Предисловие
В 1978 году, в последний год своей жизни, мой отец написал краткую рецензию на лагерные воспоминания моей мамы, Майи Улановской2 (1932 - 2020), вошедшие впоследствии в её книгу (написанную вместе с бабушкой, Надеждой Улановской) «История одной семьи»3. Я не знаю, в какую редакцию он отправил, или собирался отправить, эту рецензию. Этот краткий, но красноречивый текст хранит память о них обоих, их духовном мире и жизненном пути.
Александр Якобсон
Иерусалим
Декабрь 2020
Уважаемая редакция!
Самым искренним и энергичным образом рекомендую опубликовать воспоминания Майи Улановской, посвящённые увиденному и пережитому автором с 1951 по 1956 годы в сталинских тюрьмах и лагерях.
Лагерная тема естественно породила в России большую мемуарную и иную литературу. В советской печати, за исключением «Одного дня Ивана Денисовича», на эту тему не было ничего по-настоящему правдивого, а многие годы тема и вовсе под запретом, и тем сильнее первичная духовная потребность общества осмыслить свой вчерашний день, который имеет, к несчастью, прямое продолжение в сегодняшнем. Между тем на Западе появилась потребительски пошлая точка зрения, что названная тема исчерпала себя: это старо – новых сенсаций! Но есть и другая, в какой-то мере объективная подоплёка некоторого охлаждения к лагерной литературе; есть и не вздорная причина недоверчиво-настороженного подхода к каждому очередному её произведению. Это – инфляция жанра, вернее, той же темы в различных жанровых разработках. Либо беллетристика с педализацией всего на свете и мелодраматическими эффектами. Либо мемуаристика, оправдывающая поговорку: врёт, как очевидец; он, очевидец, не нарочно врёт, он не умеет сказать правду.
Книга М.Улановской проникнута духом сильной, спокойной неподдельнсти; подлинность факта, события и достоверность авторского переживания столь же очевидны, сколько неразделимы для читателя. Запроволочный мир увиден глазами 18-20-тилетней девушки, и как был увиден, так описан сорокалетней женщиной. Завидный дар эмоциональной памяти. И верности себе, своему прошлому, свойство цельных натур. Единство изображения, как и его непосредственность, - главная черта книги. Это – единство жизне-отношения , неизменность – нравственная – понимания вещей. Вот небольшая выписка, характеризующая и, я бы даже сказал, символизирующая лицо автора и книги:
«Вспоминаю свой разговор со следователем на одном из первых допросов. Он очень рассердился, узнав, что арест моих родителей сыграл решающую роль в формировании моих «антисоветских убеждений». - Ваша мать продавала родину за шёлковые чулки! - Ну, у неё не так много было шёлковых чулок. - Не буквально надо понимать. Она ненавидела советскую власть. - Если это правда, значит, так и надо советской власти».
М.Улановская с её двадцатипятилетним сроком и в условиях того времени считала себя бессрочной узницей; а между тем акцент повествования не на ужасе подконвойного бытия вообще и не на каждодневных, вполне наглядных мучениях – акцент на иной повседневности: человеческих общений, отношений, разладов, дружб. Людское в людях – основной объект авторского внимания. Неискоренимость людского и в нечеловеческих условиях – так сказать, живучесть жизни – вот истинный пафос книги; но пафос скрытый, ибо манера М.Улановской прямо враждебна всякой внешней патетике, несовместима с любым проявлением аффектации. Иной читатель упрекнёт автора в излишней сухости, скупости рисунка, уличит в различных «недо», но никогда ни в каком «пере». На самом деле сдержанность пера в данном случае – безусловное достоинство: не забудем, что М.Улановская выступает как документалист. И кстати: отмеченная выше (не слишком привычная читателю лагерной литературы) расстановка акцентов и своеобразная аскетичность письма ничуть не умаляет трагедийную и политическую силу вещи.
М.Улановская была арестована по делу «Слуцкого, Фурмана Гуревича и других, и первая часть книги – об этом деле. Политический по видимости (или наивно-политический, скажем с высоты собственного возраста и чужого опыта) группы юношей и девушек был в сущности своей протестом нравственным. Много позднее и в другой политической атмосфере – после ареста Синявского и Даниэля – нравственное сопротивление режиму приняло всем известные теперь , открытые и великолепные формы. К чести России будет сказано, что такое сопротивление не прекращалось никогда, но, понятно, в определенную эпоху осуществлялось подпольно. Майя Улановская – участница и, по счастью, запечатлицельница одного удивительного эпизода из этой истории мучеников и героев.
1978 г.
 | |
 |
 |
 | |
 | |
 | |
