13 января – скорбная дата в истории евреев, живших в Советском Союзе, хотя в еврейской традиции число 13 не считается несчастливым.
13 января 1948 года был убит чекистами Соломон Михоэлс, выполнившими приказ Сталина – ликвидировать лидера советских евреев и замаскировать его смерть как автодорожное происшествие.
13 января 1953 года, ровно через пять лет, день в день после злодейского убийства Михоэлса, в газете «Правда» появилось сообщение об аресте «убийц в белых халатах», кремлевских заговорщиков, лечивших высшее руководство страны и пытавшихся погубить любимых слуг народа. Понятное дело, почти все эти светила медицины оказались евреями, как и Михоэлс.
 |
| Народный артист СССР, профессор Соломон Михоэлс, Москва 1939 г.2 |
Случайное совпадение дат? Удивительно точный ход часов истории, который подметил еще Иосиф Флавий, древний историк, писавший о разрушении первого и второго Храма? Или очередная, коварная и циничная выходка тирана, планировавшего осуществить в СССР Холокост-2?
Но не прошло и двух месяцев после сообщения о раскрытии заговора врачей-убийц в «Правде», как бессмертный вождь отправился на тот свет. (Об этой газете была в ходу шутка: если бы она называлась не «Правда», а «Ложь», тогда это было бы правдой.)
Вскоре оставшихся в живых кремлевских профессоров медицины выпустили из арестантских камер, реабилитировали.
А о Михоэлсе остается только вспоминать. Вникать в его жизнь и деятельность, размышлять о нем, Соломоне Мудром, депутате Ветхого Завета, как его называли некоторые друзья.
* * *
Поговорить с человеком, который лично знал Михоэлса, мне всегда было интересно. Через живое восприятие собеседника я словно еще чуточку приближался к постижению этой необыкновенной личности. Подобно многим моим ровесникам, кому еврейская культура не чужда, о Михоэлсе я жадно читал и перечитывал все, что попадало мне в руки. Наверно, подсознательно примешивалось к этой страсти запоздалое сожаление о не сбывшемся. Никогда не довелось мне видеть живого Михоэлса на сцене. Но с людьми, видевшими его спектакли, соприкасавшимися с ним, учившимися у него, судьба, как бы компенсируя невосполнимое, сводила меня. Песчинки рассказанного ими оседали в памяти. Как знать, - быть может, это золотой песок?
* * *
Владимир Эуфер, профессор московского театрального института, знакомец по Дому творчества в подмосковной Малеевке, как-то предложил с озорной усмешкой предвкушения:
- Хотите, перескажу байку, которую рассказал мне сам Михоэлс?
- Кто же откажется от такого кайфа? Давайте...
Дело было то ли в Жмеринке, то ли в Проскурове, где Еврейский театр однажды летом давал гастроли на выезде. Михоэлс перед спектаклем отдыхал в своей комнате в гостинице. К нему постучал администратор и сказал, что встречи с ним настойчиво просит местный молодой человек.
- Что он хочет?
- По личному вопросу...
- Какой из себя?
- Рыжий местечковый парнишка... Да еще в веснушках, будто обсыпан отрубями.
- Пусть зайдет.
Он вошел бочком, смущенно поздоровался.
- Что вас привело ко мне? – осведомился Михоэлс.
- Хочу стать артистом, - с картавым азартом произнес паренек. Прононс его напоминал тягучую интонацию, с которой низкопробные остряки рассказывают еврейские анекдоты. С трудом Михоэлс сдержал улыбку. Мало того, что и ростом гость не вышел, и статью - не добрый молодец, так и речь у него – та еще...
Немного поговорив с ним, Михоэлс быстро выяснил, что ни одного спектакля Еврейского театра паренек не видел, читает мало, особой любознательностью не отличается.
- Почему же вы хотите стать артистом?
- Мне подходит эта профессия... Я люблю вставать поздно...
* * *
От шутливых баек профессор-театровед Эуфер переходил к интересному разговору об истории еврейского театра. Вообще театральное искусство возникло на папертях храмов, выросло из карнавалов и мистерий, поэтому евреи долго относились к нему отрицательно, как, впрочем, и к художеству или скульптуре. Зрелища, воплощающие кумиров, - не для иудеев. Тем не менее, уже при Нероне прославился еврей как трагический актер. А в средние века евреи стали увлекаться спектаклями, посвященными празднику Пурим, - пуримшпиль.
Мне приятно было напомнить маститому театралу, что первый в мире профессиональный театр на языке идиш родился близ моей малой родины, в городе Яссы. Первые сочувственные рецензии на спектакли еврейской кочевой труппы опубликовал великий румынский поэт Михаил Эминеску, я перевел их с румынского на русский язык.
Да, продолжал Владимир Эуфер, но Михоэлса не зря называли Соломоном мудрым, депутатом Ветхого Завета (не Верховного совета). Не случайно Эйнштейн сказал, что только раз в жизни встретил такого умного человека, как Михоэлс, - это был Ганди.
 |
| Альберт Эйнштейн и Соломон Михоэлс, 1943 г. |
Под руководством Михоэлса еврейское сценическое искусство преодолело пережитки бродячего театра, обрядовости, местечковых клезмеров, балаганщиков. Сам Михоэлс стал одним из великих шекспировских актеров, хотя внешними данными, – увы! – природа наградила его не щедро. Невысокий рост, лысый, отвисшая нижняя губа. Отнюдь не красавец. Но титанической силой духа, мастерством перевоплощения Михоэлс достигал такой глубины самовыражения, что зритель находил в нем и величие венценосца, и обаяние мудреца.
Когда Михоэлс погиб, Марк Шагал в телеграмме Еврейскому антифашистскому комитету написал, что Михоэлс был самой блестящей фигурой в нашем еврейском искусстве.
* * *
7-го января 1948 года Михоэлс уезжал в Минск. В Москве, на перроне Белорусского вокзала его провожала жена, дочери, еще несколько человек, в их числе писатели Василий Гроссман, Семен Липкин. Мне выпало счастье знать обоих, доверительно говорить с обоими.
 |
| Марк Шагал и Соломон Михоэлс, Москва 1921 г.3 |
* * *
В 1979 году легендарная Сиди Таль4, звезда еврейской эстрады, подарила мне в Кишиневе свою недавно выпущенную пластинку (еще на 33 оборота, долгоиграющую) «Из концертных программ» с очень теплой дарственной надписью. В ту пору пластинка на идиш, изготовленная в Советском Союзе, была большой редкостью. Этот диск, как реликвию, я привез с собой в США. На фабричном конверте, в который он заключен, напечатан восторженный отзыв Михоэлса об актерском мастерстве Сиди Таль, особенно о ее речевой самобытности.
- Язык ее! Язык!.. Ее галицианский идиш! Ведь он составлен не только из слов, но и из вздохов, вдохов и выдохов, обладает особой музыкальностью и не повторяющейся ни в одном другом еврейском диалекте интонацией.
Голос Сиди Таль, - считал Михоэлс, - необходимо записать, как явление высокого искусства, а запись бережно хранить для потомков.
* * *
Роза Зарубинская, одна из ведущих актрис Рижского еврейского театра, долгие годы жила в Бостоне, в Юлин Хаузе. В молодости она училась в театральной студии Михоэлса.
Это было в голодном 1932 году. В год голодомора. Из украинского городка Черкассы в Москву приехала девчушка, которой не было и семнадцати лет. Слава ГОСЕТа в ту пору уже разрасталась, имя Михоэлса приобрело известность, вот и решила Розочка попытать счастья под его крылом.
Утром явилась на приемное испытание к кумиру, но экзамен начали без него. Ждали Михоэлса, он должен был вот-вот придти, но сильно задержался. Как только подошла Роза к экзаменационному столу, явился Михоэлс. Она читала стихи, потом села за пианино, попела еврейские песни. Мастеру, видимо, понравилась эта живая девчушка.
Розе на всю жизнь запомнилось, как секретарша студии с благоговением прислушивалась к каждому слову Михоэлса, смотрела на мэтра с обожанием.
- Как вас зовут? – спросил Михоэлс.
- Розалия Исааковна! – выпалила бойкая семнадцатилетняя девчонка.
С тех пор Михоэлс, где бы ни встретил ее, с улыбкой величал свою студентку по имени-отчеству.
Однажды студентов еврейской студии пригласили на концерт-встречу в Цыганский театр, размещавшийся тогда в подвале. (Это было задолго до открытия театра «Ромен»). Со сцены прозвучало много шуток, розыгрышей, импровизаций. В короткой репризе маэстро изображал нищего, клянчившего подаяние у обывателя, его играл Зускин. Михоэлс с его молящим и одновременно лукавым взглядом, с его печально отвисшей нижней губой так ярко и достоверно играл попрошайку, что это поразило зрителей. Он спустился со сцены, прошел вдоль рядов с протянутой рукой, и образ его был настолько убедителен, что артисту подавали милостыню под смех зрительного зала.
* * *
В Бостоне многие помнят общественника-фронтовика Давида Розина, доктора медицинских наук, в прошлом известного врача-онколога.
- В 1947 году, - вспоминал Давид Львович, - я участвовал в Баку в научной конференции медиков, биологов, генетиков. Случилось так, что я оказался рядом с незнакомой женщиной из Москвы. Обратил внимание, что на руке у незнакомки необычный серебряный перстень-печатка, - камень в виде звезды Давида, да еще с вязью еврейских букв.
Не удержался, спросил, что это за интересный перстень?
Это не мой, - отозвалась Анастасия Павловна Потоцкая (так звали собеседницу, оказавшуюся женой Михоэлса). – Это перстень моего мужа... Перед дальней дорогой он в качестве талисмана дал мне его поносить. Чтобы отводил беду. А то в этом году я умудрилась побывать в двух автомобильных происшествиях...
Когда Михоэлс в 1943 году вместе с поэтом Ициком Фефером был командирован в Америку, налаживал связи между Советским Союзом и США, собирал средства в помощь истекающей кровью стране, американцы проявили невероятную отзывчивость. После пламенных выступлений на многотысячных митингах в Нью-Йорке, Чикаго, многих других городах на московских посланцев буквально сыпались подарки. Толпы взволнованных американцев тут же выписывали чеки, многие снимали с себя золотые украшения, кольца, цепочки, броши и бросали сборщикам в подарочные коробки. Старались пожать руку, обнять, ободрить.
В центре площади порой сооружали высокий деревянный помост специально для выступающих ораторов. Однажды после выступления Михоэлса к нему хлынула такая мощная волна публики, что помост не выдержал, рухнул. Михоэлс покалечил ногу, попал в госпиталь, неделю лежал в гипсе5.
 |
| Встреча Михоэлса с Великими русскими князьями в США, 1943 г.6 |
В Нью-Йорке к Михоэлсу пробилась немолодая американка, подарила ему перстень-печатку с шестиконечной звездой, вязью еврейских букв со словами, что это семейная реликвия, старинная вещь, обладающая чудодейственной силой. «Пока он на руке, с тобой ничего плохого не случится», - подчеркнула дарительница. И добавила, что это - не взнос в общий фонд, а подарок лично Михоэлсу. Михоэлс позаботился, чтобы Фефер четко услышал эти слова американки.
Тут придется сделать отступление. К сожалению, талантливый поэт Ицик Фефер как секретный сотрудник спецслужб был приставлен к Михоэлсу не только для того, чтобы выступать вместе с ним, вести переговоры вместе с ним, но и в качестве тайного идеологического надсмотрщика, недреманного ока, стоящего на страже собранного добра, дабы ни единый цент не уплыл, не дай Бог, в частные руки. К честности подчиненных у советских инстанций доверия было с гулькин нос.
Попутно вспомнилась другая историйка о невероятной подозрительности начальства к подчиненным. Мой кишиневский приятель Константин Ильинский во время Второй мировой войны служил трубачом в армейском оркестре, расквартированном вместе с войсками в Иране. После знаменитой международной конференции «Большой тройки» в Тегеране в 1943 году, этот оркестр часто приглашали и в шахский дворец - на балы, торжества, празднества. Играл оркестр на славу, гости, как рассказывал Костя Ильинский, часто кидали музыкантам денежные купюры, нередко дарили золотые вещицы. Все это - до последнего грошика – служивые после концерта обязаны были незамедлительно сдать особисту. Те так и делали. Но спецслужбы не довольствовались этой ситуацией. Они подсадили в оркестр своего человека под личиной музыканта. Тот надувал щеки, делал вид, что играет (труба у него была с заглушкой), а на деле наблюдал за поступлением даров от щедрот публики.
Фефер при Михоэлсе был таким «трубачом с заглушкой», хотя время от времени сам исполнял на митингах соло на трубе. Как бы то ни было, по поводу перстня к Михоэлсу никаких претензий не возникло. Талисман остался при нем. К сожалению, он не уберег своего владельца. Может быть, Михоэлс не надел перстень перед поездкой в Минск? А может, надел, но чары талисмана оказались слабы перед безмерной жестокостью и коварством «отца народов», перед насилием гебистов?
Среди вещей погибшего Михоэлса, возвращенных семье, были его остановившиеся ручные часы с вылетевшим стеклышком, шуба, шарфик. О перстне не сказано ни слова.
Но все же теплится некая надежда, - а вдруг еще можно будет услышать что-то о перстне с американской стороны? Возможно, в какой-то семье сохранились предания о чудесном перстне? Или в американской прессе военных лет чудом всплывет какая-то подробность о талисмане? Это предположение не представляется фантастичным. Подшивки американских газет 1943 – 45 годов несомненно содержат еще не введенные в оборот, пока не изученные материалы о щедрой помощи американцев – Советской России, о встречах с Михоэлсом.
Мне, например, особенно интересно было бы узнать, как отреагировал Исаак Башевис-Зингер7 на визит Михоэлса в Штаты. Пока мы об этом ничего не знаем. Но можно предположить, что будущий Нобелевский лауреат высказался об этом событии в своей летописи текущих дней, ведь он в те годы активно сотрудничал в газетах и журналах Америки.
* * *
Великим творческим открытием Михоэлса в исполнении роли короля Лира было своеобразное наложение шекспировского образа на историю библейского Иова. Подобно королю Лиру, Иов был низринут с высот благополучия (и даже благоденствия) в пучину горя. Трагичность жизни открылась ему во всей ее сокрушительной беспощадности.
Михоэлс, исходя из своей национальной традиции, сумел придать шекспировскому образу вселенскую неисчерпаемость. Подобно Иову, осознал и король Лир, что страдания – не только и не обязательно наказание людям за их проступки. Они – испытание. И – очищение. Михоэлс так сыграл эту роль, что ее исполнение стало яркой страницей в истории не только еврейского, но мирового театра.
 |
| Михоэлс в роли короля Лира8 |
Примечательный момент в игре Михоэлса подметил мой бостонский друг профессор Иосиф Лахман9, во время учебы и работы в Москве не пропустивший ни одного спектакля ГОСЕТа.
В сцене прощания с мертвой дочерью король Лир не наклоняется к ней, целуя Корделию. Он подносит два пальца к своим губам, символически целует их, затем пальцами касается покойной дочери, передавая прощальный поцелуй. Жест этот хорошо знаком каждому, кто хоть раз был в синагоге. Этим движением верующий еврей часто выражает и передает свою любовь к торе. К ее свитку он прикладывает два пальца с символическим поцелуем.
 |
| Стоп кадр из документального фильма о ГОСЕТе10 |
* * *
Наконец, еще одного человека хочу вспомнить – Сашу Грина. В бостонской общине он был энтузиастом еврейского театра, ставил спектакли на идиш, играл ведущие роли в «Колдунье», «Гершеле Острополер» и других произведениях. Заражал своей увлеченностью, преданностью сцене. Он шил костюмы, мастерил декорации, орудовал молотком, кистью, иглой, не чурался никакой работы, если она служила искусству.
Александр Грин был ветераном войны. После тяжелого ранения на фронте, излечения в госпитале, он, парень из местечка Меджибош на Подолье (кстати, это родина основоположника хасидизма) прикатил в Москву и поступил в театральную студию Михоэлса. Учился он там не очень долго, но любовью к еврейскому театру проникся на всю оставшуюся жизнь. И, конечно, к Соломону Мудрому тоже.
Грин любил вспоминать мастер-классы Михоэлса, его кипучую деятельность – в театральной студии, в ГОСЕТе, в Антифашистском еврейском комитете. На все его хватало.
Правда, иногда в излияниях Сашу заносило. То ли фантазия его разыгрывалась, то ли память на старости лет стала давать сбой, случалось, мемуары его явно шли вразрез с тем, что было на самом деле. Помню, однажды Саша стал мне рассказывать, как с восторгом увидел (и мгновенно узнал) в кабинете Михоэлса... Чарли Чаплина, гостившего в Москве.
 |
| Соломон Михоэлс выступает на вечере, посвящённом Чарли Чаплину. Москва, 194611 |
Каюсь, я прервал его рассказ, сказав со всей твердостью: никогда Чаплин не гостил в советской Москве. При жизни Сталина создатель фильма «Диктатор», несомненно, был персоной нон грата. А в оттепель, после смерти нашего «великого диктатора», его бы, пожалуй, и рады были бы принять, но Чаплин не отвечал взаимностью на заигрывания. Саша, выслушав эти доводы, еще пытался отстоять свою версию.
- А может, Чаплин был в Москве проездом? – робко спросил он.
- Нет, и проездом не был, - лишил я его последней надежды.
Возможно, кто-то упрекнет меня: зачем вспоминать о таком щепетильном эпизоде? Не лучше ли предать его забвению? На это отвечу: подчас забавные выдумки, даже витиеватая выдумка представляют собой несомненную ценность для искусства, помогая глубже постичь истину.
К тому же, - помните? - я обещал поделиться с вами примечательными подробностями, которые рассказали мне люди, знавшие Михоэлса. Для чего же нужны умолчания?
