«Благодарю судьбу, что не пришлось мне мучиться безысходно...»

Он не из тех, кто следует правилу - «Говори о себе только хорошее, плохое о тебе скажут твои друзья», его правило – поменьше говорить о себе, больше – о деле. Что же до друзей, то, насколько мне известно, плохо о нем не отзывается никто: возможно, не заслужил. Зато заслужил прозвище, производное от фамилии: Супер.

Интервью с ним пришлось время от времени дополнять справочной информацией со стороны - слишком скуп на слова оказался мой собеседник. Благо, не перевелись друзья, которым есть что сказать о нем. Один из них, Роман Тименчик, профессор Еврейского университета в Иерусалиме, назвав Супера «своим настоящим учителем», который «учился, уча», тут же по-дружески пеняет на его «некруглость, колючую многоугольность и неисправимую непредсказуемость»; другой отметил его «вредную привычку читать и помнить все». Нет уж, извините! Это для вас, может быть, вредная привычка, а для архивариуса – необходимое качество.

Начнем со звонка в германский город Бремен: там снимет трубку Габриэль Суперфин, бывший «простой советский заключенный», последние 13 лет – сотрудник Исторического архива Института изучения Восточной Европы при Бременском университете3.

- Габриэль Гаврилович, даже если мой первый вопрос покажется вам несколько странным – будьте к нему снисходительны, ибо он имеет прямое отношение к теме: вы по характеру человек общительный, жизнерадостный или какой-нибудь другой?

- Общительный прежде, разный - теперь. Так про меня говорят.

- Я вас об этом спросил, пытаясь понять: почему вы выбрали эту скучную, пыльную профессию – архивариус?

- Эта работа хоть и пыльная, пока снимаешь пыль с только что полученных от кого-то документов, но далеко не скучная. Моей тяге к архивам почти полвека. Прежде занимался там больше как читатель. За тринадцать лет работы в Бремене, разбирая новые материалы и что-то в них обнаруживая, испытываю прежний азарт. В общем, чтобы добыть один грамм радия, приходится возиться с тоннами руды, но занятие стоит того.

- Я не ослышался - вы ставите архивное дело вровень с поэзией, по Маяковскому?

- Оно так и есть.

- В таком случае признаю, что я несправедлив, и извиняюсь публично, не отходя от интервью. Но скажите на милость: давно это у вас началось?

- Лет в восемнадцать. Это был 1961 год, период рассекречивания материалов, государственные архивы, до того бывшие в структуре МВД, были переданы в управление Совмину. Я жил тогда в Москве, и меня случайно приняли на работу в Центральный государственный архив Советской армии, где такие же, как я, мальчики и девочки за минимальную зарплату наводили справки для пожилых людей, оформлявших документы на пенсию, искали сведения об их участии в войнах - Гражданской и Второй мировой, о военной службе в 1920-е – 30-е годы.

Параллельно с этой чисто технической работой я на протяжении полутора лет имел возможность читать материалы Реввоенсовета и довоенного, 1930-х годов, наркомата обороны. Тогда и удостоверился своими глазами, что был 1937 год...

- Вас отчислили из Тартуского университета, причем не за академическую неуспеваемость, а по представлению КГБ. Зачем уехали в Тарту из Москвы?

- Чтобы получить профессию филолога, изучить финно-угорские языки, стать лингвистом-историком. И все равно вернулся к архивам. А из университета отчислен был на четвертом курсе, мне тогда было 25 лет.

- Кому-то не угодили? Чем?

- В 1968 году подписал коллективное письмо в защиту Гинзбурга, Галанскова, Лашковой и Добровольского, суд над ними известен как «процесс четырех». Репрессиям подверглись практически все, чьи подписи стояли под письмом, а это 180 человек – не так уж мало для времени, когда диссидентство еще только формировалось.

Вернувшись в Москву после исключения из университета, Суперфин стал одним из ведущих сотрудников «Хроники текущих событий». Редактировал информацию, поступавшую из тюрем и лагерей. Составил и передал в самиздат сборник документов «Существует ли в Советском Союзе цензура?». Своими библиографическими и архивными разысканиями помогал А. И. Солженицыну в работе над повествованием «Красное колесо».

Под псевдонимом Г. Дальний опубликовал в парижском журнале «Вестник РХД» статью о Мандельштаме с детальным разбором изданного в США собрания сочинений поэта. Участвовал в редактировании книги английского советолога Питера Реддауэя «Неподцензурная Россия» - первой книги о советских диссидентах. Участвовал в передаче на Запад «Дневников» Э. Кузнецова (свидетельство главного подсудимого на «самолетном процессе», написанное в мордовском лагере особого режима). В сентябре 1972 года у него на квартире был проведен обыск. Неоднократно допрашивался в КГБ в качестве свидетеля, показаний не давал. Установленное за ним постоянное оперативное наблюдение успешно демаскировал.

- Похоже, вы вернулись в Москву не затем, чтобы покаяться перед советской властью, встать на путь исправления, а для участия в работе над «Хроникой текущих событий», этой летописи советского диссидентства. То есть сознательно шли на рожон. Зачем?

- Тогда разве думалось – рожон или не рожон? Я вернулся домой, хотел и дальше заниматься в архивах, а «Хроникой» занялся попутно. Просто жалко было, что такое издание выходило с фактическими ошибками, вот я и предложил себя для выверки фактов. Побудил же к этим занятиям, сделал участие в «Хронике» необходимым для меня арест Натальи Горбаневской, с которой я дружил: боялся, что ее начинание оборвется. Сам я писал туда немного, потому что делаю это плохо, не умею найти правильного слова, для меня проще оказалось собирать и выверять материалы, иногда – редактировать, реже – делать монтаж всего выпуска.

- И вас не пугало, что...

- Пугало, еще как пугало. Но мне казалось, что я осторожно работаю. Хотя, конечно, проколы были.

- Подозреваю, что вам отказал инстинкт самосохранения...

- Вначале появился какой-то азарт, не позволявший остановиться, потом уже не думалось об опасности - лишь о том, как сделать следующий выпуск. Полтора года я ощущал себя на подъеме, но поскольку моя работа была где-то сродни подпольщине, то эта двойственность меня угнетала, внутри появились некие бесовские нотки, и я бросил это занятие, отошел от него. Но итог был предрешен: в 1973 году меня арестовали.

- Возможно, сейчас прозвучит самый тяжелый вопрос, ибо он напомнит вам о том, что хотелось бы навсегда забыть: на сколько лет вас лишили свободы?

- Нет, не вопрос ваш тяжелый, а совсем другие вещи, отнюдь не героические.

- Скажете – какие именно?

- Всякие штуки, связанные с прохождением следствия. Узнаёшь себя, свои слабости, которые до поры до времени не в состоянии побороть. Пока на свободе – умеешь себя отстаивать, но когда попадаешь в такие обстоятельства, молчать не всегда удается.

- Вам удавалось?

- С очень большим поражением. В ходе следствия, которое велось сначала в Лефортовской тюрьме, а потом было перенесено в Орел, я не справился с добровольно принятым на себя грузом - не разговаривать со следователями, молчать. В свои тридцать лет не был достаточно взрослым, не знал себя изнутри, не принял наиболее соответствовавшее характеру поведение. Ведь я горел желанием высказать чекистам все, что накопилось за годы «подполья». Проще было б на допросах огрызаться, ругаться по всяким мелочам, таким образом снимая внутреннее напряжение. Возможно, не избрал такой тактики из-за страха, что признают психически больным и определят на бессрочную койку в психушку-тюрьму. До какого-то времени я давал показания довольно подробные, но, как мне казалось, уклончивые и не всегда правдивые. Но дело в том, что я не умею особенно врать, и это иногда обращается...

- ...против вас или против других?

- В том-то и дело, что против других. О том, что это может обернуться против меня, я уже не думал. Хотел набраться сил, чтобы покончить с зависимостью от следователей, вернуться в свое прежнее состояние, восстановить самоуважение. Все это мне удалось с большими потерями.

- В чем выражались эти потери?

- В даче показаний. На языке следствия это называлось «раскаянием, которое подтверждено показаниями». А мотивы «почему да как» - это по части человеческого нутра...

Самовосстановление шло постепенно. Благодарю судьбу, что оно все-таки произошло, чтоб мне всю жизнь не мучиться безысходно.

Арестованный в Москве 3 июля 1973 года, Суперфин был перевезен в Орел, где велось следствие по делу В. Хаустова и др., к которому первоначально был привлечен, в дальнейшем дело Суперфина было выделено в отдельное производство. В первые месяцы следствия (август - октябрь 1973) давал обширные показания, в ноябре 1973 отказался от них, охарактеризовав их как «лживые и шкурнические». На процессе Хаустова (март 1974) отказался от всех данных ранее показаний.

- Теперь мне понятно, почему самым тяжелым стало для вас даже не отбывание срока. А каким был срок?

- Пять лет, статья 70 УК РСФСР – «антисоветская агитация и пропаганда». Больше года оставался под следствием и в ожидании этапа в лагерь. Около года сидел в пермском политическом лагере, два года и десять месяцев - во Владимирской тюрьме. Ссылку провел в Казахстане, в селе Тургай, это без малого два года.

Находясь в лагере, Суперфин подписал коллективное письмо в Верховный Совет СССР, в котором содержалось требование о переводе в статус политзаключенного, за это был помещен во внутрилагерную тюрьму. Во Владимирской тюрьме участвовал в акциях неповиновения (голодовки)...

- Чем занимались в ссылке, на что жили? Это же не лагерь и не тюрьма, где за казенный счет накормят-напоят, еще и приоденут...

- Мне выпало редкое для ссыльного счастье - жить на частной квартире. В селе из примерно пятисот домов - семь русских или украинских семей старожилов, в одной из них я поселился. Найти мне применение по специальности местные власти не могли, и я числился то ассенизатором, то подсобным рабочим или садовником.

Иногда работал, но чаще оставался дома - занять меня было нечем. В основном помогал хозяину дома, украинцу. Научился копать и косить, копнить сено, ухаживать за скотиной. Получал какую-то зарплату, но деньги на жизнь шли фактически из Солженицынского фонда. Из-за рубежа мне присылали продуктовые посылки. Все отдавал в семью, у которой снимал комнату...

- Эмигрировали сразу после освобождения?

- Нет, я не хотел эмигрировать. По возможности старался удержаться в СССР. Почти три года это удавалось. Поселился в Тарту, работал продавцом в газетном киоске, реставратором в Центральном историческом госархиве Эстонии. КГБ не оставлял меня в покое, то требуя покаянного письма, то сотрудничества. Чтобы не испытывать вторично судьбу, пришлось в 1983 году все-таки уехать.

- Сколько людей мечтали бежать из СССР - вы же, напротив, старались там удержаться. Неужели непонятно было, чего можно ожидать от той власти? Уйти из-под ее гнета хотя бы путем эмиграции – лучший выход, но вы его не избрали.

- Если желаешь работать в архивах как исследователь, трудно не иметь их под боком. Поэтому я избрал такой путь: жить, ничем не занимаясь против этой власти, но и не скрывая своего к ней отношения. А еще удерживала иллюзия, будто государство может быть мудрым и эта мудрость перевесит: если человек никуда не лезет, то, хрен с ним, пускай живет и работает. Но пришлось эмигрировать...

- ...причем в Германию, а не, скажем, в Израиль или в Штаты, как это делали другие диссиденты. Можете объяснить свой выбор?

- Объясню тем, что Германия – наиболее близкая к России из стран Запада. Одна из опекавших меня немок (западные люди много помогали советским диссидентам) советовала приехать в Гейдельсберг, обещала помочь стать аспирантом, чтобы я мог написать докторскую диссертацию. Я надеялся уехать бесплатно, за счет КГБ, поскольку от них исходила инициатива, но и здесь проиграл: пришлось купить билет за свои деньги. Официально я направлялся в Израиль. Но ведь никого не интересовало, куда мы двинемся дальше Вены. Прежде чем попасть в Бремен, я десять лет прожил в Мюнхене, там работал в Архиве самиздата Радио Свобода, готовил комментарии к самиздатским текстам.

- В недавнем интервью с писателем и издателем Владимиром Батшевым я спросил его как бывшего зэка: не западло ли ему жить в Германии, которая столько бед причинила стране, откуда он родом? Не стану повторять его ответ, достаточно мудрый и убедительный, но что ответите мне вы?

- Что у меня нет чувства ответственности страны передо мной. Иначе мне и в России не надо было жить. Хотя двадцать три человека, включая младенцев, из отцовского рода были уничтожены немцами.

- Перейдем к вашим нынешним занятиям. Чем интересен, насколько важен и кому служит архив, с которым вы работаете? Какими путями попадают в него документы – например, те, что проливают свет на диссидентское движение в бывшем Союзе?

- Этот архив, сравнительно молодой и относительно небольшой, начинался лет за десять до приглашения меня в Бремен. В начале 1980-х годов в Германии и других западных странах была мода на диссидентство. Вновь созданный в 1982 году наш институт основой своей работы сделал исследование диссидентства и сбор самиздата. Возглавивший институт с момента его создания и до 2008 года бывший его директором, профессор Вольфганг Айхведе убедил общественность и власти Германии в необходимости серьезным образом отнестись к восточноевропейскому и советскому диссидентству и его документации – самиздату как к движущей силе не только в странах Восточной Европы, но впоследствии могущей повлиять на ход событий на всем европейском континенте. По его инициативе был создан наш архив.

Я начал здесь работать в 1995 году. Искал людей, живущих в России и в других странах, которые с прежних лет сохранили самиздат. Постепенно мы перешли к сбору личных архивов людей, связанных напрямую с созданием и распространением самиздата, его зарубежными издателями.

В частности, у нас теперь хранятся бумаги русских поэтов Глазкова, Натальи Горбаневской, Владимира Корнилова, Виктора Кривулина, Генриха Сапгира, Игоря Холина, Леонида Черткова; прозаиков Георгия Владимова, Владимира Войновича, Фридриха Горенштейна, Владимира Максимова; критиков и литературоведов Сарры Бабенышевой, Льва Копелева; правозащитников и общественных деятелей Михаила Агурского, Владимира Буковского, Ильи Габая, Юрия Гастева, Кронида Любарского.

У нас хранятся архивы художников Бориса Биргера, Анатолия Брусиловского, Эдуарда Гороховского, историка искусств Игоря Голомштока. Все, кто был перечислен выше, - в той или иной мере были участниками самиздатско-тамиздатского движения.

Мы стараемся не ограничиваться сбором архивов наших современников. В фондах представителей первой и второй волн эмиграции - бумаги писательницы Галины Кузнецовой, критика и литературоведа Григория Лозинского, полковника Константина Кромиади (во время войны начальник канцелярии генерала А.А. Власова), писателя и публициста Кирилла Хенкина (оказавшегося и в третьей волне эмиграции), политических деятелей эмиграции Владимира Поремского, Глеба Рара.

Есть у нас фонды (правда, представлены они весьма ограниченно), имеющие отношение к истории и культуре Грузии, Латвии, Украины, Эстонии. Есть также значительный по объему польский отдел, собирающий издания и документацию вокруг движения «Солидарности», есть коллекции венгерского, ГДР-овского, чешского самиздата.

Для работы с этими документами к нам приезжают американские, канадские, европейские исследователи. Разумеется, из России, из стран Восточной Европы.

Наш архив готов получать материалы от новых иммигрантов, от жителей стран бывшего СССР. Это могут быть документы из частной жизни: семейные истории, воспоминания, фотографии, семейные альбомы, собрания газетных вырезок, - словом, всё, вплоть до почетных грамот. Это может быть также документация военных лет; переписка с учреждениями по жилищному вопросу, о реабилитации, об участии в войне, записи анекдотов, дневники погоды и т.д. Громко говоря, этакие сколки истории, фрагменты исторической памяти народа.

Считайте эти мои слова не только ответом на ваш вопрос о путях попадания материалов в архив, но и призывом к читателям вашей газеты, чтобы пополняли наши фонды.

- Надеюсь, вы не только собираете и классифицируете чужие документы и публикации – есть у вас, наверное, свои собственные печатные труды?

- Их немного, все - в научных изданиях: неизвестные письма Блока, одно письмо Гоголя, тексты Пастернака, комментарии к ряду мемуаров...

- На мой последний вопрос прошу ответить так, словно мы ведем разговор о смысле жизни: стоит ли архивное дело того, чтобы ему посвятить годы, как это было в вашем случае?

- Разве я скажу, что нет? Да оно стоит того, чтобы ему посвятить всю жизнь! Это не значит, что сомнений у меня не возникает о надобности этого дела вообще и о моем месте в нем. Место – рядовое, задача – делать свое дело. Тихо, спокойно. Так, словно оно необходимо для будущего. Но и не питая особых иллюзий, якобы будущее не может обойтись без этих бумажонок...

Валерий САНДЛЕР9

---

1) Интервью с Габриэлем Суперфином впервые опубликовано в еженедельной газете «В Новом Свете» за 30 января – 5 февраля 2009 года. Печатается с любезного разрешения Валерия Сандлера. Источник: Валерий Сандлер, «Чем дальше, тем роднее. Русское зарубежье в портретах и диалогах», 1-ая книга трилогии, издательство Franc-tireur USA/LULU, 2009, c. 379-386. http://www.valeriysandler.com/ Фотографии добавлены Мемориальной Сетевой Страницей. (Прим. А. Зарецкого)

2) Источники: http://www.urokiistorii.ru/current/an/51631 и http://www.memo.ru/d/138237.html

3) В настоящее время Габриэль Гаврилович Суперфин в Бременском архиве постоянно не работает.

4) Фото из Архива А.Д.Сахарова (Москва)

5) http://www.memo.ru/d/172816.html

6) Фото Василия Емельянова

7) Фото Александра Зарецкого

8) Фото Александра Зарецкого

9) Валерий Семёнович Сандлер родился в 1939 г. в украинском городе Каменец-Подольске, в Киргизии жил с 1951 по 1992 годы, учился на филфаке Киргизского Госуниверситета. Места работы: редактор Киргизтелерадио; корреспондент газеты "Вечерний Фрунзе"; разнорабочий в Ботаническом саду; спецкор КирТАГ (Киргизское телеграфное агентство); завотделом публицистики, затем – ответственный секретарь журнала "Литературный Киргизстан". В 1992 году эмигрировал с семьей в США, где до выхода на пенсию  в 2004 году работал редактором отдела новостей в газете "Новое русское слово" (Нью-Йорк). Выйдя на пенсию, переехал в город Уоллд-Лэйк, штат Мичиган, регулярно публикуется в нью-йоркском еженедельнике "В Новом Свете" и журнале «Литературный Кыргызстан». Источник: http://literatura.kg/persons/?aid=28