ШКОЛА

1-го сентября 1943 года меня привели в 1 класс "а" 135-ой школы Советского района г. Москвы. Школа была совершенно новой, "с иголочки". Стояла она на пустыре на месте недавно снесенного храма, метрах в двухстах от Моссовета. В то время в центре Москвы жило много семей с детьми школьного возраста, поэтому у нас оказалось несколько первых классов: кроме "а" были "б", "в", "г" и, кажется, ещё. Многие из нас сохранили дружеские отношения на многие годы. К сожалению, на Мемориальной сетевой странице, посвящённой Анатолию Якобсону, уделено мало места тому, как влияла на его формирование эта школа, в которой он учился все 10 лет, школьные товарищи и их родители. Признаю, что это и наша вина. Попробуем ее загладить, насколько возможно.

Но вернёмся к началу. Мы пришли в школу, напоминавшую дворец. В этом мы видим заслугу ее директора – Фёдора Фёдоровича Рощина. Для нас, детей начала войны, видевших в жизни мало прекрасного, очутиться в здании, на каждом этаже которого стояли на постаментах античные фигуры и экзотические растения, было потрясением. Мебель была вся новой, кабинеты физики, химии, биологии были оснащены всем необходимым. Учителя были не просто высокой квалификации, они были и отличными воспитателями. Через несколько лет нашими трудами под руководством преподавателей биологии Верой Михайловны и её супруга физика Георгия Семёновича Дудниковых возник на пустыре сад.

ОДНОКЛАССНИКИ

Первым одноклассником, с которым я подружился, был Юра Астахов. С ним мы через 10 лет вместе поступили на физфак МГУ и дружим до сих пор. Он был первым в списке нашего классного журнала, вторым был я. Последним по списку в этом журнале был Толя Якобсон, с ним я подружился после Астахова, пропустив, таким образом, весь список. В то время он был известен под прозвищем Сон (гораздо позже он стал Тошкой, как ласково называли его друзья) – но не просто Сон. Сколько я его помню, он был неотделим от верёвочки. Верёвочка была из скрученной обёрточной бумаги. Он непрерывно крутил её между пальцами. Тот конец, который был под пальцами, тщательно обматывался крепкими нитками, в основном, чёрными. Это существенно удлиняло срок жизни верёвочки. В 1945 году все смотрели детский фильм "Слон и верёвочка". Поэтому полное Толино наименование звучало как "Сон и верёвочка".

ХЛЫНОВСКИЙ ТУПИК

Мне запомнилось первое посещение дома в Хлыновском тупике, где он жил с мамой. Тошка разыграл спектакль. Он повалил меня на диван, легонько прижал мою шею одной рукой, занёс надо мной вторую, и стал что-то невнятно декламировать. Эта сцена, как он мне объяснил потом, значила расправу Отелло над Дездемоной. Позже я много раз бывал дома у Тошки, когда мы были в младших классах, но никого из родственников, кроме мамы, Татьяны Сергеевны, не заставал. Нашим занятием были, в основном, шахматы. Он дал мне первые уроки. Но никогда до его уровня я не поднимался. На мне он оттачивал своё мастерство.

Был ли Тошка хулиганом, как о нём вспоминают некоторые соученики? Думаю, что нет, в вульгарном смысле этого слова. В нём было велико чувство противоречия и, я бы сказал, гордости, иногда чувство излишней уверенности в своей правоте. Приведу такой случай из школьной жизни. У кого-то, что-то пропало на уроке. Наша преподавательница заявила, что не выпустит никого из класса, пока не проведёт обыск. Якобсон устроил грандиозную истерику, заявил, что он ни у кого ничего не брал и ему надо выйти из класса. Уже то, что его заподозрили в краже, показалось для него оскорбительным.

В пятом классе среди нас появился Володя Ротштейн. Мы подружились. Жил он дальше всех от школы, на Троицкой улице. Возвращаться из школы одному ему было скучно, поэтому он умолял друзей – Илюшу Слепакова, Тошку или меня – проводить его до дома; иногда даже вставал на колени. Это было весело, и мы соглашались. Через год его и Тошку Якобсона перевели в шестой класс "б", что их окончательно сдружило. А мы, оставшиеся в классе "а", дожидались звонка на перемену, чтобы встретиться с друзьями.

В 1950 году (в 8-й класс) нашей школы был принят Миша Тихомиров, приехавший из Воркуты с мамой Еленой Анатольевной, где отбывал заключение его отец, Павел Петрович Тихомиров. Володя Ротштейн ввёл Мишу в нашу компанию. Мы считаем, что семья Тихомировых, а особенно Павел Петрович, сыграли существенную роль в воспитании в нас и в том числе в Тошке чувство гражданской позиции.

Нашу тесную компанию мы назвали "Великий Хурал". Монголы здесь были не причём. Нам просто понравилось название.

На этом рисунке вверху слева – Тошка, раскуривающий трубку. Вверху справа Володя Ротштейн. Он составлял наш фотоархив. Он первый освоил компьютер. Этот коллаж – его работа. Далее он окончил медицинский институт и стал профессором психиатрии, как и его отец. Слева Юра Астахов, окончивший вместе со мной Физический факультет МГУ; он посвятил себя работе в космической отрасли. Справа Миша Тихомиров. Он стал театральным художником. Внизу Илюша Слепаков и я. В центре родители Миши Тихомирова.

Родители Миши были очень добрые люди, и у них на квартире по существу был наш клуб. Мы приходили туда, как к себе домой. Мы обменивались впечатлениями о текущих событиях, рассказывали анекдоты, играли в преферанс, приводили знакомых девушек потанцевать, пили вино.

Когда мы познакомились, они жили на Малой Бронной, в коммунальной квартире, на низком первом этаже старого московского дома. В любое время, дома Миша или нет, можно было постучать в окно, и входная дверь открывалась. Мы обсуждали и политические новости. Вернувшийся из ссылки Павел Петрович рассказывал о его содержании во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке, о том, какой было пыткой для заключённых, когда их выводили на прогулку, на крышу большого дома. Высокий забор, окружавший крышу, не позволял видеть ничего, кроме неба, а снизу слышались звонки трамваев и человеческая речь. Страшное впечатление производил рассказ Павла Петровича, как их гнали в лютый мороз по этапу по заснеженным воркутинским просторам.

Через несколько домов на Малой Бронной жила интеллигентная семья Коптеловых. Евгений Иванович был дантистом. На этой почве он и познакомился с Тихомировыми. Его супруга, Нина Михайловна, милая, добрая женщина, работала в Центральном аэрогидродинамическом институте (ЦАГИ). Их сын Коля был на несколько лет моложе нашей компании. Они были частыми гостями у Тихомировых. Тошку они очень любили. На их старом "москвиче" они как-то брали его с собой летом на юг к морю.

СОЦИАЛЬНАЯ НАПРЯЖЁННОСТЬ В СТРАНЕ

Начало пятидесятых годов ознаменовалось в нашей стране социальной напряжённостью, связанной с так называемой "борьбой с космополитизмом". Она переросла в откровенный государственный антисемитизм. Венцом этого позорного явления стало "дело врачей". Оно отразилось на судьбе отца Володи Ротштейна, Григория Абрамовича, была затронута и судьба многих врачей, хороших друзей моих родителей. Всё это активно обсуждалось нами в квартире Тихомировых. Помню, как Елена Анатольевна на всякий случай прикрывала окно, чтобы наши споры не были слышны на улице.

Развязка наступила 5 марта 1953 года. Умер Сталин. Общество поляризовалось. Часть общества жила в ожидании перемен. К этой части относилась и наша компания. Другая часть общества восприняла смерть вождя, как трагедию для страны. Мы с Юрой Астаховым жили в соседних домах и ходили в школу вместе. 5 марта идём по Большому Гнездниковскому переулку. Впереди идёт Миша Голубев (его отец был генералом). Нагоняем. Юрка произносит – "Гигнулся Безенчук", я добавляю – "Дуба дал" (ох и циники мы были). Миша поворачивается, и мы видим, что он всхлипывает, и по лицу текут слёзы. Мы с Юрой притормозили на всякий случай.

Володя Ротштейн вспоминает, что в тот день к нему подошёл Тошка и шепнул на ухо: "Теперь врачей выпустят", и они пошли есть мороженое, как вспоминает Тошка, прогуляли школу и презирали тех, кто искренне плакал.

ЭКЗАМЕНЫ

А у нас начинались экзамены на аттестат зрелости. Тошка был чистейший гуманитарий. Серьёзный интерес к литературе проявился у него рано. В старших классах у нас появился новый преподаватель по литературе Виктор Яковлевич Шерапов.

Слух об его интересных уроках тут же прошёл по всей школе. Тошка, узнав, что в нашем классе предстоит урок литературы, старался набедокурить, чтобы его выгнали из его класса, и тогда он стучался в наш класс и просился на урок. В.Я. Шерапов всегда шёл ему навстречу. Помню, как Виктор Яковлевич пытался объяснить нам разницу между книгой и "чтивом". Это слово нам так понравилось, что закрепилось за ним как прозвище. Он учил нас читать стихи спокойным голосом, без подвывания. Обсуждался вопрос, почему до сих пор не создан фундаментальный роман о Великой Отечественной войне. Виктор Яковлевич говорил, что ещё не пришло время, приводил в пример роман Л.Н. Толстого "Война и мир", который был создан через несколько десятилетий поле войны 1812 – 1814 годов. Вместе с тем, он настоятельно рекомендовал нам прочитать Виктора Некрасова "В окопах Сталинграда".

У Тошки был какой-то животный страх перед математикой. Поэтому Татьяна Сергеевна упросила меня готовиться с ним вместе к экзаменам по математике. Это не составило для меня труда. Каждое утро я приходил к нему на Хлыновский. После элементарных объяснений он восторженно восклицал: "Неужели, всё так просто!" Вечером приходила Татьяна Сергеевна и приносила бутылочки из молочной кухни с кефиром и киселём, чтобы подкормить нас. Она трогательно любила меня, говоря: "Юрочка, ты мой любовник!".

Тошку безобразно провалили на экзамене по литературе в институте. Армия ему по состоянию здоровья не грозила и он, на первых порах, обладая недюжинной силой, устроился грузчиком в системе Мосгаз. К этому времени в ЦК КПСС разоблачили антипартийную группу, и он получил задание вывозить на свалку гипсовые бюсты бывших руководителей партии и правительства. Тошка рассказывал, с каким удовольствием он громил кувалдой бюсты Кагановича, Маленкова и Молотова.

ТЕРЯЕМ ДРУЗЕЙ

В 70 – 80-х годах мы начали терять наших друзей. Страшная судьба постигла семью Коптеловых. В 40 с небольшим лет у Евгении Ивановича случился инсульт. Его частично парализовало и сделало неработоспособным. Он сам решил уйти из жизни, выстрелив себе в рот из охотничьего ружья.

Боясь за судьбу сына Коленьки, Нина Михайловна всячески старалась сделать так, чтобы он поближе сошёлся с нашей компанией. Но Коля был младше нас и у него были свои интересы. Он влюбился в женщину, которая была старше него, и к тому же у неё был муж и ребёнок. Не в силах найти решения возникшей задачи, Коля взял отцовское ружьё и выстрелил себе в сердце. Кроме того, что Нина Михайловна осталась одна без любимых ею людей, она осталась ещё и без квартиры, так как нигде не была прописана. Только благодаря усилиям академика А.Н.Туполева, с которым много лет работала, и который очень ценил её, ей удалось получить однокомнатную квартиру в Бирюлёво. Мы постоянно опекали её.

Дом Тихомировых на Малой Бронной был снесен. Они занимали половину квартиры. В другой половине жила скромная пожилая женщина Бася Григорьевна с двумя детьми. Старшая, Лиля, была несколько старше нас и к нашей компании не примыкала. Она поступила на Экономический факультет МГУ. Младший, Гарик, был лет на 8 младше нас. Гарику суждено было сыграть крупную роль в правозащитном движении. Но о нём позже. Всех жителей дома переселили в Беляево.

Наиболее тесно Тошка сошёлся с Гариком Суперфином, участвуя в правозащитной деятельности. В беседе с Майей Улановской Тошка даёт блестящую характеристику Гарику, как незаменимому специалисту при редактировании "Хроники текущих событий". "...Известно, что в своей области он был уникальный специалист. "Сказать о нём "специалист" - это очень бледно. Конечно, он специалист. Но при том, что он не получил высшего образования – из одного института его отчислили, а второго он не кончил – он просто гигант в своей области. А область его очень обширна. Кратчайшим образом, единственным словом, я охарактеризовал бы это как источниковедение. Архивы, документы, библиография - это его стихия. У него – колоссальные знания, феноменальное чутьё, а главное – удивительный диапазон...А кругозор Гарика и сфера, поле его деятельности поистине необозримы. Он был бесценным человеком не только для Солженицына и Сахарова"... Арест его был неотвратим. Гарик был неизменным консультантом, библиографическим редактором "Хроники", совершенно бесценным человеком. Накопилось много материала¸ и понадобился библиографический аппарат. Появилась картотека. О ней возникла целая легенда. Больше всего КГБ охотился не за самой "Хроникой" а за её архивом¸ картотекой. Завладеть ею – значило засечь сотни людей".

Миша Тихомиров после окончания училища стал театральным художником. У него были две интересные черты: во-первых, как художник, он был очень самостоятельный. Он мог быть только главным художником театра и не выдерживал насилия над собой даже от главного режиссёра театра. Если он не уживался с руководством, он заканчивал сезон и уходил. За всю свою недолгую карьеру он проработал в театрах в Калинине, Ярославле, Свердловске, Владикавказе, Кемерово и где-то, кажется, ещё. Во-вторых, что не противоречит первому, он был любвеобилен. За свою недолгую жизнь он был четырежды женат, не считая кратковременных увлечений. Расставаясь с очередной женой, он сохранял с ней дружеские отношения. В 40 лет он умер от инфаркта. Когда его хоронили, все четыре жены стояли у гроба.

Для родителей его ранняя смерть стала страшным потрясением. Она была совершенно неожиданной и оставила их одинокими. Несмотря на их переезд из центра Москвы на Юго-запад, мы старались навещать их как можно часто. Когда пришло время, мы же и хоронили их.

Мы регулярно заглядывали к Тошке, интересуясь его делами. В 1956 году он познакомил нас с Майей Улановской. Из его объяснений стало ясно, что она была репрессирована и сейчас, после реабилитации, ей негде жить. После того, как они поженились, и у них родился сын Саша, они переехали в квартиру на Перекопской улице. Несколько раз мы бывал на этой квартире.

Тошка неохотно рассказывал своим школьным друзьям о своей правозащитной деятельности. Существенно большую информацию мы получали от Нины Коптеловой. После трагедии, случившейся с её семьёй, она сблизилась с некоторыми Тошкими друзьями, в основном из литературных кругов. Иногда приносила почитать нам что-либо из "Самиздата".

ПРОВОДЫ

В 1973 году мы отмечали 20-летие окончания школы. Собрались в ресторане "Националь". Тошка был сдержан и удручён. Когда выходили из ресторана, он признался, что придётся уехать с семьёй в Израиль. "Иначе придётся ехать в другую сторону". Он пригласил нас на следующий день на официальные проводы на Перекопскую. Там была тьма незнакомых нам людей. Особенно выделялся громким голосом и подвижностью высокий человек. Как потом сказал нам Тошка, это был Александр Галич. Утром самолёт улетал в Израиль.

Через 2 дня утром раздаётся звонок:
- Дзе, (это было моё прозвище) это ты?
- Тошка, откуда ты звонишь? Ты уже из Израиля?
- Мы не улетели. Неверно оформлен багаж. Мы улетаем завтра.
Мы едем на Волге с Перекопской, а тебя прошу забрать мать с Хлыновского. Будем ждать тебя у въезда на мост через канал, дальше поедем вместе. Остановись, не доезжая метров 70 до здания аэровокзала. Там в здании фотографируют провожающих.

Забираю Татьяну Сергеевну и, подъезжая к мосту, делаю отмашку. Волгу ведёт Юлик Даниэль. Рядом с ним Тошка. На заднем сидении Лидия Корнеевна Чуковская и Нина Михайловна Коптелова. За съездом с моста волгу вдруг тормозит инспектор ГАИ. Проезжаю 100 метров и прижимаюсь к обочине. Вдруг, какая-нибудь провокация? Но машину отпускают, еду за ними. Останавливаюсь, как договаривались, недоезжая до здания аэровокзала. Подбегает Тошка, обнимаемся с ним, с Татьяной Сергеевной, сажусь в машину и жму на газ.

Всю информацию о Тошке мы получали от Нины Коптеловой. Мы были в курсе всех новостей. Иногда удавалось даже прослушать записи телефонных разговоров.

Разговоры, как правило, были полны тоски по дому, вспоминалась Опалиха, где много времени Тошка провёл в гостях у Давида Самойлова.

Летом 1974 года Нина Коптелова предложила мне съездить в гости и познакомиться с семьёй Рекубратских. Она была и раньше знакома с ними через Тошку. Как сказала Нина, Виталий Рекубратский был женат на родственнице Андрея Дмитриевича Сахарова, Маше. Виталий с семьёй проводил лето в лагере на берегу Московского моря. Нина специально подобрала время, чтобы по дороге заехать навестить свою знакомую Марию Сергеевну Петровых, находившуюся в доме отдыха. Мария Петровых была известной русской поэтессой и переводчицей, входившей в круг таких выдающихся деятелей отечественной литературы, как Анна Ахматова, Борис Пастернак, Осип Мандельштам. Знакомству с М.С. Петровых Нина Коптелова была обязана Тошке. Навестив Марию Сергееву, двинулись дальше.

РЕКУБРАТСКИЕ

Лагерь Рекубратских на берегу Московского моря представлял собой вагончик, в котором жили Виталий с Машей и маленьким Ванечкой. Это была чудесная семья. Вокруг вагончика было разбито несколько палаток для помощников Виталия и гостей, отбоя от которых, как я понимаю, не было. В разное время туда приезжали, в том числе, Тошка и Сергей Адамович Ковалёв. Виталий был ихтиологом, в задачу которого входило в частности, изучение рациона питания речных рыб. У него был катер и сеточка для ловли рыбы. На катере Виталий брал нас на прогулки. Рядом был лес для чудесных гуляний. Выпотрошенная рыба тут же шла на стол. Непьющих в нашей компании не наблюдалось. Десять дней прошли как один день.

Дней через 10 после нашего приезда мне домой позвонила Маша Рекубратская. Она просила меня съездить в Тарусу и вывести оттуда её пожилых родственниц, проводивших там лето. Начинало уже холодать. Я, конечно, согласился. На участке Машиных родственниц росло несколько могучих деревьев. Она объяснила мне, что когда-то их родственник собирал саженцы по всей России и привозил на свой участок. Там росли уникальные кедры, сосны и другие неведомые в этих местах деревья. Пока Маша собирала своих родственниц в дорогу, я решил прогуляться по Тарусе. Прежде всего, я попросил рассказать, как найти дом, где жил Константин Паустовский, и как найти его могилу. Оказалось, что одноэтажный рубленый дом окружён ветхим забором, к которому был прикреплён листок бумаги с выцветшей надписью гласившей, что в доме музея нет. Сквозь щель в заборе просматривалась мемориальная мраморная доска2. На краю кладбища, по-видимому, на месте захоронения лежал необработанный камень, на котором металлическими буквами были выложены имя и годы жизни3. В Интернете можно найти указание, что Константин Георгиевич номинировался на Нобелевскую премию по литературе, которая, в конце концов, дипломатическими маневрами была присуждена Михаилу Шолохову.

Наша обратная дорога в Москву прошла без приключений.

Через полтора года Нина Коптелова принесла трагическую весть, что Виталий Рекубратский покончил с собой.

Вот что пишет в своих "Воспоминаниях" Андрей Дмитриевич Сахаров: "Много провожающих было также на аэродроме в Шереметьево. Одним из них был Виталий Рекубратский, муж моей двоюродной сестры Маши. Это он помог устроиться на работу, на Опытную рыборазводную станцию Сереже4 и Реме. Виталий принес на аэродром и отдал мне и Руфи Григорьевне письмо Короленко моему деду, найденное в бумагах тети Тани после ее смерти. Мы не знали, что это был прощальный подарок. Через две недели Виталий покончил жизнь самоубийством. 19 сентября, за несколько часов до гибели, я видел его последний раз на дне рождения Софьи Васильевны Каллистратовой; я пишу о ней в следующих главах. После Виталия остались два сына, Ваня и Сережа, мои племянники. Ваня назван, конечно, в честь деда Ивана Сахарова, а младший Сережа – в честь Сергея Ковалева, он родился через месяц после суда в Вильнюсе".

Весть о самоубийстве Виталия произвела на Тошку тяжёлое впечатление. В письмах, телефонных звонках он пытался выяснить подробности того, как Виталий совершил это действие. Складывалось впечатление, что он готовился повторить это...

Теперь мы должны сделать небольшое отвлечение.

ОТВЛЕЧЕНИЕ. СОЗРЕВАНИЕ ТОШКИ ЯКОБСОНА

В книге, написанной Майей Улановской вместе с мамой (Улановская Н.М., Улановская М.А. "История одной семьи" - СПб. : Инапресс, 2003. – 461 с.) одно из приложений посвящено по существу интервью, которое Тошка даёт Майе. Это интервью можно даже назвать Тошкиной исповедью, рассказом о том, как менялась его жизненная позиция, как он постепенно подходил к осознанию того, что происходит вокруг него. Беседа Майи с Тошкой происходила в апреле 1978 года...

Значительная часть беседы была посвящена ответу Тошки на вопрос Майи: "Расскажи о своём отношении к сионизму, сионистам и Израилю".

Тошка: "Я согласен с сионистами в том, что с момента, когда был создан Израиль, судьба еврейского племени связана с этим государством. И у меня есть глубокое мнение в нерушимости этой связи. В этом пункте я как бы и сионист. Но те правоверные сионисты, с которыми мне пришлось иметь дело, к этому и бесспорному для меня пункту автоматически прибавляют второй, как бы вытекающий из посылки: что судьба каждого еврея должна быть непременно связана с судьбой его народа. А в этом случае определённого конфликта между личным, индивидуальным, общим, родовым – племенным индивидуальное должно быть принесено в жертву народному. Я этого мнения не разделяю, так же, как и ты... Но человек, который распространял в Москве...учебник иврита "Мори" или что-нибудь в этом роде, тоже был сионистом. А я не трудился, или мой труд был случаен и как бы побочен. Я об этом не хочу говорить. Поэтому я не сионист5"...

"Теперь о том, как я решил уехать в Израиль. Так или иначе, я еврей. Я всегда знал, что я еврей. С детства. Я не считал, что это хорошо или плохо. Стало быть, я всегда любил Израиль. Я любил его как еврейское государство. Прежде всего, как государство, в самом грубом, примитивном, марксистском смысле слова. Как государственную машину. Что меня роднит с этой страной? Казалось бы, ничего. Природа, конечно, очень красивая и величественная, но я люблю среднерусскую, вообще европейскую природу. Народ этот здесь, в Израиле, не вызывает у меня никаких сантиментов. К культуре этой я непричастен. Что такое для меня Израиль? Для некоторых это была Палестина, святая земля или, может быть, "от Нила до Евфрата" или ещё что-нибудь. А для меня ничего не было, да и нет. Если рассматривать отдельные учреждения этого государства с точки зрения аппарата управления, то это выглядит очень несимпатично – бюрократизм"...

"Но, видимо, я всю жизнь бессознательно понимал, что я еврей. Но что такое еврей? По культуре я, конечно, русский. Не хочу рассматривать сейчас твой парадокс, что я настолько русский, как только еврей может быть. Я всю жизнь знал, что я еврей, и потому моя душа тянулась к государству Израиль. Это – первое и главное. Второе – я не хотел сидеть. Мне было безумно больно расставаться со своими друзьями. Не только потому, что я их любил, а и потому, что я, действительно, хотел разделить их судьбу. Короче говоря, всё меня привязывало к России. И если проделать совсем уж беспощадный психологический эксперимент и задать себе вопрос: А если бы у тебя, Якобсон, не было сына, который нас как бы взял всех и за верёвочку привёл в Израиль? Уехал бы ты из России или нет? На этот вопрос, будучи честным, я не могу ответить. Я не знаю. Не знаю, и всё. Потому что это гадание. Конечно, я бы выглядел очень красиво и благородно, если мог ответить: нет, все было ради сына. А я, если бы не сын, безусловно, остался бы в России. На самом деле – во-первых, мы не можем отрешиться от того, что у нас есть сын. Стало быть, этот эксперимент в чистом виде поставить нельзя. Но даже если мы сделаем вид, что мы ставим его в чистом виде, всё равно внутренняя честность не позволяет мне ответить мне на это однозначно. Я не знаю, может, я и тогда бы уехал. Почему? Из страха перед тюрьмой? Ну, известно, что я был как бы ни из последних трусов в России, кое-что делал, но я был не из тех, которые делали, потому что за это сажают. А были и такие. Психологически у меня была другая позиция: я делал, не смотря на то, что за это сажают. Естественно боясь тюрьмы, как и свойственно нормальному человеку, а ещё боясь сумасшедшего дома. Я не могу ответить на этот вопрос. Думаю, что не уехал бы, если бы - не сын".

Далее, Майя ставит вопрос о том, насколько повлияло на Тошкину гражданскую позицию знакомство с семьёй Улановских в 1956 году. Согласившись с Майей о большом влиянии семьи, Тошка рассказывает о том впечатлении, которое оставила на него русская деревня. "Но так случилось, что я два лета провёл в Коноплянке, совершенно классической русской деревне Тамбовской области. Говорю "классической" потому что, она, с одной стороны, не пригородная, когда колхозники могут продавать продукты в городе и, значит, как-то существовать. С другой стороны, это не какая-то сибирская деревня с совсем уж побочными промыслами, где можно, например, охотиться. Это была классическая русская деревня в хорошей, чернозёмной среднерусской полосе. Где колхозникам давали сорок соток огорода - максимум того, что давали в России. Вот вчера шёл разговор о том, как притесняли крестьян. Твои однодельцы сидели в сталинских лагерях, испытали нечто ужасное, но русской деревни он на самом деле не знали. И я сегодня, буквально два часа назад, возмущался, что не знаю русского народа. Конечно, я его не знаю. Но его и Достоевский, и Щедрин не знали. Но я знаю русский народ в том смысле, что я в нём жил. И всегда интересовался его жизнью. Кроме того, что ничего не давали на трудодень – это Бог с ним, но с этих самых приусадебных участков брали неимоверный налог, который отменили только после смерти Сталина ещё при Маленкове. Сорок соток огорода! Человек, который жил в деревне, понимает, что такое сорок соток. С этого можно жить. Но этого полагалось сдавать государству сорок килограммов мяса в год. Мясо на огороде не растёт. В этой самой Тамбовской области, в одном из её районов, жил когда-то Мичурин. Там росли чудесные сады. Колхозники вырубили почти все сады, потому что они были обложены невероятным налогом. Но это ещё можно понять. Но с огорода требовалось сдавать мясо, это понять очень трудно. Если человек мог выкормить свинью и сдать её государству, он выкармливал. Если нет – я лично знаю случаи, когда колхозник каким-то образом доставал деньги, покупал мясо и сдавал государству, чтобы сохранить свои сорок соток огорода. Я жил в Коноплянке летом 1949 и 1950 года, всё видел и понимал. Я понимал, что такое колхозы, что этот режим сделал с мужиком. Для меня это был чудовищный режим".

МОЕ ПЕРВОЕ И ПОСЛЕДНЕЕ ПОСЕЩЕНИЕ ИЕРУСАЛИМА

С группой инвалидов – участников ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС нас направили в ноябре 1995 года для лечения на Мёртвом море. Я позвонил Майе и сообщил, что на обратном пути в начале ноября 1995 года попаду в Иерусалим и попрошу проводить меня на Тошкину могилу. Майя ответила мне, что кладбище не ассоциируется у неё с живым человеком. Поэтому она не бывает на кладбище и может не найти могилу. Тогда я спросил, сможет ли это сделать Саша. Майя ответила, что Саша такой же, как она. Договорились на том, что Майя даст мне телефон Тошкиного друга, который и проводит меня на могилу. По предварительной договорённости я должен был позвонить ему, когда прибуду в Иерусалим, чтобы он проводил меня на Тошкину могилу. Но я услышал в ответ, что сегодня это невозможно: вчера убили Ицхака Рабина, и в городе небольшая паника...

Март 2013
Москва

---

1) Юрий Иосифович Брегадзе (р. 1935 г.) - заслуженный деятель науки Российской Федерации, профессор, доктор технических наук, академик Метрологической академии. В 1959г. окончил физический факультет Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова. С 1966 г. работает во Институте физико-технических и радиотехнических измерений (ВНИИФТРИ) Госстандарта России - одном из ведущих метрологических институтов страны, - в течение многих лет возглавлял Отделение метрологии ионизирующих излучений. По его руководством создан ряд эталонов в области измерений дозы и радиоактивности, которые используются для обеспечения единства измерений. В сотрудничестве со специалистами других ведомств разработан ряд нормативных документов, регламентирующих методики измерений, выполняемых с целью контроля радиационной безопасности при проведении различного вида работ с источниками. Ю. И. Брегадзе участвовал в разработке Федерального закона "Об обеспечении единства измерений", ряда подзаконных актов и государственных стандартов, регламентирующих разработку, испытания, постановку на производство и эксплуатацию измерительных приборов. В 1986г. Ю. И. Брегадзе принял участие в ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС, возглавив Оперативную группу Госстандарта при Правительственной комиссии. Он автор более 100 научных трудов и соавтор пяти монографий. Источник:
Маргулис У.Я., Брегадзе Ю.И. "Радиационная безопасность. Принципы и средства ее обеспечения". М. : Эдиториал УРСС, 2000. 120 с.
http://urss.ru/cgi-bin/db.pl?lang=Ru&blang=ru&page=Book&id=1777 (Прим. А. Зарецкого)

2) Музей К. Паустовского был открыт в 2002 году. (Здесь и далее Прим. Ю. Брегадзе)

3) Сейчас, судя по фотографии в Интернете, после реконструкции камень оставлен, правда без букв, установлен православный крест и рядом плита с гравировкой имени дат жизни.

4) Имеется в виду Сергей Адамович Ковалёв.

5) Все подчёркивания наши (Прим. Ю. Брегадзе)