 |
| 12 авг. 1928 – 22 сент. 2023 |
Знаю Германа Фейна с 1962 года. Очень трудно провожать близкого друга.
Две сферы жизни.
Одна - внешняя.
Вот Герман играет в футбол с сыновьями в коридоре квартиры. Или на стадионе. Носится как мальчишка — озорной и страстный.
Вот мы бродим по Москве, и он рассказывает о переулках, улицах, площадях Москвы. Знал он её любовно и бережно.
А вот он приехал ко мне в гости на Болотниковскую.
Но главными в нашей общей жизни-дружбе были бесконечные разговоры. Как трудно ему в России. Он - изгой, он не может писать то, что хочет, не может печататься, не может защитить диссертации, хотя в жизни он «защитил» не одну: дофилософскими своими концепциями, своими знаниями, своими книжками.
Он был энциклопедически образован. Философия, история, литература, боговедение (я так называла его религиозные рассуждения, довольно частые и порой неожиданные тогда) были не только в записях, но в активе. Блестящая память позволяла ему в любую минуту процитировать любого философа, писателя, историка, прочитать стихи любимых его поэтов. Мне казалось, он знает наизусть все стихи на свете и все переводы!
Все его таланты полностью раскрылись в нашей Второй школе. Он артистически читал лекции, эмоционально проводил уроки.
Но главное: в лекциях, на уроках, в учительской со всеми нами наконец он мог говорить то, что думал, то, что знал.
У него были блестящие собеседники: Толя Якобсон, Феликс Раскольников2, Витя Камянов, наш Федорович <Владимир Фёдорович Овчинников>, Наташа Тугова3, Зоя Блюмина и наши блестящие ученики.
Но… он не мог высунуть носа в свою страну и написать всё, что думает, для таких же жаждущих правды, истинных знаний и свободы.
Поэтому больше всего было у нас разговоров о несвободе в стране, об унижении человека, о бесправии. О травле Пастернака из-за его романа «Доктор Живаго», его близких людей и о травле многих лучших людей России. Мы обсуждали Конквиста, Солженицына и других, которых читали на блёклых тонких страничках, на папирусах.
Мы говорили о возможности и невозможности вступать в открытый конфликт со страной, как сделал это Толя Якобсон со своими «Хрониками текущих событий». И приходили к выводу, что то, что мы создали свободную, яркую, творческую зону внутри нашей страны и можем подарить счастье и свободу своим любимым учениках, наверное, важнее открытого боя и, может быть, гибели. Главное: подольше продержаться.
Не удалось. Не всех своих детей получилось поучить в нашей школе.
Он любил Россию не рассуждающей любовью. Россию - культуру, все духовные её богатства. Он был пропитан русским языком, если так можно выразиться. Болезненно относился к любой погрешности в речи или в тексте, болезненно! относился к неправильным ударениям и к любым грамматическим ошибкам.
И всё-таки, несмотря на окружающий нас мир, мы не только глотнули, но успели захватить новую эпоху своеобразного ренессанса.
Нам повезло с временем: блестящие молодые поэты на площадках Политехнического, стадионов… и — в нашей школе (Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский…).
Постоянные лекции Непомнящего. Блестящие барды (Окуджава…) в исследовательских институтах и в нашей школе.
Блестящие театры.
Солженицын с «Матрёниным двором», с «Одним днём Ивана Денисовича» и так далее.
А в школе — лекции Виктора Камянова, на которых не только ученики, но и мы, литераторы. На одну из них приехала Елена Булгакова.
И блестящие лекции Толи Якобсона, на которых не только наши ученики, но и мы, все учителя, но и пол-Москвы, и гости из Петербурга.
И кажется, что говорить наконец можно всё!
И фильмы — «Пепел и алмаз» Анджея Вайды — про польское сопротивление и фильм — «Загадочный пассажир» Ежи Кавалеровича. Мы тоже сидим все вместе.
Оттепель. Возможность дышать. Горящие глаза. Высвободившиеся из тюрем речи. И братство (оно до сих пор живо с любимыми учениками! К сожалению, педагоги почти все ушли).
Но продлился праздник души недолго. Школу разгромили. И снова стали травить евреев. Снова запретили издавать лучшие книги, снова стали сажать в тюрьмы и в сумасшедшие дома.
Память снова и снова возвращается в нашу святую - Вторую.
Вот сидим мы все литераторы вместе на наших методобъединениях, у Германа и Наташи дома — в квартире при нашей школе Второй, и каждый должен предложить свою концепцию: как подарить ученикам «Горе от ума» или первые главы «Войны и мира»… И Герман горячится и возражает или соглашается. И при этом скромное застолье - винегрет, чёрный хлеб, дешёвые пирожки с повидлом.
Методобъединения длятся неделями, потому что концепция каждого должна быть аргументирована текстом. А это забирает вместе с эмоциями и праздником откровения много времени.
Вот мы сидим в театре на Таганке или в Современнике и смотрим нашумевшие спектакли или смотрим в зале нашего киноклуба фильм «Андрей Рублёв» Тарковского или мультфильм «Варежка»…
А вот я попросила Германа в моих классах прочитать лекцию о Ленине, которого я терпеть не могла. Ленин первый начал ГУЛАГ, был жестоким - Любил расстреливать. В 1922 был арестован мой очень близкий человек, друг моего деда — Давид Бацер за статью, в которой он возражал против Ленинской экономической политики, позже сослан в Соловки (в общей сложности Бацер просидел в лагерях до 1954 года!).
Кстати, на Соловках родилась одна из жён Германа — Наташа Тугова, моя кровная, моя самая близкая подруга за всю жизнь! Её родителей хорошо знал мой Давидушка.
Так что, программные лекции о Ленине в моих классах читал Герман, о чём вспоминаю всегда с большой благодарностью.
Вот мы спорим о статье Бахтина «Полифония Достоевского».
А вот наш актовый зал. И на сцене Герман спорит с Анатолием Якобсоном о романе Чернышевского «Что делать». Герман пытался сказать, что Чернышевский не только честный человек, но и имеет какое-то отношение к искусству, так как его литературоведческие труды представляют какой-то интерес и смысл.
Толя говорил, что у Чернышевского нет органа для восприятия искусств, как у кастрата нет органа для любви.
Показательный урок для учеников устроили два наших блестящих литератора — как надо корректно вести спор!
И замерший во внимании зал - наши любимые ученики!
Книжки, спектакли, статьи, политика, философия, история российская и история Москвы… и стихи, стихи… — за столько лет разве перескажешь происходившее в школе и все наши с ним разговоры.
Но разгром нашей любимой школы оборвал наш пир — уничтожен оазис свободы! Изгнаны из школы любимый директор, любимые завучи и литераторы. И теперь для таких людей, как Герман, — полная невозможность реализовать себя хоть как-то. Идти в обычную школу? С не развитыми учениками? Человеку такого масштаба нужны большие аудитории и яркие ученики! Ни получить такую аудиторию, ни напечататься… Россия - мёртвая зона!
Толю изгнали из России.
Герман уезжает сам.
Эмиграция - большое испытание.
Первые годы без Германа дались тяжело. Невозможность говорить, невозможность встретиться.
Но я придумала, как стать выездной. Сначала мы с мужем поехали в демократические Германию и Чехословакию. Потом я полетела в Индию. А потом жена моего Давидушки Бацера - Елена Андреевна Новикова (племянница писателя Ивана Алексеевича Новикова, знавшая близко Пастернака) организовала мне поездку в Стокгольм к её гимназической подруге.
Появилась возможность встретиться с Германом.
И он приехал ко мне на машине на несколько дней с чемоданом запрещённой литературы, с его статьями в европейских журналах и газетах, и мы несколько суток сидим в машине и говорим, говорим — первый раз со дня его отъезда в Германию. Ночь за ночью я прочитываю то, что он привёз мне. Взять-то с собой в Россию ничего не могу. А он ночами пишет письма в Москву родителям и друзьям, которые я должна довезти до родителей и до друзей, и пересказать им всё, что узнала об их сыне из наших разговоров и всех прочитанных мной материалов.
Но самое больное, горькое в нашей этой встрече — наши разговоры о Толе Якобсоне, о его страшной гибели — о нашей с Германом не восполнимой потере! Большое наше с ним горе — самоубийство Толи Якобсона. Читаю некролог Германа о Толе. Об эмоциях не будем. Мы с ним оба люди эмоциональные. И пересказывать наши разговоры о Толе не могу. Герман сам блестяще написал о нём!
А вот мы с ним бродим или ездим на машине по его городу в Германии - это я уже прилетела к нему, и он показывает мне то, что любит. И его жена Светлана, с которой он прожил полвека, вкусно кормит нас в уютном их доме, где главным является, как и в Москве, — письменный стол, за которым он часами сидит перед компьютером.
А вот мы бродим по Парижу, куда он приехал ко мне (Муж выиграл конкурс по теоретической физике на четыре года по четыре месяца). И снова бесконечные разговоры обо всём — о книжках, фильмах, политике, о его лекциях в блестящих университетах Германии, о том, как студенты воспринимают русскую литературу.
В 90-е он наконец снова в Москве. И он у меня в Переделкино.
Трудно уместить в несколько строк нашу добрую дружбу, полную доверия.
И его книжки, которые он посылает, как только они выходят. И телефонные разговоры.
Нюансы человеческих отношений… разве обозначишь все их словами? Но самое главное — верность, преданность, уважение и бережность.
Яркий, артистичный на уроках, весёлый, насмешливый и остроумный в компаниях, любящий танцевать, публицист, мыслитель, блистательно знающий литературу и историю, богословие, он всегда для меня молодой, радостный и очень талантливый.
Он обогатил мою жизнь, согрел моё сердце верной дружбой.
 |
| Татьяна Успенская-Ошанина |
