Субботним днем 9 марта 1968 г. в Москве, на Юго-Западе, во Второй математической школе, ставшей впоследствии знаменитой как рассадник свободного просвещения, в актовом зале проходила лекция учителя Якобсона под названием "О романтической идеологии". Зал был полон. Здесь собрались не только старшеклассники, которым Якобсон преподавал литературу, но и учителя, многие родители учеников.

Дело в том, что под этим малозначащим названием скрывался глубокий взрывной смысл. Речь шла о революционно-романтической поэзии 1920-х гг. (Голодный, Светлов, Тихонов, Алтаузен…), нравственную несостоятельность которой убедительно показывал лектор, усматривавший в этих звонких и ярких стихах апологию насилия, оправдание чекистского террора и прочих злодеяний большевистской власти.

* * *

20 лет спустя культуролог Сергей Лёзов назовет проверку идей на такого рода неотчуждаемость "критерием Якобсона". Но это произойдет 20 лет спустя, когда самого лектора уже не будет на этом свете. А пока аудитория школьного зала слушает его впечатляющий монолог, причем взрослые не верят своим ушам: как это в советской школе с ее утвержденной, идеологически стерильной программой возможно такое.

Это была последняя лекция Анатолия Александровича Якобсона. Он уходил, проработав там всего три года, чтобы не подставлять под удар властей школу, оставив по себе яркую память у учеников. Они свято хранят память о своем учителе, чьи лекции сыграли такую важную роль в формировании их мировоззрения, отмечают даты его жизни, выпускают сборники воспоминаний о нем, сделали посвященный ему документальный фильм.

* * *

Я был знаком с ним во второй половине 1950-х. Для меня он был друг моего товарища по литературному кружку Дома пионеров Александра Тимофеевского, который привел его в нашу компанию, образовавшуюся вокруг выпущенных из лагеря членов молодежной организации антисталинского сопротивления. Часть этих ребят были до посадки членами нашего литкружка, и мы встречали уцелевших (троих расстреляли) с великой радостью и энтузиазмом. Опьяненные этой встречей, своей молодостью, мы бродили ночи напролет по Москве, читали стихи, спорили, влюблялись. Толя ворвался в эту компанию как метеор – громогласный, экспансивный, страстный. И сейчас, когда я вижу в фильме С. Линкова "Толя Якобсон из Хлыновского тупика" вспоминающих его Сашу Тимофеевского, Сусанну Печуро, уже старых, как все мы, но сохранивших для меня обаяние тех лет, я невольно погружаюсь в ту атмосферу радостного молодого возбуждения, в которой мы жили.

* * *

Вскоре Якобсон женился на Майе Улановской, отсидевшей пять лет, а Тимофеевский взял в жены ее младшую сестру Ирину. Мы заканчивали институты, расходились по своим дорогам, и в 1960-е гг. я почти не виделся с Якобсоном, но о его пути слышал. Путь этот был предопределен логикой его характера, в котором сочетались готовность к самопожертвованию и бесстрашие, страстность и острый нравственный инстинкт, артистизм и влюбленность в русскую литературу. И все было в нем взаимосвязано, формировало судьбу, предопределяло многогранность занятий и самого его образа.

Педагог и литературовед, правозащитник и поэт-переводчик – все это Якобсон. И в каждой сфере своей деятельности он оставляет яркий, памятный до сей поры след. Как учитель он не просто преподавал историю и литературу, он воспитывал нравственность, в удушающей атмосфере тоталитарного режима учил ощущать границу между добром и злом. Мы видим в фильме, как постаревшие, прожившие большую часть жизни его ученики, собравшись на очередную годовщину его памяти, говорят о нем, читают стихи, вытирают повлажневшие глаза. И мы верим, что это достойные люди, что искра, зароненная в их души учителем, не потухла.

* * *

Все его литературные труды родились из школьных лекций. Литературоведческие работы Якобсона ходили по рукам, были явлением самиздата, пока в 1973 г. нью-йоркское Издательство имени Чехова не выпустило его книгу о Блоке "Конец трагедии". В этом же издании было опубликовано эссе "О романтической идеологии", фрагменты которого мы представляем читателям "Еврейской Панорамы". А 19 лет спустя основные произведения Якобсона вышли в сборнике "Почва и судьба" (издательство "Весть", Вильнюс – Москва).

* * *

Так вот все и разбросано во времени, пространстве, по странам и континентам. Фильм Линкова в нынешнем году 80-летия Якобсона был показан в Москве – в Сахаровском центре, в Бостоне, Бремене и Берлине. А за пять лет перед тем, к 75-летию Толи, в Штатах вышел сборник воспоминаний о нем.

Листаю его и понимаю, что это поразительный по своей объемности и разносторонности документ времени, увиденного через призму образа одного незаурядного человека, документ правозащитного движения, политических и культурных инноваций, созревавших в российском обществе на протяжении десятилетий. Посмотрите только на имена тех, кто вспоминает об Якобсоне. Лидия Чуковская и Давид Самойлов, Мария Петровых и Павел Литвинов, Сергей Ковалев и Людмила Алексеева – писатели, правозащитники, педагоги, оставившие свой след в общественной жизни второй половины прошлого века.

* * *

Якобсон отдался правозащитной деятельности начиная с 1965 г., после ареста своего близкого друга Юлия Даниэля. И сделал это со всем пылом своей необузданной натуры: редактировал "Хронику текущих событий", писал властям открытые письма, представлявшие собой образцы политической публицистики, стал одним из основателей Инициативной группы по защите прав человека. Все это не могло продолжаться долго. Судьба диссидента была предопределена – лагерь, ссылка или, в лучшем случае, эмиграция.

* * *

Господи, как же он не хотел уезжать! Лагеря он не боялся, у него даже было какое-то чувство вины из-за того, что он не сидел. Многие из его окружения прошли крестный гулаговский путь. Жена сидела, а он, здоровый, сильный мужик, – нет. Не боялся он и физического труда. После пединститута какое-то время работал грузчиком и не видел в том беды. Да и в Израиле приходилось таскать мешки с мукой на мельнице. А вот расстаться со средой, со страной, с культурой, частью которой он себя чувствовал, – это было для него смерти подобно.

К осени 1972 г. начались допросы. Ему говорили: "Тюрьма по вас плачет". "Пусть поплачет", – отвечал он. Ему говорили: "Поезжайте на запад, а не то придется ехать на восток". Это было своего рода "приглашение к отъезду", которое практиковалось, если улик оказывалось недостаточно. Кроме того, свидетелей по делу просили передать "своим", что, если очередной номер "Хроники" выйдет, Якобсона посадят, и скорее всего в психушку. И вот "свои" собрались.

Сергей Адамович Ковалев вспоминает: "Мы встретились, чтобы что-то решить. Мы – это, если не ошибаюсь, я, Таня Великанова, Саша Лавут, Татьяна Сергеевна Ходорович, Гриша Подъяпольский… Якобсон тоже присутствовал, но все согласились, что принятие решений не за ним, так как он, с одной стороны, лицо заинтересованное, а с другой – отошел в последнее время от работы над „Хроникой“. Я не помню тогдашних наших аргументов и соображений... но так или иначе, решение было такое: с очередным выпуском повременить".

И далее Сергей Адамович пишет: "Накануне отъезда он отозвал меня в сторону и начал сбивчиво говорить, что у него ко мне есть специальная просьба… Он просит передать Петру Григорьевичу, когда тот выйдет на свободу (Григоренко все еще сидел в психбольнице): пусть П. Г. не думает, что он, Якобсон, бежит от тюрьмы; за границу его гонит только ответственность за сына". Сын был болен, и вылечить его могли только в Израиле.

Якобсон уехал в Израиль в 1973 г. Худшие его опасения сбывались. Он задыхался там вне среды, России, культуры. К тому же началась душевная болезнь. И в 1978 г. он свел счеты с жизнью.

* * *

В начале 1990-х я был в гостях у друзей в поселке Таль-Эль – Божья роса – неподалеку от Хайфы. В пятницу вечером мы сидели на просторной веранде, мраморный пол отдавал тепло жаркого дня. На небе показались первые звезды. Хозяйка зажгла свечи. Наступала суббота. Мы ели печеную картошку, овощи, пили вино местного производства и умиротворенно беседовали.

Я не видел этих людей около 25 лет. Четверть века назад это были активисты в очередной раз зарождавшегося в России сионистского движения. Хозяин дома, один из лидеров этого движения – коренастый, плотный, сдержанный человек, – в юности отсидел за попытку побега в Израиль. Мы вспоминали кухонные диспуты начала 1970-х и страстные споры на тему: объединяться ли евреям с российским правозащитным движением или самостоятельно добиваться своих целей. Многие считали: нет, не объединяться, не смыкаться, отвергнуть предложение московской диссиды. А в диссиде той и Якир, и Габай, и Якобсон, и еще много других еврейских имен... Мы перебирали эти имена и судьбы: кто в России, кто в Штатах или здесь, в Израиле…

День спустя я был в Иерусалиме, у вдовы и друга всей жизни Якобсона Майи Улановской. Она жила в районе Неве-Яаков, в доме, в подвале которого Толя сунул голову в петлю.

Тех, кого я встретил в Таль-Эль, история пощадила. Пылкие мальчики 1950-х, пламенные московские сионисты конца 1960-х превратились в степенных пожилых израильтян – математиков, журналистов, врачей. А вот к Толе история была более сурова. Он так и не смог пережить расставание с Россией, с тем миром, которому он так яростно и самоотверженно отдавал свою жизнь.

Август 2015 г.
Берлин, Германия

---

1) Михаил Залманович Румер-Зараев, родился в Москве в 1936 году в семье журналиста. Окончил Московский институт инженеров землеустройства. Недолгое время работал по этой специальности. А потом долгие годы – в различных газетах и журналах Москвы. Многотиражка автомобильного завода, затем заведовал отделом промышленности в "Московской правде", был спецкором "Сельской жизни", работал в отделе публицистики "Огонька", заместителем редактора еженедельника "Век". Член Союза журналистов и Союза писателей Москвы. Автор книг "Семейное поле", "По следам Смоленского архива", "Одиночество власти", "Сошествие в ад. Жизнь и гибель Варшавского гетто". Печатался и печатается с прозой и публицистикой в литературных журналах – "Дружба народов", "Звезда", "Октябрь", "Новый мир", "Знамя". Сейчас живет в Берлине, сотрудничает в газете "Еврейская панорама". (Прим. А. Зарецкого)

2) Опубликовано в газете "Еврейская панорама" #8(14) Август 2015, с. 51-53, издающейся в Берлине (Германия) на русском языке.