973 гг. допрашивался в связи с делом о распространении «Хроники текущих событий». Эмигрировал в Израиль. Источник: ../about/leonid-lozovsky.html

48БАБИЦКИЙ КОНСТАНТИН ИОСИФОВИЧ (1929–1993) – см. Прим. 36.

49ГОРБАНЕВСКАЯ НАТАЛЬЯ ЕВГЕНЬЕВНА (26 Мая 1936, Москва – 29 ноября 2013, Париж) - поэт, автор полутора десятков стихотворных сборников; ее стихи почти не публиковались в советской периодике, но широко распространялись самиздатом, включались в самиздатские поэтические сборники «Синтаксис» (1959, составитель Александр Гинзбург) и «Феникс» (1961). Переводчик польской, чешской, словацкой и французской поэзии Вместе с Л.Богораз и другими приняла участие в демонстрации 25 августа 1968 года против ввода советских войск в Чехословакию, однако, арестована не была; в 1969 составила документальный сборник «Полдень», посвященный этой демонстрации и суду над демонстрантами (сборник завершается публицистической заметкой А.Якобсона о нравственном смысле демонстрации 25 августа). Создатель (1968) и первый редактор «Хроники текущих событий». В мае 1969, вместе с А.Якобсоном и другими, была включена в состав первой открыто действовавшей диссидентской ассоциации - Инициативной группы защиты прав человека в СССР. Арестована в декабре 1969 по обвинению в распространении «клеветнических измышлений, порочащих советский строй», признана невменяемой и отправлена в Казанскую спецпсихбольницу; освобождена в 1972. В 1975 эмигрировала во Францию. Работала в редакциях журнала «Континент» и газеты «Русская мысль»; была зарубежным представителем редакции неподцензурного исторического сборника «Память». с 1990 регулярно приезжала в Россию. Источники: Лукашевский С.М. Писатели-диссиденты: биобиблиографические статьи, НЛО № 66, 2004; http://magazines.russ.ru/nlo/2004/66/pisat29.html; http://www.colta.ru/articles/literature/1366 ; Википедия.

50ГАЛИНА ВИКТОРОВНА ГАБАЙ (р. 1937), педагог-дефектолог (Москва), жена И.Я. ГАБАЯ; уч. петиционной кампании вокруг «процесса четырех» (1968); изготовила плакат «Руки прочь от Чехословакии» для «демонстрации семерых» (1968), свидетель «демонстрации семерых» (1968), ред. бюллетеня «Хроника текущих событий» (вып. 10, 1969); подвергалась преследованиям: допросы в КГБ, создание трудностей в работе (1968, 1969). Эмигр. (1974). Живет в г. Актон (шт. Массачусетс, США). Источник: «Люди августа 1968... Список граждан, выразивших протест или несогласие с вторжением в Чехословакию», Составители: Геннадий Кузовкин, Алексей Макаров, авторы биографических справок: Д. Зубарев, Г. Кузовкин, А. Макаров, при участии Е. Глушко и М. Шабановой.

51Илья Янкелевич Габай (9.10.1935, Баку — 20.10.1973, Москва). В 1962 окончил Московский педагогический институт им. В.И. Ленина. Преподавал литературу. Писал стихи и, совместно со своим другом М. Харитоновым, пробовал себя в прозе. Дважды принял участие в публичных акциях протеста: в «митинге гласности» 5.12.1965 и в демонстрации 22.01.1967. Г., был автором обращения «К деятелям науки, культуры, искусства» в январе 1968 , которое также подписали Ю.Ким и П. Якир. Это обращение стало одним из наиболее известных текстов протестной кампании, начавшейся после «процесса четырех». Авторы обращения указывали на прямую связь между политическими преследованиями в стране и попытками «ресталинизации». Г., по-видимому, присутствовал на встречах февраля—марта 1968, где обсуждалась идея информационного периодического правозащитного издания, а позже помогал Н. Горбаневской в ее работе над выпусками «Хроники текущих событий». 3-й номер «Хроники текущих событий», готовившийся сразу после «демонстрации семерых» на Красной площади 25.08.1968, составлен, в основном, силами Г. и его жены Галины. После судебного процесса над демонстрантами (октябрь 1968) написал очерк «У закрытых дверей открытого суда», вошедший в книгу Н. Горбаневской «Полдень», посвященную делу о «демонстрации семерых». Принимал активное участие в делах крымских татар, а также редактировал документы движения. Вскоре (19.05.1969) он был арестован по обвинению в «клевете на советский строй» и этапирован на следствие в Ташкент. В январе 1970 вместе с лидером крымских татар М. Джемилевым судим в Ташкенте, приговорен к трем годам лишения свободы. Срок отбывал в колонии в Кемеровской области. Перед концом срока Г. был этапирован в Москву и допрошен по «делу № 24» (дело о «Хронике текущих событий»), в 1972 был освобожден по отбытии срока. После освобождения допросы по «делу № 24» продолжились. Через месяц после возвращения Г. в Москву, в июне 1972, был арестован его близкий друг П. Якир; вскоре стало известно, что П. Якир активно сотрудничает со следствием. Г. отказался подтверждать его показания. ... Поведение П. Якира на следствии, общая атмосфера времени (события 1972—1973 воспринимались многими как разгром правозащитного движения) — все это привело Г. к сильнейшей депрессии. 20.10.1973 он выбросился с балкона своей квартиры. В некрологе, помещенном в 30-м выпуске «Хроники текущих событий», в частности, говорилось: «По убеждению всех, знавших его, Илья Габай, с его высокой чувствительностью к чужой боли и беспощадным сознанием собственной ответственности, был олицетворением идеи морального присутствия. И даже его последний, отчаянный поступок несет в себе, вероятно, сообщение, которое его друзья обязаны понять...» Источник: Кузовкин Г.В., Зубарев Д.И. Писатели-диссиденты: биобиблиографические статьи . НЛО 2004, № 66.

52ИРИНА ПЕТРОВНА ЯКИР (1948, с. Головинщино, Пензенская обл. – 1999, Иерусалим) - дочь П.И. ЯКИРА, жена Ю.Ч. Кима. Училась в Историко-архивном институте (МГИАИ). Активистка правозащитного протестного движения конца 1960-начала 1970-х. В 1968 исключена из ВЛКСМ, в 1969 – отчислена из института. Участвовала в подготовке выпусков бюллетеня «Хроника текущих событий» в период, когда работу над выпусками возглавлял А.Якобсон. Источник: «Люди августа 1968... Список граждан, выразивших протест или несогласие с вторжением в Чехословакию», Составители: Геннадий Кузовкин, Алексей Макаров, авторы биографических справок: Д. Зубарев, Г. Кузовкин, А. Макаров, при участии Е. Глушко и М. Шабановой.

53СЕРГЕЙ АДАМОВИЧ КОВАЛЕВ (р.1930, г. Середина-Буда Сумской области) - ученый-биофизик, канд.биол.наук. Правозащитник, политзаключенный, политический и общественный деятель, публицист, мемуарист. С конца 1960-х - близкий друг А.Якобсона, его товарищ по Инициативной группе защиты прав человека в СССР. В 1972 по предложению Т.М.Великановой принял у Якобсона эстафету по составлению и редактированию «Хроники текущих событий». В мае 1974, вместе с Т.М.Великановой и Т.С.Ходорович, публично взял на себя ответственность за распространение «Хроники». В декабре 1974 г. арестован по обвинению в «антисоветской агитации и пропаганде», приговорен к 7 годам лагерей и 3 годам ссылки. По отбытии срока жил в Калинине. В Москву вернулся в 1987 г., принимал активное участие в работе независимых общественных организаций эпохи перестройки. В 1990 г. был избран народным депутатом РСФСР; возглавил Комитет по правам человека Верховного Совета РСФСР. Основной автор Закона «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991, один из авторов российской Декларации прав человека и гражданина (1990) и Конституции Российской Федерации (1993). После роспуска Верховного Совета в октябре 1993 был назначен председателем Комиссии по правам человека при Президенте РФ. В 1994-2003 – депутат Государственной думы РФ. В 1994 стал первым российским Уполномоченным по правам человека (омбудсманом) (Снят с этого поста решением Госдумы в марте 1995 за острую критику действий правительства в ходе первой чеченской войны). В январе 1996 в знак протеста против «чеченской политики» Ельцина ушел в отставку с поста председателя президентской Комиссии по правам человека. Входил в руководство партий «Демократический выбор России» и «Яблоко». Бессменный председатель общества «Мемориал». С 1995 публиковал в российской и зарубежной прессе множество статей, резко критикующих политику Кремля. Автор книги воспоминаний «Полет белой вороны» (опубликована в немецком переводе берлинским издательством «Rowholt» в 1997), во второй главе которой обширный кусок посвящен Анатолию Якобсону.

54АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ ЛАВУТ (1929, Москва – 2013, там же), математик-программист. Правозащитник, участник протестных кампаний 1960-1970-х. Близкий друг С.Ковалева, в 1964-1969 - его коллега по работе в Межфакультетской лаборатории МГУ по применению математических методов в биологии, руководимой И.М.Гельфандом. С конца 1960-х - друг А.Якобсона, его товарищ по Инициативной группе защиты прав человека в СССР. За участие в Инициативной группе уволен в 1969 из МГУ вместе с С.Ковалевым; после этого работал в Центральной геологической экспедиции (ЦГЭ) Миннефтепрома. В 1974-1980 – постоянный участник издания «Хроники текущих событий» (выпуск №31 от 18 мая 1974, посвященный крымскотатарской проблематике, подготовлен им единолично), в 1979–1980, после ареста Т.Великановой – организатор ее выпусков. Арестован в 1980, приговорен Мосгорсудом по ст.1901 УК РСФСР(«клеветнические измышления, порочащие советский строй») к 3 годам лагерей; за день до окончания срока вновь обвинен по той же статье и приговорен к 5 годам ссылки за «распространение клеветнических измышлений среди заключенных». Освобожден из ссылки в 1986; жил в Москве. Источник: Список граждан, выразивших протест или несогласие с вторжением в Чехословакию», Составители: Геннадий Кузовкин, Алексей Макаров, авторы биографических справок: Д. Зубарев, Г. Кузовкин, А. Макаров, при участии Е. Глушко, М. Шабановой. http://www.polit.ru/article/2008/09/02/people68/print/

55ТАТЬЯ́НА СЕРГЕ́ЕВНА ХОДОРО́ВИЧ (1921, Москва — 2015, Париж) — лингвист-диалектолог, участница правозащитного движения в СССР, член Инициативной группы по защите прав человека в СССР. В 1977 - распорядитель Русского общественного Фонда помощи преследуемым и их семьям. В ноябре 1977 эмигрировала во Францию; жила в Париже. Источник: Википедия

56АНАТОЛИЙ ЭММАНУИЛОВИЧ ЛЕВИТИН (псевд. КРАСНОВ) (1915, Баку–1991, Люцерн) – педагог, церковный писатель и историк, публицист. В 1930-е примыкал к «обновленчеству», был секретарем главы «обновленческой» Церкви митрополита Александра Введенского. Участник Великой Отечественной войны, узник сталинских лагерей (1949–1956). В конце 1950-х стал одним из зачинателей религиозного Самиздата, его статьи и книги циркулировали в самиздате и печатались за границей. Автор книги «Очерки истории русской церковной смуты» (1962). Участник протестных кампаний 1960-1970-х; в 1969 вошел в состав Инициативной группы защиты прав человека в СССР. В 1971 приговорен Мосгорсудом к 3 годам лагерей за «распространение клеветнических измышлений, порочащих советский строй» (ст. 1901 УК РСФСР). Вышел на свободу в мае 1973. В сентябре 1974 эмигрировал; жил в Швейцарии. Опубликовал четыре книги воспоминаний. Источник: http ://www .polit .ru /article /2008/09/02/people 68/print /

57ГАБРИЭЛЬ ГАВРИЛОВИЧ СУПЕРФИН (р. 1943, ст. Кез, Кезского р-на, Удмуртия) – филолог, историк культуры, архивист, библиограф, источниковед. Давний, с детских лет, знакомый А.Якобсона. В 1964—1969 учился на филологическом факультете Тартуского университета, был учеником проф. Ю. М. Лотмана, опубликовал ряд материалов по российской истории и культуре ХХ в. В 1968 принял участие в петиционной протестной кампании вокруг суда над А.Гинзбургом, Ю.Галансковым и др. («процесс четырех»);в 1969 С. по представлению КГБ был отчислен из университета. Вернулся в Москву, где жил до ареста, работал в редакции журнала «Новый мир». С начала 1970 — один из сотрудников «Хроники текущих событий» (выпуски № 15—22). Был арестован в июле 1973, в первые месяцы следствия давал обширные показания, от которых в ноябре 1973 отказался, охарактеризовав их как «ложные и шкурнические». В мае 1974 осужден Орловским областным судом по статье 70 УК РСФСР («антисоветская пропаганда и агитация») на 5 лет лагерей и 2 года ссылки. На суде публично подтвердил свой отказ от показаний, данных им в начале следствия. Вышел на свободу в апреле 1980, поселился в Тарту. В июне 1983 эмигрировал, жил в США, затем в Германии. Работал в отделе самиздата Исследовательского института радиостанции «Свобода/Свободная Европа» (до 1994), затем в Историческом архиве Института изучения Восточной Европы при Бременском университете. Живет в Бремене. Д.И. Зубарев Источник: Писатели-диссиденты: биобиблиографические статьи, НЛО № 68, 2004. http://magazines.russ.ru/nlo/2004/68/dis34.html

58ЮРИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ ГАСТЕВ (1928, Москва – 1993, Бостон) - математик, логик, диссидент, участник протестных кампаний 1960-1970-х. В 1970-е регулярно принимал участие в подготовке выпусков «Хроники текущих событий», иногда редактировал отдельные разделы «Хроники». Автор очерка «Судьба «нищих сибаритов»», посвященном истории студенческой компании, в которую он входил и вместе с которой был в 1944 году арестован, опубликованном в 1976-1977 в историческом сборнике «Память» (№№1-2). В 1981 эмигрировал в США. Источник: «Люди августа 1968... Список граждан, выразивших протест или несогласие с вторжением в Чехословакию». Составители: Геннадий Кузовкин, Алексей Макаров, авторы биографических справок: Д. Зубарев, Г. Кузовкин, А. Макаров, при участии Е. Глушко, М. Шабановой. http://www.polit.ru/article/2008/09/02/people68/print/

59ВЕ́РА ИО́СИФОВНА ЛАШКО́ВА (р. 1944, Москва) — участник диссидентского движения в СССР. В 1964-1967 училась на вечернем отделении режиссёрского факультета Московского института культуры, была дружна со «смогистами» - участниками «СМОГа», неофициального объединения молодых московских литераторов, выпускавших несколько машинописных поэтических журналовх.

В 1966 в качестве машинистки принимала участие в подготовке двух самиздатских сборников: «Белой книги» (сборник материалов по делу Синявского и Даниэля, составленный Александром Гинзбургом) и «Феникса» (т.н. «Феникс-66» - литературно-политический журнал, задуманный его составителем Юрием Галансковым как продолжение машинописного альманаха «Феникс», подготовленного в 1961). Вместе с Гинзбургом и Галансковым была арестована в январе 1967, провела год в предварительном заключении; в январе 1968 года на «процессе четырёх» (дело Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Лашковой) приговорена Мосгорсудом к одному году лишения свободы и через несколько дней выпущена по окончанию срока. Продолжала принимать участие в распространении самиздатских материалов; в частности, регулярно перепечатывала «Хронику текущих событий» и другую самиздатскую периодику. Участница Фонда помощи политзаключённым (1974—1982). В 1983 была выслана из Москвы как якобы «не проживающая в своей квартире». В 1990 это решение было отменено, и в настоящее время Лашкова вновь живёт в Москве. Источник: Википедия.

60НАДЕЖДА ПАВЛОВНА ЕМЕЛЬКИНА (1946, Москва – 2010, Либерти, штат Нью-Йорк, США), машинистка. Участница протестных кампаний. В качестве машинистки участвовала в подготовке выпусков «Хроники текущих событий». За одиночную демонстрацию на Пушкинской площади в защиту арестованного В.К. БУКОВСКОГО (27 июня 1971) была арестована и приговорена к 5 годам ссылки. Осенью 1973 помилована. В 1975, вместе с мужем, В.А.Красиным, эмигрировала в США. Источник: Аннотированный именной указатель к «Хронике текущих событий».

61ИРИНА МИХАЙЛОВНА БЕЛОГОРОДСКАЯ (р. 1938). Инженер. Политзаключённая, провела 10 месяцев в СИЗО. Участница подписантских кампаний. Двоюродная сестра Ларисы Богораз, вдова Вадима Делоне. Источники: «Хроника текущих событий» №3, №6 и №29.

62Ю́РИЙ АЛЕКСА́НДРОВИЧ ШИХАНО́ВИЧ (1933, Киев — 2011, Москва) — математик и педагог, канд.педаг.наук. В 1960 окончил аспирантуру механико-математического факультета Московского университета, преподавал математику на Отделении структурной и прикладной лингвистики (ОСиПЛ) филологического факультета МГУ. Автор популярной книги «Введение современную математику» (1965). В 1968 году уволен из Университета за подпись под коллективным письмом в защиту своего коллеги, математика А. С. Есенина-Вольпина, помещенного в психиатрическую больницу. В 1970-1972 - участник издания «Хроники текущих событий». Арестован в сентябре 1972, обвинен в «антисоветской пропаганде и агитации» (ст.70 УК РСФСР); в ходе следствия заявил об отказе от дальнейшей общественной активности. Признан невменяемым и отправлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу (общего типа); выписан из больницы в 1974. Работал в редакции журнала «Квант». Продолжал участвовать в подготовке «Хроники текущих событий»; в 1980-1983, после ареста А.Лавута, играл в издании «Хроники» ведущую роль. Вновь арестован в 1983, осужден по ст. 70 УК РСФСР к 5 годам лагеря и 5 годам ссылки; в 1987 освобождён. С 1995 года преподавал в Российском государственном гуманитарном университете. Источник: Википедия

63За исключением первичного сбора материалов, все аспекты работы над No. 1-9 «Хроники» были сделаны целиком Натальей Горбаневской и No. 10 Галиной Габай. (Прим. Галины Габай)

64ЕЛЕНА МИХАЙЛОВНА СМОРГУНОВА (р. 1937) – филолог, специалист в области исследований древних славянских рукописей, а также истории Москвы; канд.филол.наук, профессор. Ближайший друг Т.М.Великановой. С 1970 регулярно участвовала в подготовке материалов для «Хроники текущих событий».

Елена Сморгунова «Вся наша молодость была охота…» из книги «Поэтка», автор и составитель Людмила Улицкая. Москва, АСТ, 2014, с.271.

65ЮРИЙ ЛЬВОВИЧ ФРЕЙДИН (р. 1942) – врач-психиатр, доктор медицины, литературовед, культуролог, сопредседатель «Мандельштамовского общества» (Москва). Муж Е.М. Сморгуновой.

66Елена Михайловна Сморгунова: «Хроника» началась в 1968 году. Наташа Горбаневская была создателем и первым редактором «Хроники». … 24 декабря 1969 года… Наташу арестовали и увели. Материалы подготовленного ею одиннадцатого выпуска «Хроники» чудом уцелели. 25 декабря к нам домой пришла Танюша Великанова. У нас уже была наряжена ёлка. Подождав, пока моя мама вышла на кухню – приготовить ужин, Танюша сказала мне: «Ну, вот Ленка, Наталья больше не может. Теперь всё это будешь делать ты». Источник: из книги «Поэтка», автор и составитель Людмила Улицкая. Москва, АСТ, 2014, с. 271.

67ВЛАДИ́МИР Я́НОВИЧ А́ЛЬБРЕХТ (р. 1933, Москва) — математик, участник правозащитного движения. В первой половине 1970-х - организатор акций в поддержку семей политических заключенных. Автор ряда сочинений, распространявшихся в самиздате, среди них особой популярностью пользовались два «практических пособия» на процессуально-правовые темы: «Как быть свидетелем» (1976) и "Как вести себя на обыске" (1977). Арестован в 1983 по обвинению в «клеветнических измышлениях, порочащих советский строй» (ст.1901 УК РСФСР), приговорен к 3 годам, в ланере получил новый срок. В 1987 освобожден. В 1988 эмигрировал, живет в США. Источник: Википедия.

68В своём интервью 1978 г. Якобсон вспоминает: «...Якир и Красин не могли засвидетельствовать, чем я занимался... Емелькина была прямым свидетелем. То есть, свидетель, если вдуматься в это слово, не бывает ни прямой, ни кривой. Свидетель – это тот, кто видел, корень слова «вид». Она видела и делала <«Хронику»> вместе со мной. И она пошла вслед за Витенькой <Красиным> и, по её рассказам, два дня не давала показаний, а после очной ставки с Красиным она показания на меня дала. А потом прибежала на Автозаводскую, сказала, что так, мол, и так. Меня тут же предупредили. Да, кстати, в КГБ ей сказали: «Передайте, пожалуйста, «вашим», что, если выйдет 28-й номер «Хроники», мы немедленно арестуем Якобсона». Что и было передано». Источник: Майя Улановская «Беседа с Якобсоном» (Иерусалим, апрель 1978). Из книги: Улановская Н. М., Улановская М. А. История одной семьи – СПб. : Инапресс, 2003. – С. 286–312. http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=5318

69ГРИГОРИЙ СЕРГЕЕВИЧ ПОДЪЯПОЛЬСКИЙ (22.10.1926, Ташкент — 1976, Саратов) – ученый-геофизик, член Инициативной группы защиты прав человека в СССР. В 1949 закончил Институт нефтехимической и газовой промышленности им. Губкина, работал инженером-геофизиком в экспедициях. В 1953—1970 — научный сотрудник Института физики Земли АН СССР; уволен «по сокращению штатов». В 1970 стал, вместе с В.А.Чалидзе и А.Д.Сахаровым, основателем Комитета прав человека – первого независимого общественного экспертного центра в СССР. Автор поэтического сборника «Золотой век» (опубликован за рубежом в 1974). В ночь с 8 на 9 марта 1976, находясь в командировке, внезапно скончался от кровоизлияния в мозг. Источник: Писатели-диссиденты: биобиблиографические статьи, НЛО № 67, 2004. http://magazines.russ.ru/nlo/2004/67/diss25.html

70ФЕЛИКС ГРИГОРЬЕВИЧ СВЕТОВ (1927, Москва — 2002, там же) – писатель, литературный критик, диссидент, политзаключенный. Сын видного советского историка-коммуниста Г.С. Фридлянда, погибшего в годы сталинского террора. В 1951 окончил филологический факультет МГУ, три года работал журналистом на Сахалине, затем вернулся в Москву. С 1955 начал печататься, в 1960-е стал одним из ведущих литературных критиков журнала «Новый мир», был принят в члены Союза писателей. Принимал участие в протестных кампаниях 1960-1970-х; опубликовал (под псевдонимом «Ф.Корсаков») статью «Русские судьбы» в собранном И.А.Шафаревичем и А.И.Солженицыным публицистическом сборнике «Из-под глыб». Автор ряда статей и романов, опубликованных за рубежом; исключен из Союза писателей. В январе 1985 был арестован по обвинению в «клеветнических измышлениях, порочащих советский строй» (ст.1901 УК РСФСР) и приговорен Мосгорсудом к 5 годам ссылки; освобожден в июне 1987. В 1990 был восстановлен в Союзе писателей. Источник: Писатели-диссиденты: биобиблиографические статьи, НЛО № 68, 2004.

71 Стоп-кадр из полнометражного документального фильма «Вторая и Единственная». Производство: Россия, 2014. Режиссеры: Иван Скворцов, Федор Кудряшов. Авторы идеи: А. Гордон, Н. Формозов, А. Голубовский. Автор сценария - А. Лошак. Продюсеры — Е. Меликсетова, А. Ханютин, А. Голубовский. Участники: Владимир Овчинников, Татьяна Ошанина, Герман Фейн, Юрий Гаврилов, Валерия Тихомирова, Евгений Дынкин, Михаил Цфасман, Николай Климонтович, Андрей Гудков, Георгий Шабат, Алексей Хохлов, Евгений Бунимович, Николай Формозов, Соня Лернер, Владимир Алеников, Валентин Шехтман, Федор Бабицкий, Александр Даниэль, Геннадий Лубяницкий, Виктория Сивашинская, Петр Авен, Леонид Радзиховский и др.

72 А. Якобсон сразу после завершения работы над книгой «Конец Трагедии» в конце октября-начале ноября 1970 г. направился к Ларисе Богораз в Чуну, где она отбывала ссылку, и пробыл там неделю. Туда же месяцем ранее приехал уже освободившийся из Владимирской тюрьмы Юлий Даниэль. «…И это были лучшие дни моей жизни», - напишет Якобсон, вернувшись из поездки. Источник: письмо А. Якобсона генералу П.Г. Григоренко в черняховскую специальную психиатрическую больницу от 25 ноября 1970 г. Место хранения: Amherst Center for Russian Culture

Александр Даниэль1

ИНТЕРВЬЮ МЕМОРИАЛЬНОЙ СЕТЕВОЙ СТРАНИЦЕ2

22 Апреля 2012 г.