Александр Тимофеевский

"Рассказ о Якобсоне1"

Интервью Мемориальной странице

Александр Тимофеевский, 2006 г.
Александр Тимофеевский, 2006 г.

- Свой рассказ об Анатолии Александровиче Якобсоне я начну с маленького введения: наша дружба ложится на школьные и студенческие годы. Потом случилось так, что некоторое время мы с ним жили в разных городах. Тогда же у меня произошли трагические события – смерть жены – и года три после этого я жил анахоретом. Так что, разведенные в пространстве и жизненными обстоятельствами, мы в последние годы Толи Якобсона в Москве встречались уже реже. Мне хочется еще сказать, что я могу ошибаться в сообщении каких-то событий, и меня может подводить память.

Знакомство с Толей, как мне кажется, приходится на 1950 год, мы были тогда школьниками. Познакомила нас Рая Полянкер, вместе с которой я занимался в литературном кружке в Доме пионеров в переулке Стопани. В этом кружке была и Сусанна Печуро2, моя мальчишеская любовь, о которой я много рассказывал Толе3. Мы с ним оказались соседями: жили буквально в двух шагах друг от друга, и хотя учились в разных школах, но проходили одни и те же классы, и нас сразу связала любовь к поэзии. Собственно говоря, мы, Толя и я, тогда жили поэзией, для нас это было главным. Мы очень тесно тогда общались. В первые дни нашего знакомства и потом довольно долгие годы, наверное, не было ни дня, чтобы мы не виделись. Тошка часто бывал у нас дома, он был златоустом, и бабушка про себя называла Толю - Гентоля – гениальный Толя. В те времена Толя был девятиклассником. А потом Гентоля уже сам преподаватель в школе4, и вот в памяти навсегда остается переполненный актовый зал школы, на окнах как гроздья винограда висят люди, чтобы послушать Гентолю, который выступает со своими докладами о поэзии, в частности о комсомольских поэтах – Голодном, Уткине, Светлове.

Тогда в юности наши дни протекали в бесконечных разговорах о поэзии. Случались в связи с этим и забавные происшествия. Помню такой случай: однажды мы идем с Толей, с неба летит что-то снежное, о чем-то с ним горячо спорим, читаем друг другу стихи, я курю и по школьной привычке на всякий случай сую горящую сигарету в карман. Потом я говорю: "Слушай Толя, тебе не кажется, что откуда-то дым, что-то горит". Он отвечает: "Идиот, это ты горишь!". Сигарета подожгла ватную подкладку, и пальто загорелось внутри. Мы бросили его в снег и исполнили на нем танец диких индейцев.

Замечательная черта Толи его гармоничность. Он был блистательным эрудитом, поэтом, переводчиком, другом поэтов, вольнодумцем и диссидентом. И он был необычайно сильный человек физически. В те годы, когда мы с ним познакомились и чуть позже, он входил в десятку московской юношеской сборной по боксу. Он был великолепным боксером. Как известно, какое-то время подрабатывал грузчиком, мог поднимать огромные тяжести, вдобавок ко всему этому был великолепным шахматистом. И вот его интеллект и физическая сила делали его человеком необычайно гармоничным. Женщины его обожали, иного слова даже и не подобрать. Те москвички, кто помнит Якобсона, говорят о нем исключительно с обожанием.

В конце 40-х начале 50-х
В конце 40-х начале 50-х

Надо сказать еще о двух чертах: он был рыцарем, и это слово хочется повторять и ставить после него восклицательный знак. Дело в том, что людей великодушных и порядочных, готовых на сильные и добрые поступки не так уж мало, но это еще не значит быть рыцарем. Якобсон совершал великодушные действия, не размышляя. Если он видел, что оскорбляют слабого, женщину или ребенка, и, хоть против него с десяток человек, он немедленно бросался на защиту, не ища в этих ситуациях рационального решения. Таких людей, прожив долгую жизнь, я встречал немного. Также немного я знал людей, так чувствующих поэзию. Людей, которые понимают в поэзии, я полагаю, меньше, чем самих поэтов. Их можно сосчитать по пальцам. Якобсон чувствовал поэзию бесподобно. В детстве и юности мы дарили друг другу поэтов. Толя открыл мне Цветаеву, открыл в свое время Мандельштама. Дело в том, что я как-то умудрился совершенно равнодушно отнестись к Цветаевой, прочтя ее в десятом классе в Исторической библиотеке5, мне это показалось неинтересным. Открыл "новую" Ахматову пятидесятых годов. Произошло это так: мы с ним переходим улицу, идем к тому месту, где он жил, к Хлыновскому тупику на углу улицы Герцена. Толя раскуривает сигарету, говорит, хочешь я тебе прочту стихи? Прочти. Ну, вот, послушай:

"Один идет прямым путем,
Другой идет по кругу
И ждет возврата в отчий дом,
Ждет прежнюю подругу.
А я иду – за мной беда,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса"6.

Он меня спрашивает: "Как ты думаешь, чьи это стихи, по крайней мере, кто написал, мужчина или женщина?" Я думаю, стихи напористые, жесткие и говорю: "конечно, мужчина". - "Нет, это написала Анна Андреевна Ахматова". Надо Вам сказать, что Толя познакомил меня с Марией Петровых. Он меня привел к ней, и воспоминание об этом осталось у меня на всю жизнь.

А я подарил Толе комсомольских поэтов: Голодного, Уткина, Светлова; и своего любимого Федерико Гарсиа Лорку. Лорку он полюбил и вошел в него, если можно так выразиться, гораздо глубже, потому что стал переводчиком испанского поэта. Работая над переводами, он приобрел дружбу и привязанность Анатолия Гелескула, замечательного человека и одного из лучших переводчиков латиноамериканских поэтов.

А вот пример Толиного рыцарства – мгновенная помощь Сусанне Печуро. Когда она вернулась из ГУЛАГа, ее не брали в университет, и ей очень помогла бы справка о трудовом стаже. Якобсон поехал в ГУЛАГ7, задобрил начальника лагеря бутылкой коньяка, и тот дал справку, что гражданка Сусанна Печуро работала в этих местах. Когда Толя с этой справкой вернулся, потрясенная директриса обняла Сусанну и сказала: "Что же вы раньше об этом не сказали?!". И Сусанну на ура приняли в институт, в который она хотела поступить8. И вот такую душевную щедрость я не встречал, точнее, встречал, но довольно редко. В школе я был страшным лоботрясом, и Якобсон тащил меня за собой, очень помогал мне по математике, физике, химии - просто был моим куратором.

Когда я уже учился в институте, я как-то ушел из дома, и меня приютили Толя и его замечательная мама Татьяна Сергеевна, необычайно сердечный, ласковый, добрый, умный и интелигентный человек. Я думаю, что часть своей души она вложила в Толю, и, благодаря маме, Толя и вырос таким добрым, таким рыцарем, таким отзывчивым. Они оба были такими. Я жил у Якобсонов. Утро, я просыпаюсь, Толя читает газету, говорит: "Вот такие вот новости: Хрущев послал поздравление Захер-шаху".- "Как, как - говорю, - зовут шаха?". Он повторяет: "Захер". Я говорю: "Забожись". Якобсон отвечает: "Гадом буду, век воли не видать". А у нас всегда по утрам была утренняя разминка: сочиняли утром, как делали гимнастику, по нескольку стихов. Проходит минуты полторы. Я говорю: вот моя разминка:

"Друзьям в пример, врагам для страху
Письмо Захер послали шаху.
Шах восхищен сверх всяких мер
Вновь на письмо пришлет нам хер".

Якобсон: "Хорошие стихи, но прости, я тебя обманул, его звали – Захир9".

- А вы записывали эти стихи?

- Да, записывали. В те времена Толя очень любил мои стихи. Мне кажется, ему нравилось одно стихотворение, посвященное Сусанне Печуро, которое я послал ей в лагерь в числе прочих. Оно прошло через цензуру, она его получила. Оно короткое, его можно процитировать.

"Ты – как за тысячу веков,
Ты – страшно далека,
Ты – из приснившихся стихов
Последняя строка.
Строка, которой мне не в труд
Любых певцов забить,
Строка, которой поутру
Ни вспомнить, ни забыть".

В те времена Якобсон сблизился с Анной Андреевной Ахматовой и довольно часто бывал в Ленинграде, он отвез ей подборку моих стихов, там было и это стихотворение. Надо сказать, что, если Толя брался за какое-либо дело, то вкладывал в него всю душу. Так было в нашей юношеской дружбе с моими стихами, он знал их на память лучше, чем я. Потом он разлюбил их, и так у него было во всем и всегда: страсть пришла, страсть ушла.

С Ириной и Майей Улановскими, и Владиком Мельниковым (конец 50-х)
С Ириной и Майей Улановскими, и Владиком Мельниковым (конец 50-х)

Мы с Толей были женаты на двух сестрах. Познакомились с двумя сестрами: с Ириной Улановской и с Майей Улановской. И вот такая мальчишеская, отроческая дружба привела к тому, что мы выбрали себе в жены двух сестер, и это как бы продолжало нас сближать, продолжало нашу дружбу. Но потом, к сожалению, возникли обстоятельства, которые ей мешали. А тогда мы весело отпраздновали две свадьбы, у нас собиралось очень много друзей. Якобсон поражал всех своим радикализмом, и я, дразня его, сочинил такие стишки:

"Дивятся юноши и девы,
Друзья завидуют, враги...
Ведь ты стоишь левее левой
Своей же собственной ноги".

Провожая друзей, мы выходили, пели: "Только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог..."10 или "Я не знаю, где встретиться нам придется с тобой"11. Но, однако, быт был достаточно тяжелым, в одной комнате нас жило 7 человек12. Толя стал активно заниматься переводами, а мне, чтобы зарабатывать на жизнь, пришлось уехать в Душанбе. Вот таким вот образом мы раскололись. Друг другу мы никогда не писали. Но Толя приехал в Душанбе, и, конечно, его приезд был для меня огромной радостью. Я давно не видел друга, и вот друг приехал. Толя приехал со своим приятелем, имя которого называть сейчас не хочу. Дело в том, что в моих глазах этот человек подобен Азефу. Он был необычайно красив, умен, интересен и блистательно талантлив. Однако в Душанбе жили люди, которые узнали в нем стукача. В Душанбе жил мой знакомый, на которого, как он считал, приятель Якобсона доносил еще при Сталине. Я говорил об этом потом Толе, но он отнесся к этому с сомнением. Я вспоминаю сейчас об этом, чтобы показать Толино великодушие. Толя всегда старался увидеть в человеке прекрасное и хорошее и не хотел принимать и верить чернящим слухам. Если бы это интервью состоялось 10-15 лет назад, я бы, пожалуй, назвал, фамилию того человека, но сейчас мне не хочется, потому что есть сомнения. И если они невелики, один процент из ста, все равно они существуют. Кстати, как я уже говорил, человек этот в некотором роде был замечательный, снискал себе много поклонников, которые не верили в то, что он был стукачом. Короче, не хочу омрачать его память, потому что его уже нет, он умер, а Господь сказал: "Не судите, да не судимы будете". Так вот приезд Толи в Душанбе был большим для меня праздником. Не помню, сколько он пробыл, наверное, месяц. А потом мы опять с ним надолго расстались. Потом умерла Ирина, у меня были большие неприятности, связанные с КГБ, тогда меня таскали за мои стихи13. Мне казалось, что у нас близкая ситуация с Якобсоном. Я написал стихотворение, оно было как бы про меня, но я думал, что оно и про Толю тоже. Как бы идем по одной дорожке, одной судьбой. Стихотворение было такое:

"Я беглый каторжник, и бедный
Конторщик, писарь, дырокол,
И стал я притчею всеедной
На языках у дураков.
Уж так я тих и незаметен,
Что лучше им не есть, не пить,
Чем взять меня в тенета сплетен,
Борзыми суками травить.
Им злость мою поймать охота,
А я таю ее, таю,
И по старинке выдаю
Не по любви, а по расчету".

Надо сказать, что это стихотворение Толе не понравилось, он был строг по отношению к русскому языку и ему не понравились мои вольности. Постепенно его интерес к моей поэзии стал пропадать.

Якобсон с сыном Саней
Якобсон с сыном Саней

В то время после смерти жены я много пил, временами бывал у Якобсона. Помню страшное ощущение похмелья, когда события прошедшей ночи начисто выпадают из памяти. Утром спрашиваю: "Толя, что было со мной?" - "Да так - ничего". Я говорю: "Но все же?". - "Да ничего особенного". Я говорю: "Толя, мне ужасно хочется знать, что произошло". Якобсон, помолчав: "Ну, трахнул квартирную хозяйку, старушку". - "А сколько ей лет?". - "Да лет 90". Такие были шутки.

После смерти Иры мы жили в Москве в разных районах, встречались все реже и реже. Когда произошли события в Чехословакии, Якобсона не было в Москве, но я уверен, что если бы он был, то он пошел бы на Красную площадь и "приковал" бы себя к Лобному месту, как это сделали его друзья: Горбаневская и другие14. Я в тот день написал такое стихотворение:

"Я добегу туда в тревоге
И молча стану,
И мать в канаве у дороги
Увижу пьяной.
Ее глаза увижу злые,
Лицо чужое,
И космы редкие, седые
Платком прикрою.
Услышу запах перегара
И алкоголя.
И помогу подняться старой –
Пойдем-ка, что ли...
И мать потащится за мною
Мостком дощатым,
Хрипя и брызгая слюною,
Ругаясь матом.
Мне трудно будет с нею пьяной,
Тупой и дикой,
И проходящие все станут
В нас пальцем тыкать.
А мне, мальчишке, словно камень,
Позор сыновний,
Как будто в этом страшном сраме
Я сам виновен,
Как будто по уши измаран
В чужой блевоте.
Измаран, что ж... Еще мне мало,
Я плоть от плоти!
И удержать рыданья силясь,
Я тихо плачу.
О, пусть скорей глаза мне выест
Мой стыд ребячий.
И я тяну ее упрямо,
От слез слабея,
Хочу ей крикнуть: - Опомнись, мама!
Да не умею".

Я написал эти стихи мгновенно, сразу же, как услышал сообщение о введении наших войск в Чехословакию, которое было передано на следующий день после самого ввода. Ну, а Толе я их прочел через несколько дней, когда он вернулся в Москву: "Толя, ну как?". - "Никак". Я говорю: "А почему?" - "А потому, что она мне не мать", - ответил Якобсон.

Мне все же кажется, что это была сиюминутная реакция. Жалею, что потом мы не продолжили этот разговор. Но насколько я знал Толю, я думаю, что это было чувство страшного протеста, возмущения, которое дошло до своего предела, когда говорится: она мне не мать. В какой-то ситуации так сгоряча можно сказать и о своей родной матери.

Конец 50-х
Конец 50-х

Помню дни Толиного отъезда15. Тогда, в пустой квартире, он находится в страшном напряжении и волнении: он пьет, но хмель его не берет, он голый, друг обливает его холодной водой. Толя пытается, выучить наизусть стих Самойлова, который Самойлов ему посвятил:

"...И тогда узнаешь вдруг,
Как звучит родное слово.
Ведь оно не смысл и звук,
А уток пережитого,
Колыбельная основа
Наших радостей и мук".

Толя страшно нервничает, записать стихотворение нельзя, на таможне обыскивают с ног до головы. И он волнуется, заучивая наизусть.

Толя любил стихи Самойлова. С какой радостью однажды он прибежал и читал замечательные стихи поэта: "Давай поедем в город, где мы с тобой бывали..." и финал стихотворения:

"... О, как я поздно понял,
Что тоже существую,
Что я имею сердце,
Имею кровь живую,
Что я наполнен словом,
Что я владею речью,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься".

Так было написано в первом варианте, которому радовался Толя, который был лучше того, что поэт потом впоследствии опубликовал16.

Самойлов написал и посвятил Якобсону, мне кажется, четыре или пять стихотворений. В посвящениях он писал "А.Я.". Первое я уже процитировал: "И тогда узнаешь вдруг, как звучит родное слово...". Было еще стихотворение "Прощание". Это стихотворение мне сильно не нравится. Самойлов, конечно, любил Анатолия Александровича, но мне кажется, что поэт был к нему несправедлив, когда он пишет:

"Он создан был не восставать –
Он был назначен воздавать,
Он был назначен целовать
Плечо пророка".

Я совершенно не могу принять этих стихов, потому что, во-первых, для меня эти фигуры равновелики - Самойлов и Якобсон. Не знаю, кто из них крупнее и замечательнее как личность. Якобсон совсем не годился для того, чтобы целовать плечо пророка, боюсь, что Самойлов подразумевал свое собственное плечо. Кроме того, Самойлов, видимо, не понял причин отъезда Якобсона в Израиль. Я говорил, что Якобсон был рыцарь по отношению к людям и по отношению к поэзии тоже. Он был верен тому, что любил, но он был человеком долга. Он не мог не уехать потому, что отвечал за судьбу сына, он считал: если его посадят, то Санька будет обречен, и его жизнь будет загублена. Этого не мог понять Самойлов, но это прекрасно понимала и чувствовала любившая его как сына Мария Сергеевна Петровых. Каким глубоким чувством к Толе и пониманием его предназначения проникнуто ее письмо, вызванное отъездом Якобсона в Израиль17.

Мне без конца все время, до сегодняшнего дня, не хватает Толи и не хватает разговоров о том, о чем не успели поговорить, что было открыто потом. Скажем, Хлебников. Мой любимый. Так получилось, что я с Якобсоном никогда не говорил о Хлебникове. Вот теперь нет возможности...

Вопросы, присланные Александром Зарецким. Вот первый.

- Как Тимофеевский познакомился с Якобсоном. История знакомства, компания друзей?18

- Мне кажется, я об этом рассказал. Могу только добавить, что в школьные годы еще какую-то роль в нашей дружбе сыграл одноклассник Толи – Вася Королев. Такая вот была дружба троих.

- Кого Якобсон считал лучшим поэтом-современником, из тех, кто творил в 1950-1960-е годы?

- Ну, я думаю, Бориса Леонидовича Пастернака, из живых, потом естественно Анну Андреевну Ахматову, с которой он дружил и был близок, также Самойлова. С семьей Тарковских он тоже был близок. А из ушедших – Марину Цветаеву, Мандельштама.

- А Борис Слуцкий, военные поэты?

- Борис Слуцкий? Боюсь навязать свое отношение к нему. Я отношусь очень положительно к Борису Слуцкому, и мне кажется, что Толя тоже. Мы читали появившиеся в те времена стихи:

"Покуда над стихами плачут,
Пока в газетах их порочат,
Пока их в дальний ящик прячут,
Покуда в лагеря их прочат... До той поры не оскудело,
Не отзвенело наше дело.
Оно как "Польша не сгинела"
Хоть выдержало три раздела"19.

Я считаю, что это был поэтический гимн хрущевской оттепели. Мне кажется, что и Толя думал тоже так. Очень интересно, что на одном дыхании со Слуцким звучат и стихи Пастернака:

"Ты значил все в моей судьбе.
Потом пришла война, разруха,
И долго-долго о тебе
Ни слуха не было, ни духу

И через много-много лет
Твой голос вновь меня встревожил.
Всю ночь читал я твой завет
И как от обморока ожил

Мне к людям хочется в толпу,
В их уличное оживленье.
Я все готов разнесть в щепу
И всех поставить на колени"20.

Для меня эти два стихотворения созвучны. В обоих ощущение новизны и предчувствие перемен. Хотя Слуцкий совершил трагическую ошибку, выступив против Пастернака21, он всю жизнь испытывал чувство вины, от чего, кажется, в конце концов, сошел с ума и погиб. Между тем их обоих на одной волне подняло время. Кажется, так думал и Толя.

Известна замечательная работа Якобсона о Блоке22, которого он очень любил. Из живущих, он не был большим поклонником Бродского. И так и остался в сомнениях насчет его поэтического таланта.

- А Твардовский?

- Весь наш круг (Толю, Майю, меня, Ирину) восхитила поэма "Теркин в аду"23.

- Интересно, а до 1953-1956 годов читали ли вы и обсуждали неопубликованные стихи Ахматовой, знал ли их Якобсон?

- Ахматовское стихотворение, которое прочел мне Толя, было не опубликовано. Мы читали неопубликованные стихи и других поэтов, в том числе комсомольских поэтов. Например, стихотворение "Верка"24 Михаила Голодного. Вернее, оно было издано в 1920-х годах, а потом больше никогда не переиздавалось. Мы не раз об этом говорили. Позднее Якобсон увидел, как известно, в комсомольских поэтах трубадуров тоталитарного коммунистического режима и об этом подробно писал25. После 1956 года мы читали неопубликованные стихи Слуцкого, Ахматовой, Мандельштама, Цветаевой, а также современных поэтов, того же Бродского, Уфлянда, Еремина, Холина, Сапгира, стихи, которые были опубликованы в "Синтаксисе" Алика Гинзбурга26.

- Так Вы просто наизусть помнили или все-таки стихи ходили в списках?

- Стихи ходили в списках. Вот замечательная история. После того как Пастернак получил Нобелевскую премию, и началась его травля, я поехал к нему со своими друзьями. Борис Леонидович, ничтоже сумняшеся, дал нам, незнакомым людям, которые пришли высказать ему свое сочувствие и восторг по отношению к его поэзии, свои новые стихи, напечатанные на машинке. Вот степень доверия: во времена травли он не подумал, что мы могли быть стукачами и вообще злодеями, хотя до нас к нему приезжали студенты Литературного института и били стекла на его даче. И вот, несмотря на это он так свободно дал нам свою "Нобелевскую премию". Я передал стихи Толе, а Толя эти стихи распространял, и так вот распространялась "Я пропал, как зверь в загоне..." и еще ряд стихов, которые тогда назывались продолжением цикла "Когда разгуляется". Очень жаль, что эти, набранные на машинке рукой Пастернака, листочки не сохранились.

- Реакция Якобсона на травлю Бориса Пастернака?

Мы с Толей возмущались тем, что травят такого замечательного человека, великого поэта.

- Якобсон был боксером. Бывало, что он защищал физически, применял ли он боксерские навыки при защите друзей?

- Якобсон был рыцарем, этим все сказано.

- Расскажите о беседах в курилке Ленинки27, участвовал ли в них Якобсон, как вообще это происходило, боялись ли стукачей, например?

- Беседы в курилке Ленинки, Исторической библиотеке были совершенно замечательны, но, к сожалению, мы не бывали там вместе с Толей. Видимо, у нас был разный режим. Что касается меня, то я участвовал в таких беседах, но мы были довольно наивными людьми, и я и мои собеседники не боялись стукачей. Надо сказать, что еще в 1952 году в Исторической библиотеке я получил полные стенограммы съездов партии. Вот, кстати, это я обсуждал с Якобсоном, и это нас двигало в сторону вольнодумства, радикального мышления и рассуждения о том, что такое советская власть. Ну, конечно, мы думали в других категориях, но стенограммы меня поразили. В то время когда сажали, давали 10 лет, если находили у кого-то во время обыска эти самые стенограммы, я в 1952 году просто заказал их в библиотеке, а там звучали слова: "Мы не дадим крови Бухарина"28 и тому подобное... Короче говоря, из стенограмм съездов вырисовывалась совершенно иная история партии. Так что отголоски этих бесед в курилке конечно были. В пятидесятых годах я написал стихи "На смерть Фадеева"29, там были такие строчки:

"...Ты умер. А как же отчизна -
Забудет, осудит, простит?
Как приговор соцреализму
Твой выстрел короткий звучит.
И нету ни горя, ни боли,
Лишь всюду твердят об одном,
Что был ренегат-алкоголик
России духовным вождем.
Для нас это, впрочем, не ново,
Не тратьте на мертвых слова.
Пока существует основа,
Покуда система жива!"

Стихи печатались в нескольких домах на нескольких пишущих машинках, была задумана акция разбросать их как листовки с хоров Ленинской библиотеке, но я заболел, попал в Боткинскую больницу, и эта акция не осуществилась.

- Это было в 1956 году?

- Да. В 1956 году, стихотворение было написано через несколько часов после сообщения о самоубийстве писателя. Это, конечно, все обсуждалось с Толей.

- Якобсон, Тимофеевский и марксизм.

- В начале 50-х годов мы не раз спорили с Якобсоном о марксизме. Тогда еще он был ярым апологетом оного, я – противником. Будучи не очень силен в философии, я больше полагался на интуицию и донимал Толю шутками такого рода:

Узнав, что Карла звали Марксом,
Мой друг был взбудоражен так сам,
Что эту весть разнес повсюду:
Орал, доказывал, будил,
Охрип, промок, схватил простуду...
Но, впрочем, многих убедил.

- Принимал ли участие Якобсон в Фестивале молодежи 1957 года, были ли какие-то попытки неофициальных контактов?

- Мне кажется, что до сих пор ничего подобного Московскому фестивалю молодежи 1957 года не было. Я вспоминаю себя вместе со своей женой Ириной во время этого фестиваля, но Толю рядом не вижу. Видимо он был где-то в других местах. Вообще, вопрос про попытки - смешной. Вспоминая эти дни, я думаю, что молодежи никогда так легко и свободно не дышалось. Это было ощущение абсолютной свободы, нам не надо было делать никаких попыток и вступать в какой-то контакт, это контакты происходили через каждые два шага. Вся молодежь вышла на улицы, в каждом переулке собиралась толпа, и там был какой-нибудь толмач, который переводил, и мы разговаривали с американцами, англичанами, арабами, французами, израильтянами... И самое главное – нам не мешали менты или особисты. Их просто не было.

- Какие были отношения Якобсона и Ирины Улановской?

- Это были нежные и самые дружеские отношения. Толя называл мою жену малышкой.

- Якобсон. Богема и андеграунд. Подвал Тимофеевского.

- Я не очень понимаю вопрос. Дело в том, что было два подвала. Полуподвал у Даниэля незадолго до его ареста и подвал у меня. Я не подозревал, что Даниэль автор вещей, о которых все тогда говорили. У меня был замечательный разговор с Аликом Гинзбургом. Как-то раз мы гуляли по Москве и он говорит: "А я знаю, кто автор "Дня открытых убийств"30. Хочешь, я тебе скажу?". А я говорю: "Нет, спасибо, не хочу. Маленькое знание – маленькие бедки". Смешно, как-то придя в подвал к Даниэлю, я сел на подоконник и прочел такие стихи:

"Где ж ты братство, товарество?
С кем в родстве, в кумовстве?
В ожидании ареста
Я кружу по Москве..."

На самом деле в ожидании ареста находился сам хозяин дома. Его арестовали через несколько дней после этой встречи31. Надо сказать, что когда Даниэль вернулся из лагеря, он мне это стихотворение припомнил.

А другой подвал был действительно у меня в Хавско-Шаболовском переулке и где действительно собирался андеграунд. Я жил в подвале, где не работала канализация, нас заливало дерьмом, и мы ходили по мосткам. Но затем подвал расселили, оставались только мы, и у нас были ключи от 9 комнат. Каждый день собиралось от 40 до 50 человек. Кто хотел, оставался ночевать. Вот такая была история. Туда заходили Холин, Генрих Сапгир, Кожинов, Сева Некрасов, Алик Гинзбург, там бывал и Толя Якобсон.

- А как Якобсон относился к Коржавину, был ли он с ним знаком?

- С Коржавиным был знаком я, я считал его своим учителем. Но, насколько мне известно, Анатолий Александрович с ним не был знаком. Кстати про списки стихов. Коржавин ходил тогда в списках... У меня память тогда была получше, и я читал наизусть многие стихи Коржавина:

"Меня не прельщает гром ваших побед,
Не прельщает совсем, никак.
Революции, мальчик мой, больше нет,
Остальное – грызня собак..."

- Якобсон и диссидентское движение, правозащитное движение? Вы знали, что он участвовал в редактировании "Хроники текущих событий"?32

- Да. Я об этом знал, но его активное участие в правозащитной деятельности началось в то время, когда я жил в Таджикистане, поэтому я знал об этом понаслышке, я был достаточно далеко...

- То есть он не приносил Вам читать "Хронику"?

- Когда я жил в Душанбе, разумеется, нет... Потом, опять-таки, когда я вернулся в Москву, я очень тосковал после смерти жены, пьянствовал совершал разные безумные поступки... Когда я перестал писать стихи, то главное, что нас объединяло с Толей, этот мостик, исчез.

- А как Якобсон относился к Лидии Чуковской и Солженицыну?

- К Лидии Корнеевне с любовью и преклонением, также он относился и к Солженицыну. Дело в том, что весь наш круг и люди, близкие к нашему кругу, относились с восхищением к Солженицыну. После отъезда33 Александра Исаевича в обществе по отношению к нему возникли полемические и критические настроения. Но все это произошло значительно позже.

- В эмиграции Якобсон писал Вам из Израиля?

- Нет, мы с ним не переписывались, и я расцениваю это как свой огромный грех. Уезжая, он поставил условие. Глупость, конечно, было принимать это условие. В день отъезда Толя сказал мне: "Не пиши писем, для меня это было бы слишком тяжело". Поскольку мы друг с другом не переписывались, когда я жил в Таджикистане, то и тут я не стал писать, чего себе никогда не прощу. Это было то условие, которым следовал бы пренебречь.

- Как Вы узнали о гибели Якобсона?

- Узнал от кого-то из общих знакомых, точно не помню. Но меня поразило, что он погиб в один день со смертью моей жены. Они оба погибли 28 сентября. Нет, не могу припомнить, от кого узнал о смерти Толи, но узнал очень быстро. Мне представляется, что я узнал об этом на юге, эти стихи были написаны через день или два, после того как я получил это страшное известие. Это было не проходящей болью. Стихи называются "Якобсон в Вене":

Audio "К земле прижмет колеса
И он уже не раб,
Он раньше стюардессы
Становится на трап.
Ах, Вена, Вена, Вена –
Свободная страна
И воздухом свободы
Душа упоена.
В порту аэродрома
Он как в лесу орет,
И пальцами огромный
Свой раздирает рот.
И он сбегает с трапа
И прыгает как бес,
И посылает на хуй
Вождя КПСС
Парам-парам-парам -
Танцуют все евреи,
Пора, пора, пора
По-венски ставить время.
Потом его заполнит
Иная маята.
Чтоб навсегда запомнить
Вальс аэропорта
Всего одно мгновенье,
Когда исчез разлад,
И он был счастлив в Вене
И не хотел назад.
Ах, Вена, Вена, Вена
Веселая земля –
Разрезанная вена,
Пеньковая петля".

Тут надо добавить, что когда Якобсон прилетел в Вену34, никакого вальса Штрауса не было, но он мог быть. Мне рассказывали историю, что действительно какие-то люди, которые уехали из России навсегда, приземлившись в свободной Вене, прямо в аэропорту танцевали вальс.

- Как Вы сейчас оцениваете роль и место Якобсона в тогдашнем литературном и общественном движении?

- Переоценить роль Толи просто невозможно. Столь ярких людей, сравнимых с Якобсоном по уму, обаянию, блестящим ораторским способностям лично мне в Москве 60-х годов не приходилось встречать. Якобсон был другом поэтов: Ахматовой, Петровых, Тарковского, Самойлова – и это была дружба равноценных людей. Тонкий, деликатный советчик, обладавший редким вкусом и гигантской эрудицией, был для всех четверых находкой. Завсегдатай "московских кухонь", воспетых Кимом35, любимец всех своих друзей Якобсон, как окуджавский Ленька Королев36, был неотъемлемой частью Москвы. Ведь лицо города состоит из архитектуры, традиций и живущих в нем замечательных людей. Москва без Гентоли утратила в своем облике нечто такое, что не возвратить, не восстановить невозможно.

1) Интервью взято Алексеем Макаровым 29 декабря 2007 года на квартире у Александра Тимофеевского в Москве. Примечания А. Макарова, кроме особо оговоренных случаев.

Мемориальная Сетевая Страница А. Якобсона выражет благодарность: Сусанне Соломоновне Печуро и Зинаиде Александровне Миркиной за помощь в организации интервью; Алексею Макарову за проведение интервью и подготовку к публикации. (Прим. А. Зарецкого)

2)В 1951 году 17-летняя Сусанна Печуро была арестована за участие в молодежной антисталинской организации "Союз борьбы за дело революции". В феврале 1952 года трое членов организации были расстреляны, а еще 13 человек приговорены к разным срокам заключения. Сусанна Печуро получила 25 лет лагерей и освободилась в 1956 году вместе с другими однодельцами, как и М.Улановская, будущая жена А.Якобсона. В годы перестройки приняла активное участие в создании Общества "Мемориал". Ее воспоминания см. http://www.hro.org/editions/karta/nr24-25/susanna.htm. См. также воспоминания: Улановская М.: "Дело Слуцкого, Фурмана, Гуревича и др." // Улановские Н. и М.: История одной семьи. С.-Петербург : Инапресс, 2005. С.194-213.

3)А.Якобсон вспоминал о влиянии, которое оказали на него эти рассказы: "Тимофеевский в своё время для меня, со своими смутными, романтическими рассказами про Сусанну, которая страдает за справедливость, был катализирующим фактором. Он её знал по литературному кружку в Кировском доме пионеров" - Якобсон А.А. : Почва и судьба. Вильнюс-Москва : Весть, 1992, с. 240. (Прим. М. Улановской).

4)В 1965-1968 годах Якобсон преподавал историю и литературу во 2-й Математической школе, известной в 1960-е годы как один из оазисов вольнодумства.

5)Государственная публичная историческая библиотека

6)Стихотворение из сборника "Бег времени". 1963

7)В Дубравлаг (Мордовия) – последний лагерь С. Печуро.

8)Об этой истории см. Якобсон А.А. : Почва и судьба. Вильнюс-Москва : Весть, 1992, с. 240-242.

9)Мухаммед Захир-шах, король Афганистана.

10)Популярные с военных лет строчки из стихотворения Р. Киплинга. В частности, их использовал в своей песне Евгений Агранович.

11)Песня "Глобус" написана Михаилом Львовским в 1947 году, песня быстро стала фольклорной.

12)Большую, 27-метровую комнату родителям дали после реабилитации. Позже, с помощью обмена, им удалось получить в своё распоряжение всю эту знаменитую в диссидентских и сионистских кругах двухкомнатную квартиру у Красных Ворот. (Прим. М.Улановской).

13)В 1961году Александра Тимофеевского допрашивали в связи с публикацией его стихов в самиздатском журнале "Синтаксис".

14)25 августа 1968 года Наталья Горбаневская, Лариса Богораз, Павел Литвинов, Владимир Дремлюга, Вадим Делоне, Константин Бабицкий, Виктор Файнберг и Татьяна Баева, в устроили демонстрацию на Красной площади в знак протеста против оккупации Чехословакии. Большинство демонстрантов осенью были осуждены на различные сроки.

15)Якобсон эмигрировал 5 сентября 1973 г.

16)О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,
И что, порой, напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься...

17)См. Мария Петровых. ЧЕРНОВИК ПИСЬМА.

18)В "компании друзей" обоих, Тимофеевского и Якобсона, мне помнится в период "Оттепели" много освободившейся из лагерей в 1956 году молодёжи. (Прим. М.Улановской).

19)Стихи написаны в 1961 году.

20)Стихотворение "Рассвет" из стихов Юрия Живаго.

21)Имеется в виду участие Бориса Слуцкого в заседании Союза писателей 27 октября 1958 года, которое было посвящено "действиям члена Союза писателей СССР Б. Пастернака, несовместимых со званием советского писателя", по результатам заседания было принято постановление об исключении Пастернака из Союза писателей. Слуцкий потом очень остро переживал этот эпизод своей жизни.

22)Книга А.А. Якобсона "Конец трагедии".

23)Точнее "Теркин на том свете".

24)Точнее "Верка Вольная"

25)Работа А.А. Якобсона "О романтической идеологии".

26)Гинзбург Александр Ильич (1936-2002), журналист, правозащитник, в 1959-1961 гг. издал три номера поэтического альманаха "Синтаксис". Узник хрущевских и брежневских лагерей.

27)Библиотека им. Ленина, сейчас – Российская государственная библиотека.

28)Точная цитата: "Чего, собственно, хотят от Бухарина? Они требуют крови тов. Бухарина! Крови Бухарина требуете? Не дадим вам его крови, так и знайте" // XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Стенограммы. Речь И.В. Сталина. С.504, 505.

29)Председатель Союза писателей СССР Александр Фадеев в 1956 году покончил с собой.

30)На самом деле рассказ называется: "Говорит Москва"

31)Юлий Даниэль был арестован 12 сентября 1965 года.

32)"Хроника текущих событий" - машинописный бюллетень московских правозащитников, информационный стержень диссидентского движения, издавался в 1968-1982 годах.

33)Точнее – высылки.

34)Прямых рейсов из СССР в Израиль не было и эмигранты летели транзитом через Вену.

35)Ким Юлий Черсанович (р.1936), бард.

36)У Окуджавы в его песне: "Потому что, виноват, но я Москвы не представляю без такого, как он, Короля" (Прим. М. Улановской).


Мемориальная Страница