| О литературе | Переводы | Стихотворения | Публицистика | Письма | А. Якобсон о себе | Дневники | Звукозаписи |
| О А.Якобсоне | 2-ая школа | Посвящения | Фотографии | PEN Club | Отклики | Обновления | Объявления |
Игорь Губерман
Интервью Мемориальной Странице1
Игорь Миронович, недавно вышла Ваша книга «Гарики из Атлантиды». Я хотел бы поговорить с Вами об одном из жителей той Атлантиды – Анатолии Якобсоне. В книге «Пожилые записки» Вы говорите о том, как в «подлинно литературном мемуаре» преодолеть «сусальный фальшак» с помощью «анекдота, забавной истории и шутки», как разрушить шаблоны, стереотипы, мифы, прописные истины и табу. Расскажите о Якобсоне, каким Вы его знали. Как Вы познакомились?
Познакомился я с ним, наверное, через Дом детской книги, и мне о нём очень трудно говорить, потому что он – один из немногих людей в моей жизни, на которых я глядел снизу вверх. Я его очень почитал, несмотря на то, что у нас были хорошие отношения. Порой, с похмелья, Толя мне звонил и читал какие-нибудь стихи, не свои. Вот, собственно, и всё. Познакомились через Дом детской книги, виделись очень мало - на совместных пьянках у Юлика Китаевича и на каких-то общих пьянках.
Дом детской книги – это Галя Патынская и кто ещё?
Я не помню всех: Вера Гревская, Галя Трухачёва и Галя Антипова. Юлик Китаевич знает, кто там работал. Они были очень хорошие, очень симпатичные и очень российские люди. Я как-то туда принёс флаг – я тогда снимал флаги в табельные дни, вернее крал их просто. Вот, скажем, шёл я мимо – тогда это был дом для приезжих учёных на улице Горького, – был канун 7-го ноября. И чтобы вывесить знамя, двое работяг залезли на одну лестницу, а второй флаг – огромное такое знамя – стоял внизу, и я его просто прихватил. Принёс в Дом детской книги, поставил в углу, развернул и как-то прикнопил. Сначала все смеялись – минут пять, а потом вдруг, почти не переглядываясь, запели песню «По долинам и по взгорьям».
Назовите отличительные черты характера Якобсона.
Дико неустойчивый характер, вспыльчивый, горячий очень, с неявным темпераментом, дико ранимый. И Толя, на самом деле, по своему характеру чуть-чуть напоминал покойного Юрия Галанскова, который потом погиб в лагере... Толя тоже был абсолютно обреченный – это счастье, что он уехал, он бы сел. Я очень его уважал как любителя поэзии, знатока даже. Я тогда ещё не знал, что не такой уж он знаток, это потом уже выяснил из его дневников про его образование, про всё прочее, но тогда он мне казался человеком, который имеет право вынесения приговоров. И ещё он был всегда как бы весёлый, и я всегда говорил, что он похож на пьяный солнечный зайчик. Но при этом говорил разные безаппеляционные вещи. Я помню, как меня очень обидело, когда он мне сказал, что я не поэт, а стихотворец.
Если бы кто-нибудь кроме Толи сказал такое, я бы через 10 минут сочинил бы на него чего-нибудь уничтожающее.
Юрий Гастев в своих воспоминаниях приводит Вашу эпиграмму, посвящённую Якобсону, которую Анатолий Александрович очень любил:
Он мыслит вслух
и любит тетей –
бескрайний дух
без крайней плоти.
Я говорил про пьяный солнечный зайчик и пытался вспомнить этот стих, посвящённый Толе.
Я хотел бы спросить Вас о человеке, у которого Вы жили после лагеря – Давиде Самойлове.
Я не жил у него, а только приезжал к нему. Я был у него прописан.
Я хочу затронуть тему «Самойлов и Якобсон». Говорил ли когда-нибудь Давид Самойлов о Якобсоне при Вас?
Да, говорил с немыслимой совершенно любовью, с сожалением, что Толя уехал, и пониманием, что здесь бы ему не жить.
По словам Александра Городницкого, когда Самойлов женился на Галине Медведевой, в зале бракосочетания была их дочь...
Варя была. Её держали где-то среди взрослых.
И когда регистраторша её увидела, то поинтересовалась: «Кто это?». На что Якобсон мгновенно отреагировал: «А это их будущий ребёнок!».
Это стало очень расхожей байкой, но это я слышал и от самого Давида Самойловича в разговоре о Толе. О Тошке, как он его называл.
Недавно опубликованы «Подённые записи» Д.Самойлова, где даётся суровая оценка работе Якобсона о Блоке2. Вот что сказал по-поводу этих записей 1971 года Юлий Китаевич: «Зная, как Толя боготворил Дезика, я ожидал, как минимум, теплого человеческого слова в адрес Толи и восторженной оценки главной Толиной работы. Ни того, ни другого я не обнаружил. Очень обидно, что Самойлов не понял работы Толи... и не понял самого Толю.»
Давид Самойлович, как очень многие умные талантливые евреи, был государственником. Он был русским государственником, державником. Я Вам могу привести простой пример. Когда меня посадили, то есть арестовали ещё только, и встал вопрос: шуметь или наоборот хранить тишину, молчание такое покорное, то с моей тёщей3 тут же встретился чекист... и сказал: «Ваш зять, Лидия Борисовна, получит небольшое наказание и всё будет хорошо, если Вы будете себя вести благопристойно. Если будет шум, то всё это плохо очень отразится на Игоре». И Лидия Борисовна стала советоваться с людьми, которых почитала за цадиков, за мудрецов. Она спросила у Самойлова и у Апта4 как ей быть. На самом деле Тата – жена моя – уже решила, как ей быть, с помощью совета друзей и готова была поднять страшный шум, что и сделала. Сильнейший...
А тёща спросила у Самойлова, и Давид Самойлович сурово очень сказал: «Когда ты живёшь в государстве, то следует соблюдать его законы. Если эти законы нарушены, то не следует протестовать, если за это карают человека». Вот такого приблизительно типа был совет. Вероятно, почувствовав впоследствии, что он не прав или что оценка его была слишком жёсткой, он потом книжку прислал нам в подарок в Сибирь: мол, у вас снег, вы на лыжах можете кататься. Это нас всех дико рассмешило.
А Апт – тишайший человек, он «Доктора Фаустуса» и «Иосифа и его братьев» переводил – с несвойственной ему горячностью сказал: «Наоборот, надо только шуметь, потому что всякие подлые дела – они совершаются в темноте, надо шуметь». Тата давно уже выбрала линию поведения, так что тёща просто согласилась.
Вот это Самойлов. Вы не должны забывать, разговаривая об этом человеке, во всяком случае, что у него за спиной чудовищный опыт не только войны, но и послевоенных расправ. Он был очень осторожным человеком, а многолетняя осторожность ведёт к тому, что начинаешь думать точно так же. Как он поносил меня, когда я сказал ему, что мы уедем, лишь только с меня снимут судимость. И отсюда все эти слова, и отсюда дикая неудача «Дневника», на мой взгляд. Это ужасно. Я бы не издавал дневник Давида Самойловича, потому что этот дневник порочит его как поэта. В поэзии он был бес невероятный, а дневник – советского человека. Или – его изданная переписка с Лидией Корнеевной Чуковской. Совсем не все переписки следует издавать, на мой взгляд. Он был другим. Он был не из нашего, а из сильно испуганного поколения, несмотря на все его шуточки и так далее.
Игорь Миронович, Вас называли Абрам Хайям?
Алексей Файко5 так меня однажды обозвал, и иногда я это с гордостью повторяю.
А как Якобсон оценивал творчество Абрама Хайяма и Игоря Гарика?
Тогда об Абраме Хайяме не могло быть и речи. Я тогда завывал вслух свои длинные еврейские стишки, только начинал читать четверостишия, писать и завывать. И Толя всё это оценивал очень низко, что, как я вам уже говорил, меня очень огорчило.
Живя уже в Израиле, Вы занимались «извозом» – были туристическим гидом, и неоднократно бывали на родине Петрарки. У Вас даже стишок есть:
А Байрон прав, заметив хмуро,
что мир обязан, как подарку,
тому, что некогда Лаура
не вышла замуж за Петрарку
Я про Петрарку, как-то даже лекцию читал, и вся история этой лекции изложена в моей книжке, которая называется «Вечерний звон».
Сонеты Петрарки переводил Якобсон. В своих воспоминаниях Вы рассказали, что после разговора то ли со Светловым, то ли с Пинским, – далее я Вас цитирую: «...я снова поперся (за благословением, разумеется) на семинар переводчиков, который вел поэт Давид Самойлов. Меня туда приятель пригласил, сам он уже давно и здорово переводил с подстрочников кого придется...»
Это Толя Якобсон.
Расскажите об этом семинаре.
Я там был всего один раз и всех фамилий не помню. Семинар вела – вместе с Давидом Самойловичем – Вера Звягинцева6, и она смотрела на меня сквозь какое-то пенсне, или сильно увеличивающие очки, с таким чудовищным омерзением (не презрением, а именно с омерзением), что я до сих пор помню это замечательное ощущение, потому что оно мне как-то помогло прийти в себя после уничтожающих слов Самойлова.
Я ещё про Толю знаете, что хочу сказать? Вот вы меня спрашиваете про его переводы, стихи, книжку о Блоке. Мне кажется, что есть люди, которые ценны не только своими литературными талантами. Есть люди, которые - дрожжи эпохи, дрожжи духа, без них совершенно немыслимы всякие настроения, писания, люди, отношение к миру. Толя был из стимуляторов, а не из растений. Вы интересуетесь растениями всякими, когда о Самойлове говорите, а Толя был из стимуляторов, из катализаторов – без чего все эти растения не росли бы. Я уверен, что Давиду Самойловичу было нужно одобрение Толи, когда он читал ему новые стихи, и он читал ему новые стихи всегда.
Игорь Миронович, следующий вопрос ближе к форме Вашего творчества. Известно, что Якобсон собирал частушки – он собрал их более трёхсот.
Он одну сам написал – гениальную.
Расскажите об этой гениальной рифме.
Я помню все стихи, при прослушивании которых я зеленел от зависти. Так вот – это был тот случай:
Нашу область наградили,
Дали орден Ленина.
До чего же моя милка
мне остоебенила!
Я полагаю это гениальным образцом народного творчества, гениальным. Я вообще считаю, что народ ничего не пишет. Пишут интеллигенты всякие. Вот это – подтверждение.
Верно, частушка про орден Ленина в интернете упоминается, как народная. А другие частушки Вы не запомнили?
Толины? Нет, я их не знал.
Во Второй школе он на уроках читал такую частушку, – как раз была эпоха «культурной революции» в Китае:
На столе стоит графин,
Рядом четвертиночка.
Мой миленок – хунвейбин,
А я – хунвейбиночка.
Это его? Я не знал.
Предположительно авторство Якобсона, поскольку эту частушку он читал на уроках в параллельных классах, это не было экспромтом.
Я просто её много раз слышал от разных людей.
Владимир Фромер из Израиля...
Обожал он Толю, обожал, воспоминания хорошие написал.
...в своих воспоминаниях отмечает, что Якобсон создал новый жанр – двустишия, где первая строка русская, а вторая на иврите: «Глаза косит, нигмера косит» – т.е., опустела рюмка.
Я этого не знаю – ведь я приехал в Израиль поздно и мне достались только мифы и легенды о Толе.
Павел Литвинов вспоминает, как на проводах Якобсона перед его вынужденным отъездом он произнёс такую шутку: «Есть люди, которые даже на похоронах норовят быть главнее покойника». Не вызывает сомнения, что эту шутку пересказали ему Вы. Был такой человек в Союзе писателей Арье Давидович, который провожал всех писателей в последний путь.
Тем не менее, это не он шутил так, Арье Давидович, это шутка очень давняя. Её воспроизводил, - это я совершенно точно помню – Давид Самойлович, говоря о Евтушенко. Но она существовала намного раньше – с начала века.
В «Пожилых записках» эта шутка вложена в уста Арье Давидовича.
Если я это писал, то я врал. Я от него этого не слышал.
Понятно, это же художественное произведение... А вот как Якобсон написал об Алике Гинзбурге - создателе «Синтаксиса» (к которому Вы имели некоторое отношение) и Арине Гинзбург:
Ты, Арина, святей
Всех мордовских рвятей.
А мужик твой лютей
Всех московских людей.7
Следующая тема: Якобсон и женщины. Попутно вопрос – обсуждали ли Вы с ним учение Фрейда?
Точно не обсуждали, а женщин обсуждали. Он был не просто гуляка, он был в смысле выпивки больше, а баб он любил необыкновенно.
На неофициальном интернет-сайте Игоря Губермана приводится Ваш стишок и Ваши слова, что он – о Якобсоне:
Я на карьеру, быт и вещи
не тратил мыслей и трудов,
я очень баб любил и женщин,
а также девушек и вдов.
Очень может быть.
Буквально после Вашего ареста была подписана в печать – под псевдонимом «Лидия Либединская» – Ваша книга о «пламенном революционере» Огарёве «С того Берега». Беседовали Вы когда-либо с Якобсоном о вкладе «литературных негров» в мировую литературу?
Нет, никогда не беседовали. Я держал это в глубокой тайне, и даже про книжку Поповского,8 которую тоже я написал – о Николае Морозове, – по просьбе Марка не слишком распространялся. Она вышла, по-моему, в 76 году.
Говорил ли Вам Якобсон о своём отношении к членам Союза писателей, и к членству в этой организации?
По-моему, презирал. Это очень странное такое презрение тех лет, его трудно сформулировать, особенно у людей настолько близких к литературе и литературных, как Толя. Я думаю, что там была изрядная доля уважения к таким людям, как Искандер, Окуджава, тот же Самойлов, при общем таком пренебрежительном отношении к Союзу писателей.
«В пожилых записках» больше всего меня тронуло то, что Вы сказали о Сократе – Оводе, его понимании назначения и свойств человека, и идеала человеческого поведения: «рассудительность, независимость, справедливость («счастлив справедливый человек»), полное пренебрежение к хвале и ругани, полное отсутствие боязни у того, кто «посреди эпохи решает быть самим собой». У Вас есть такой гарик:
Свобода – это право выбирать,
c душою лишь советуясь о плате,
что нам любить, за что нам умирать,
на что свою свечу нещадно тратить.
Возможно, что Якобсон был одним из последователей великого философа?
Я согласен с этим.
Ваш взгляд на Якобсона – правозащитника, члена Инициативной Группы, редактора «Хроники текущих событий»?
Вы знаете, нам сегодня очень трудно восстановить эпоху, когда были еврейские пророки, которые ужасно стимулировали тогдашнее мышление, поведение, и всё что там происходило, хотя их оплёвывали, забрасывали камнями, не слушали, а Толя Якобсон был, безусловно, вот такой харизматической личностью в поведенческом плане и во всём остальном. Я уже сказал, что он был как бы катализатором. Есть эпохи, вот как сейчас, например, спокойные такие, когда очень трудно воспроизвести и объяснить точно это понятие - катализатор. Есть люди от общения с которыми очень трудно становиться подонком, например. Это не только дрожжи, это ещё какие-то совестные странные понятия. Когда знаешь таких, как Толя, ужасно трудно после этого идти на какие-то подонческие или даже компромиссные мероприятия. Он некий эталон. Таким эталоном в высокой степени был Юлик Даниэль. О нём многие даже с раздражением говорили, что он генерал совести.9 Но Юлик, освободившись, сиднем сидел дома, а Тошка носился, как ртутный шарик, и общался с диким количеством людей. Есть в иудаизме такое понятие – праведник, но вот Толя праведником не был нисколько, абсолютно, и, тем не менее, он из тех, благодаря которым Бог этот мир не разрушает. Был из тех...
Якобсон – редактор «Хроники», Лубянка и конспирация...
Единственно помню, что я как-то пришёл к Юре Гастеву, а он был с дикого похмелья, и я вместо него собирал номер «Хроники текущих событий» - двадцать первый или двадцать второй. Это были клочки бумаги, которые привозила Ира Якир. И я что-то там составлял, и про это Толе сказал. А он меня очень резко оборвал и сказал, чтоб я ни ему, ни кому другому не говорил, и, вообще, чтобы я об этом забыл. Было это покрывание Юры – покойного - Гастева, или было ли это соблюдение тайны – я не знаю. Но интересно, что ведь Толя был чудовищным болтуном, но про это не болтал ни с кем.
То есть он Вас просил не говорить никому, что Вы влезли в это дело?
Да, что я присутствовал, был рядом и видел эти все клочки у Юры. Сказал: «Забыть всё к е... матери».
Не могу в этой связи не процитировать Юлия Китаевича:
Лубянка по ночам не спит,
хотя за много лет устала,
меч перековывая в щит
и затыкая нам орала.
Предмет моей большой гордости – это стихотворение.
Якобсон во Второй школе преподавал в основном историю. То был период начала «заморозков» после «хрущёвской оттепели»: эпоха забвения недавней истории, зажима свободы слова, неправых судов. Прошло сорок лет и мы видим как всё повторяется: «басманное» правосудие, политзэки, убийство журналистов, «хунвейбины», психушки, манипуляции с выборами, попытки преследований за анекдоты. Обсуждали ли Вы с Якобсоном пути российской истории, способы вывести «наколку времён культа личности»?
У Вас есть такие гарики:
Смакуя азиатский наш кулич,
мы густо над европами хохочем;
в России прогрессивней паралич,
светлей Варфоломеевские ночи.
Сильна Россия чудесами
и не устала их плести:
здесь выбирают овцы сами
себе волков себя пасти.
Чувствуя нутром, не глядя в лица,
пряча отношение своё,
власть боится тех, кто не боится,
и не любит любящих её.
Я не помню, чтобы мы это обсуждали, но я совершенно уверен: Толя был типичным шестидесятником. И мы бы с ним согласились, несмотря на споры, что когда будет в России свобода, так всё станет автоматически хорошо, сразу станет про всех гавнов известно, что – гавны. Мы ужасно ошибались - из-за этого все так смеются сегодня над шестидесятниками.
Толя меня в день отъезда, на проводах познакомил с Серёжей Ковалёвым. Подарил мне какую-то книжку, по-моему, «Принц и нищий» Марка Твена, и сказал, – насчёт общей химии, тогда, кажется, не было этого словосочетания общая химия, – что мы будем интересны и ещё очень пригодимся друг другу. И мы с Серёжей пару раз виделись до его «посадки» – вспоминали Толю. А я почему-то «Тошкой» его никогда не называл, только «Толя», я даже не знаю почему, близок не был.
Потом с Сергеем Ковалёвым я увиделся, когда он был уже в Государственной Думе. Я просил его приехать к тёще хотя бы на двадцать минут, поскольку понимал, что он очень занят. Он приехал, мы просидели часа три, чудовищное количество времени, и я до сих пор помню растерянность этого опытного человека. Вспоминали Толю, а он мне сказал, что раньше, во времена, когда государство душило свободу и всё прочее, он мог ориентироваться, а сейчас запутался в российских делах.10
Якобсон и его отношение к еврейству. Присутствовали ли в его лексике идишизмы?
Я не слышал ни разу, и вообще думаю, что у него к еврейству было очень... сдержанное отношение. Он был абсолютным евреем: по темпераменту, по замашкам, по поступкам, по характеру, по тому, как он спорил, по безумному количеству признаков. Их можно перечислить с лёгкостью, но, по-моему, он себя евреем не ощущал.
Отношение Якобсона к ксенофобии и квасным патриотам?
Не помню, но поскольку Толя обожал Салтыкова-Щедрина и крепко и хорошо его цитировал, особенно с похмелья, когда мне звонил (это было раз пять, я помню, он цитировал Салтыкова-Щедрина... на память), так, что, очевидно, было такое вот отношение – салтыковско-щедринское.
Получали ли Вы письма от Якобсона из эмиграции?
Один раз – в письме открытку: «Не приезжай – русскому мужику здесь делать нечего». Это дословно.
Какая информация доходила о его жизни там? Обсуждали ли Вы с друзьями его тамошнюю жизнь?
Нет, было полно своих цуресов. Когда приехал в Израиль, очень много обсуждал. По рассказам тех, кто были в это время там, Толю не допускали преподавать, не допускали ни к семинарам, ни к лекциям – к общению с учениками. Его взяли на работу, и он как-то там числился. Он как-то и работал, и был изолирован в то же время, а общение с аудиторией было ему жизненно необходимо.
А вот если бы Якобсон был сейчас жив, каким бы он был? Он же почти Ваш ровесник, он 35-го года рождения.
Вы знаете, это бессмысленный вопрос, потому что он бы совершенно точно не выжил. Скажем, он был бы наверняка на баррикадах 91-го года. Он наверняка бы чудовищно осуждал расстрел парламента в 93-ем. Это то, что я могу предположить.
Ну, куда-нибудь его убрали бы в 80-х, в конце 70-х: либо в психушку, либо в лагерь. При этом строе и в этой стране Толя был бы обречён, бессмысленно гадать об этом. И это счастье, что он уехал, но к несчастью встретилась такая судьба. Я сегодняшней его жизни себе не представляю. Он бы был, наверное, растерян, как Серёжа Ковалёв, только он бы во властные структуры не пошёл. Нет-нет, он бы не дожил, я думаю. Почти уверен.
Отношение Якобсона к религии. Вы на эту тему с ним беседовали?
Об этом столько в его дневниках, что глупо повторяться. Мы никогда это не обсуждали, но в них есть замечательная штука: он просит Бога о том, чтобы Бог сторонкой прошёл и Толя сторонкой прошёл, и чтобы никак не общаться. Потому что, я думаю, что не в Толином характере его встреча с иудаизмом в виде наших жирных и авторитарных евреев, она его давно бесила. Меня это первые год-два тоже ужасно бесило, но потом я успокоился, присмотрелся...
А вот такая тема: Якобсон и Страшный Суд - его грехи и праведные дела.
Я думаю, это хороший очень вопрос. Даже приятно об этом подумать. Если исходить из того, что Бог всеблаг, всезнающ, или там члены коллегии Страшного суда (я даже не знаю, сколько там присяжных) – если они все взвесят его грехи (что в общем мелочёвка полная: всякие плотские, пьянства и всякое другое) и взвесят то осветляющее, озаряющее, потрясающее влияние, которое он оказал на разум, дух современников, то его постигнет чудовищная, кошмарная, страшная участь: он окажется в раю, и - к сожалению для Толиного характера, - он будет дико мучиться, но будет уже поздно.
И какую бы эпитафию Вы ему написали?
Не знаю. Я бы написал: «Буду счастлив с тобой встретиться». Нечто личное и шкурное. Потому что, если там общаются, то встреча с Толей была бы удивительным счастьем.
Спасибо Игорь Миронович за интервью.
Я только хотел Вам сказать – это очень серьёзно – о бессмысленности попыток восстановить этого динозавра. Он был из эпохи, которую восстановить невозможно, не потому, что она была героическая, но она была безусловно особой, и такие как Толя, появляются в такую эпоху, потому что в совершенно спокойное время он был бы городским чудаком, не более того, описанным, кстати, в куче всякой литературы. Учитель словесности, долго разговаривает, – у Чехова описан с пренебрежением. Жил бы и жил себе.
А есть эпохи, в которые такие люди очень воспаляются и изумительно действуют на окружающих. Я думаю ещё, что для Давида Самойловича он был живым напоминанием о днях молодости, когда Давид Самойлович воспалялся, горел пламенными идеями... а потом, так спокойно стал, в общем, филистером советским.
То есть, что-то общее у них было? Когда Самойлов глядел на Якобсона, он вспоминал свою молодость?
Я думаю, было нечто общее у молодых ифлийцев с характером Толи Якобсона.
Только ввиду того, что у них было иное мировоззрение, Павел Коган писал:
Есть в наших днях такая точность,
Что мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков.
Давид Самойлов верил в это, но воспалён был точно также. А Толя Якобсон всё это ненавидел и был воспалён к эпохе ненавистью.
И ещё для меня – сегодняшнего жителя Израиля, – вот что очень важно: чрезвычайная гордость за то, что такие, как Якобсон, в основном были евреями. Чрезвычайно горжусь. Я очень большой националист стал в последнее время, раньше меня это только удивляло, а сейчас ужасно горжусь тем, что такие люди, как Анатолий Якобсон, Леонид Пинский и Александр Галич – евреи. Точно также, как чудовищное количество евреев участвовало в революции, так точно также в этом квази-освободительном движении участвовало сумашедшее количество евреев.
Вы имеете в виду 60-80-е годы?
Да. В этом не освободительном, конечно, а возмущающем, сеющим волны какие-то общественном движении.
Но ведь наступает такое время, когда человек говорит: «Ну сколько же можно?!»
А дело не в плевании в лицо. Вся же трагедия, вернее весь интерес и весь цимес в том, что не этим людям плевали в лицо, а власть плевала в лицо образу страны, и за честь всей страны России выходили на Красную площадь трое из восьмерых – евреи, это ведь тоже не случайность, это предмет настоящей гордости.
1)Интервью проведено Александром Зарецким в Нью-Йорке, на квартире Юлия Китаевича 1 ноября 2007 г. По календарю Игоря Губермана – это День смены поколений. (См.: Игорь Губерман. Каждый день праздник : книга-календарь. Санкт-Петербург : Ретро, 2001.) Мемориальная Страница А. Якобсона выражет признательность: Юлию Китаевичу за организацию интервью; Анне Ракитянской (Гарвардский университет) за конструктивную помощь в его подготовке к публикации. (Прим. В.Емельянова)
2)Д. Самойлов. Поденные записи. Москва : Время, 2002. Т. 2. С. 52-53. См. также: http://www.antho.net/library/yacobson/about/david-samoilov.html
3)Лидия Борисовна Либединская (ур. Толстая) (1921-2006) , – писатель.
4)Соломон Константинович Апт (р. 1921) ,– литературовед и переводчик.
5)Алексей Михайлович Файко (1893-1978), – драматург, сценарист
6)Вера Клавдиевна Звягинцева (1894-1972), - актриса, поэтесса и переводчица
7)Рвять – мордовск. женщина. Как известно, А. Гинзбург добился своей женитьбы, объявив голодовку в мордовском лагере. Свидетельство о браке Гинзбургов было оформлено на бланке, содержащем русский и мордовский текст. (Прим. А. Ракитянской)
8)Марк Александрович Поповский (1922−2004), – писатель, публицист и правозащитник.
9)Давид Самойлов: [У Даниэля] «было нечто вроде абсолютного слуха на нравственный поступок... Стихи его... всегда были нравственно точны, как и его поступки...» (Д. Самойлов. Поденные записи. Москва : Время, 2002. Т. 2, С. 258.)
10)Воспоминания относятся к середине 90-х годов. В настоящее время Сергей Адамович Ковалёв вполне определённо высказался о ситуации в стране в письме к президенту Путину, см. http://hro1.org/node/1293 (Прим. А. Зарецкого)
Мемориальная Страница