О литературе Переводы Стихотворения Публицистика Письма А. Якобсон о себе Дневники Звукозаписи
О А.Якобсоне 2-ая школа Посвящения Фотографии PEN Club Отклики Обновления Объявления



А. Якобсон



ЛИЦО ПЕЙЗАЖА-ЧЕЛОВЕКА1)

(О поэзии Варлама Шаламова)




Овраг наполнится угаром
И гнилью теплой и сухой.
В лесу запахнет скипидаром,
Как в живописной мастерской.

У яблонь запах громче грома.
Взошла вечерняя звезда.
И ветер вьется возле дома,
Не убегая никуда.

В этом маленьком стихотворении отчетливо запечатлен художни­ческий почерк его автора, Варлама Тихоновича Шаламова. Безупречно слаженный, по установившейся терминологии – «традиционный», а по существу –  самый что ни на есть современный стих. Современный по всей фактуре своей: сжатость выражения –  под стать интенсивности поэтического созерцания; образы детально-предметны, чувственно-достоверны; метафора и неожиданна, и натуральна вместе; ритм энергичен, звучание свободно, рифмовка крепка. Высокая профессиональная техника здесь налицо, но не на лице стихотворения: она не выступает наружу, не довлеет себе, подчиняясь замыслу, картине, настроению. В восьми строках схвачено дыхание жизни, движение природы...

Природа –  основной объект, а точнее –  субъект поэтического изображения у Шаламова. Беспрестанно и одухотворенно действующий субъект.

«В лесу запахло скипидаром, как в живописной мастерской» –  это очень по-шаламовски сказано. Обратим внимание на характер сравнений в следующих отрывках:

Ручей, как лист железа,
Грохочет на камнях...

Как грузчик в каменном карьере,
Морская трудится волна...

А если дождь внесут в сады,
То каждый сад –
Как газированной воды
Пузырчатый каскад.

Как будто там горячий цех,
Тяжелые труды,
И вот расставлены для всех
Стаканчики воды...

А вот и целые стихотворения, где образ природы являет собой одновременно и образ труда.

 

Огниво

Как спичкой чиркают о камень,
Как бьют кресалом о кремень,
Так волны высекают пламя
И тушат пламя
Целый день.

Но приближается минута,
Отчетливая, как плакат, –
Подносят тучу вместо трута,
И загорается закат.

Шоссе

Дорога тянется от моря
Наверх по берегу реки,
И гнут хребты под нею горы,
Как под канатом –  бурлаки.

Они проходят друг за другом
В прозрачных северных ночах,
Они устали от натуги,
У них мозоли на плечах.

Они цепляются руками
За телеграфные столбы
И вытирают облаками
Свои нахмуренные лбы.

Через овраги, через ямы
Через болота и леса
Шагают горы вверх и прямо
И тащат море в небеса.

«И тащат море в небеса...» Да, природа неустанно трудится в стихах Шаламова, но она не робот, а творец; каждое усилие ее –  могучий творческий акт, стремление к обновлению, к совершенству, к высоте:

В рельефах хребтов, седловин,
Ущелий, распадов и падей,
В судьбе допотопных лавин,
Застывших в немом камнепаде,

Я вижу попытки земли
Возвыситься до поднебесья,
Взметнуться и рухнуть в пыли,
И долго искать равновесья.

Одушевленность природы в поэзии Шаламова не сводится к труду, к способности целеустремленного созидания. Природа не безразлична к добру и злу. Порукой тому –  ветер, «целебной снеговой повязкой врачующий раны елей»; и кипрей, знаком воскресения жизни поднимающийся над пепелищем лесного пожара; и цветы, робко ищущие глазами и благодарящие взглядом человека, спасшего их от смертного пекла; и стланик, как оправдание людских надежд, встающий из-под снега безошибочным предвестником северной весны. «Ветру верьте, ветру верьте», –  призывает поэт, и, действительно, вслед за ним веришь, что «...нет природы, равнодушной к людской судьбе».

Это разумное и доброе, животворящее начало, заключенное в природе самой природы, эта разлитая в ней благодать представляется у Шаламова источником и прообразом творчества людей, служит мерилом мудрости и красоты. Недаром тема природы и тема искусства у поэта переплетены между собой так, что сплошь и рядом выливаются в единую лирическую тему. Явления искусства и природы свободно перевоплощаются друг в друга и сосуществуют как разветвления одного корня.

Жить вместе с деревом, как Эрзя,
И сердце видеть в сердцевине.
Из тысяч сучьев, тысяч версий
Найти строенья план единый.

Найти фигуры очертанье,
Лицо пейзажа-человека,
А имена или названья –
Приметы нынешнего века.

Гефест перед кусищем меди,
Буонаротти перед грудой
Камней, уверенный в победе,
Уже почувствовавший чудо...

«Лицо пейзажа-человека» –  знаменательный образ для Шаламова; это краткая формула его художнического мироощущения.

Искусство во всем сродни природе: та же одушевленность (ленинградская улица, например, в совершенстве своем возведена в ранг живого существа:

А утром улица тиха,
Как роща.
И строфы-здания стиха
Читает площадь);

Та же напряженность рабочего усилия («поэзия –  бурение огнем»); тот же извечный непокой и устремленность ввысь:

Скрипка, как желтая птица,
Поет на груди скрипача.
Ей хочется двигаться, биться,
Ворочаться у плеча.

Скрипач ее криков не слышит.
Немыми толчками смычка
Он скрипку все выше и выше
Забрасывает в облака.

И в этой заоблачной выси –
Естественный климат ее,
Ее ощущенья и мысли,
Земное ее бытие.

Две равноправных стихии, природа и искусство, гармонически соперничают между собой, естественно дополняя друг друга. Картины природы у Шаламова выверены подчас по лучшим образцам живописи:

В ущелье день идет на убыль,
Весь мир –  пока хватает глаз –
Таков, как будто новый Врубель
Нам вечер пишет на заказ...

Или:

Агавы зелень, как костер,
Как будто сам Матисс
Велел –  и сделался остер
Агавы каждый лист...

И наоборот: природа –  высший судья в мире искусства:

Неточность изложенья,
Пробелы мастерства
Осудят и растенья,
И камни, и трава...

Поэзия Шаламова выдерживает строгий суд природы. В ней реализована высокая заявка автора:

Хочу, чтобы красок смятенье
И смену мгновенную их
На коже любого растенья
Поймал мой внимательный стих.

В ней достигнута точность письма, позволяющая зафиксировать словом тончайшие показания слуха, зрения и обоняния; точность, позволяющая уловить оттенки и детали, частности и мгновенья, из которых складывается облик единого и целостного, всеобщего и вечного – пластический облик бытия. И дело здесь не только в мастерстве. «Стихи – это судьба, не ремесло», – утверждает Шаламов, и утверждение это абсолютно справедливо в отношении его собственной поэзии, где неизменно ощущается жесткая выверенность, внутренняя необходимость слова, ощущается непреложная подлинность переживаний. Это – поэзия самовыражения, а не самоутверждения, т.е. до конца честная поэзия, определеннейшим образом выражающая человеческую позицию автора. Велик и суров был жизненный путь человека, если он привел его к таким строкам:

Поэзия –  дело седых,
Не мальчиков, а мужчин,
Израненных, немолодых,
Покрытых рубцами морщин.

Сто жизней проживших сполна.
Не мальчиков, а мужчин,
Поднявшихся с самого дна
К заоблачной дали вершин.

Познание горных высот,
Подводных душевных глубин,
Поэзия –  вызревший плод
И белое пламя седин.

Вся лирика Шаламова насквозь автобиографична, но, будучи лирикой в полном смысле этого слова, она богата не столько фактами биографии, сколько штрихами, уликами ее, «приметами нынешнего века».

А я по таежной привычке
Смородинный корень курю
И чиркаю, чиркаю спички
И сам с собой говорю...

Огромная тяжесть жизненных испытаний угадывается за такими, например, исполненными сдержанности и человеческого достоинства, но страшными по своему внутреннему напряжению строфами:

...А лодка билась у причала,
И побледневший рулевой
Глядел на пляшущие скалы
И забывал, что он –  живой.

И пальцы в боли небывалой,
Не ощущаемой уже,
Сливались с деревом штурвала
На этом смертном рубеже.

И человек был частью лодки
Которой правил на причал.
И жизнь была, как миг, короткой,
По счету тех земных начал,

Что, охраняя наши души,
Ведут меж обнаженных скал
И тех, кто только им послушен,
И тех, кто робости не знал.

Болью, тоской и мужеством великого ожидания проникнуты строки-заклинания стиха:

Сотый раз иду на почту
За твоим письмом.
Мне теперь не спится ночью,
Не живется днем.

Верю, верю всем приметам,
Снам и паукам,
Верю лыжам, верю летом
Узким челнокам.

Верю щучьему веленью,
Стынущей крови,
Верю своему терпенью
И твоей любви.

"Арктическая ива", стихотворение обобщенно-аллегорическое, быть может, всего полней символизирует повесть лет своего автора и земное призвание его:

Ива цветет, погруженная в снег,
Ива должна спешить,
Жить здесь как птица, как человек,
Если решила жить.

Жить –  значит в талую землю успеть
Бросить свои семена,
Песню свою хоть негромко пропеть,
Но до конца, до конца.

Скорбные, суровые интонации в стихах Шаламова («руда, в которой примесь горя») придают еще больше значения общей жизнеутверждающей тональности всей поэзии его; трагические ноты оттеняют, усиливают светлую, гармоническую тему симфонии.

Ликования исполнен гимн труду –  стихотворение "Память", начинающееся строфой:

Если ты владел умело
Топором или пилой,
Сохранится в мышцах тела
Память радости былой;

И "Ода ковриге хлеба", кончающаяся словами:

И вот на радость небу,
На радость всей земле
Лежит коврига хлеба
На вымытом столе.

Соленая, крутая,
Каленая в жаре
Коврига золотая,
Подобная заре;

И строки, посвященные поэзии:

...И даже сам я не таков,
Кто был за минуту до чуда,
До этих внезапных стихов,
Явившихся тоже оттуда.

Оттуда –  из той глубины,
Копившихся там постепенно,
Взлетавших на гребень волны,
Как пена, как светлая пена...

И чудесное стихотворение "Сирень":

Пузырчатая пена
Течет через плетень.
Как вспышка автогена –
Лиловая сирень.

Звезды пятилепестной
Ребяческая цель –
Доселе неизвестной,
Не найденной досель.

Мне кажется, не спать я
И сызнова готов
От влажного пожатья
Разбуженных кустов.

Как факел поднимаю
Дымащийся букет,
Чтоб синей ночью мая
Горел веселый свет.

Конечно, радость Шаламова –  это особая радость, за которой видишь не розовые щеки беззаботного юнца и не благообразное чело умиротворенного старца, а видишь (воспользуюсь выражением самого поэта), «как кривит иссохший рот судорога счастья». Могло бы показаться, что понятия «веселье», «веселость» весьма далеки от поэзии Шаламова. А все-таки, когда читаешь такие стихи:

В приготовленный дворец
Залетай проворно,
Залетай скорей, скворец
В пиджачишке черном!

Покажи-ка свой талант,
Твой талант –  не шутка:
Алеманд, полукурант,
Червякова дудка...

Когда читаешь такие стихи, хочется повторить за О.Э.Мандельштамом: «Слово –  чистое веселье, исцеленье от тоски...»

На страницах двух стихотворных сборников Шаламова, "Огниво" и "Шелест листьев", почти отсутствует то, что принято называть любовной лирикой, а между тем, думается, что эпиграфом ко всему творчеству поэта могло бы стать его стихотворение "Камея":

На склоне гор, на склоне лет
Я выбил в камне твой портрет.

Кирка и обух топора
Надежней хрупкого пера.

В страну морозов и мужчин
И преждевременных морщин

Я вызвал женские черты
Со всем отчаяньем тщеты.

Скалу с твоею головой
Я вправил в перстень снеговой.

И чтоб не мучила тоска,
Я спрятал перстень в облака.

Так поэт вверяет драгоценнейшее достояние свое двум испытанным союзникам –  искусству и природе.


Около 19652)



1) Опубликовано: Вестник РХД №137, Париж; - в подборке, посвященной памяти В.Шаламова (Публикация В.Емельянова)
2) Из письма Юне Вертман, август 1965: «... Познакомился с В.Шаламовым, который - копия своих рассказов, что очень приятно» (Прим. В.Емельянова)