О литературе Переводы Стихотворения Публицистика Письма А. Якобсон о себе Дневники Звукозаписи
О А.Якобсоне 2-ая школа Посвящения Фотографии PEN Club Отклики Обновления Объявления



А. Якобсон



Умер ты, сокол наш ясный…


...дядя Сема тоже фактор, очень сильный фактор. Я уже не хочу говорить, как я сдавал экзамены в институт. Я всё это тебе рассказывал, не хочу повторять в магнитофон. Это всё неважно. Но, тем не менее, ни вы, Улановские, ни антисемитизм, так на меня чудовищно не подействовали, как деревня. Но всё в свое время, постепенно, как говорится, камень на камень, кирпич на кирпич. Так вот оно и шло... И как я сформировался? Я не знаю...

<...>

Я помню тот день, когда их реабилитировали [врачей]. Это был 1953 год. Я шел в школу. Я кончал 10-й класс. Я был в очень большом «законе» в школе. Я нарочно, как бы юмористически, употребляю этот воровской язык. Меня любили учителя. Я был любимчик школы. Вёл в школе секцию бокса, был какой-то там стихотворец. Это всё неважно. Твое понимание и описание меня, что я был застрахован от личного антисемитизма, оно справедливо не на 100, а на 200 процентов. Тем не менее, когда я узнал, что реабилитировали врачей, это для меня было, может быть, самое сильное потрясение в жизни.

Я знал, что они не виноваты. Не потому, что я такой умный, а потому что мне просто объяснили взрослые люди. Это была такая фантасмагория, это был такой сюрреализм, такая кромешная эпоха, что очень трудно было что-то понять. Но, во-первых, у меня уже инстинкты все как бы правильно сориентированы – мне просто объяснили, что это всё вздор, что врачи не виноваты. Я знал, что они не виноваты. И вдруг их реабилитировали. Оказалось, что эта самая Тимашук1) – сука.

Я шёл в школу... Господи Боже мой! Что со мной происходило! А до этого, когда умер Сталин, то нашего директора, это тоже особый разговор, - Федора Федоровича Рощина сменили на некого партийного руководителя Козлова, который был директором школы совсем неплохим. Он был совсем никакой не директор, он был просто партийный работник. Он был и не злой, и не жестокий. Он нас всех выстроил... Советская власть морочила ведь очень долго голову народу. Сталин же умер не 5-го марта, ведь он как жил криво, так и умер криво. Это Ахматова умерла 5-го марта. С тех пор я и перестал отмечать смерть Сталина, это перестало быть для меня праздником. Я всегда у Шаповала2) напивался 5-го марта. Когда я понял, что пятого-то марта действительно умерла Ахматова, а Сталин умер Бог весть какого марта, пусть там догадываются [историки]... Юрий Алексеевич Гастев, 1928-1993 Партия готовила народ к его смерти исподволь, постепенно, – там «дыхание Чейн-Стокса», что было понято и обшучено более взрослым и умным Юрой Гастевым.3)

Прослушать звуковой фрагмент (формат MP3) 1.29 mbИ вдруг нас выстраивают, я в 10-м классе, мне уже было 18 с половиной лет. Благодаря войне, Второй Мировой, я поступил в школу отнюдь не младенцем, а 8 с половиной лет и был такой здоровый, бородатый парень. Мы все стоим и этот Михаил Васильевич Козлов, который сменил Рощина, вдруг каким-то таким ноющим, малоестественным голосом сказал: «Умер ты, сокол наш ясный…» Я потом всё время это вспоминал вместе с рассказом Майки о том, как ей одна немка сказала по-немецки, что осел подох. Я примерно так же реагировал. Я, конечно, подтянулся, чтобы не выдать... Да не радости даже, я и не рад был.

Меня, правда, удивило, что Тимофеевский тут же опубликовал... Тимофеевский, который как бы раньше меня созрел политически – культ Сусанны, и, вообще, - культ неприятия несправедливости... Мы тогда были очень возвышенные молодые люди. Мы рассуждали не в политических категориях, а в политике мы ни черта не понимали, – а в категориях, так сказать, возвышенных. И вдруг [он] полюбил Сталина и опубликовал первый, и в последний раз в своей жизни несколько, - два, по-моему, - стихотворения о любви к Сталину. За что я его не только тогда не осуждал, но и сейчас не осуждаю. Я думаю, что это был у него абсолютно искренний порыв. Господи! Ольга Бергольц, – о чем говорить! Я абсолютно это говорю не в пику Сашке Тимофеевскому, к которому и сейчас сохранил, если не любовь, то некоторую нежность. Но у меня ничего этого не было, кроме сухой радости, кроме сухой и спокойной радости, что он, наконец, умер.

Прослушать звуковой фрагмент (формат MP3) 4.29 mbЗнал ли я, что будет лучше? Нет. Почему-то те евреи, которые меня окружали в нашей коммунальной квартире,4) особенно тётя Муся... Она в падучей чуть ли не билась на полу и кричала: «Умер любимый и... двадцать десятое...» Я думал так. Я думал, что может быть хуже не будет. Но с другой стороны, раз взрослые люди, евреи... Ну почему евреи? Я не думал вообще в таком плане - евреи не-евреи. Ну, уж коль скоро до нас, до евреев добрались так, что уже геноцид! А я об этом знал. Тоже не благодаря своему уму, а благодаря взрослым людям, которые мне объяснили. Я сделал одну вещь, про которую я еще никому не рассказывал, и не расскажу Майе в машину. Может быть только расскажу без машины. Я не хочу. Я - свободный человек. А тётя Муся Липовецкая – ты ее, по-моему, знаешь, прямо билась в падучей. А живший у нас партиец и индустриальный командир, который был директором огромного в Запорожье завода, сталелитейного, насколько я помню, просто удивлялся и говорил в таком духе: «Мы марксисты... Ну, конечно, очень жалко, что умер товарищ Сталин, но что же вы, девушка, – девушке было за сорок, а ему за шестьдесят, – что же вы так уж, что уж за истерика такая. Умер, а вот мы соберемся». Он был хохол, двухметрового роста украинец, и в глазах его был, по-моему, чистый смех, как мне сейчас кажется, может быть я сейчас вру, но не нарочно. А я, когда стоял там в стройных рядах и когда сказали, что «умер сокол наш ясный», - мне трудно было удержать смех.

Школьная фотография (детали уточняются)

Потом мы с Володькой Ротштейном, это был мой соклассник, который потом как и его отец Ротштейн, внесший немалый вклад в советскую психиатрию... Он был, не знаю, учеником ли, но во всяком случае сотрудником Серейского,5)который впервые ввел электрошок. И в той, старинной, грубой методике электрошок, хотя и физически изувечил, но вылечил психически мою мать. Так вот, этот Ротштейн, сын того Ротштейна, Володька, тоже стал психиатром. Меня провожали очень многие мои сверстники и соклассники, а Ротштейн не провожал, потому что я обругал советскую психиатрию, а он был уже на стороне психиатрии. Но в ту пору, весной 1953 года, когда отбросил лапти рябой, когда только мы вышли из школы мы вообще решили, по-моему, прогулять мы просто решили отдохнуть от всего этого кошмара! Что умер Сталин – может быть будет и хуже, я не знал. Нет, когда Сталин был жив, я очень хорошо знал, что будут уничтожать всех евреев, и в этом нет никакой моей заслуги. Мне это объяснили. Но когда он умер, опять стало непонятно. Мы решили прогулять, и целый день ходили по Москве и ели мороженое. И презирали тех, кто искренно плакал.

 

1) Лидия Федосеевна Тимашук (1898–1983) – врач-рентгенолог кремлевской поликлиники. 13 января 1953 г. в сообщении ТАСС под заголовком "Арест группы врачей" говорилось о подвиге врача Л.Тимашук, разоблачившей кремлевских «убийц в белых халатах». Лидию Тимашук немедленно наградили орденом Ленина. Вошла в историю как знаменитая доносчица. Возможно, ее единственную разоблачила и дискредитировала сама советская власть: 4 апреля, через месяц после смерти Сталина, вышло постановление президиума ЦК о реабилитации арестованных врачей и лишении Тимашук ордена. (Прим. В.Емельянова)
2) Евгений Александрович Шаповал (1931–2003), близкий друг А.Якобсона. Студентом МГУ арестован в 1950 году по обвинению в участии в антисоветской молодёжной организации. Осужден по ст.58-10, 58-11. Полтора года отсидел в тюрьме, затем – Минлаг, общие работы и туберкулёз. После освобождения в 1954 учился на физфаке МГУ и в аспирантуре, куда принят по настоянию Л.Ландау. (Прим. В.Емельянова)
3) Юрий Алексеевич Гастев (1928–1993) – сын известного пролетарского поэта и создателя НОТ («Научная Организация Труда»). Отбывал срок в 1945–49 гг. Утром 5 марта 1953 в очередном бюллетене о состоянии здоровья тов.Сталина диктор Левитан сообщил, что у него «наступило Чейн-Стоксово дыхание». Широкие массы не знали, что этот термин, названный в честь двух шотландских врачей, означает скорое наступление клинической смерти. Врач, сосед Юры по туберкулезной палате в Прибалтике, где лечился в это время Гастев, услышав бюллетень, – «аж вскочил: Чейн-Стокс – парень исключительно надежный, ни разу еще не подвел. Пора сбегать!» Завмаг-эстонец не удивился раннему посетителю и лишь спросил: «Расфе уше?, – там какой-то тыкaние...», но получив ответ: «Все в порядке!», вынес Юре 4 бутылки водки и не взял денег: «...та прихотите, пошалуйста, кокта только сакотите!» Таким образом, обмывание генералиссимуса произошло за несколько часов до официального объявления о его смерти. (См. Ю.Гастев. "Дыхание смерти знаменует возрождение духа")
Ю.А.Гастев. Гоморфизмы и модели. Наука, Москва. 1975. Предисловие Полюбившийся термин Ю.Гастев использовал в своей диссертации по математической логике, где не упоминались классики марксизма, но во вступлении, Ю.А.Гастев. Гоморфизмы и модели. Наука, Москва, 1975. Библиография в числе лиц, которым автор выражал благодарность, были названы профессора Дж.Чейн и У.Стокс со ссылкой на вымышленную статью "The Breath of the Death marks the Rebirth of Spirit", «датированную» мартом 1953 года. См. Ю.А.Гастев. "Гомоморфизмы и модели". Москва, Наука. 1975. (Прим. В.Гершовича) См. также очерк Ю.Гастева "Красив, да умен…", посвященный А.Якобсону.
4) Квартира на первом этаже углового дома по ул.Герцена, 24 и Хлыновского тупика, напротив театра им.Маяковского. 17 августа 1941 года во дворе дома разорвалась бомба. (Прим. В.Емельянова со слов В.Г.Якубсона, двоюродного брата Толи.)
5) Марк Яковлевич Серейский (1885–1957), возглавлял первые в СССР работы по изучению медикаментозной конвульсивной и электросудорожной терапии. Впервые ввел в психиатрическую практику электрошоковую терапию. Для проведения последней был сконструирован первый отечественный аппарат. (Прим. В.Емельянова)