Об Анатолии Якобсоне

О литературе Переводы Стихотворения Публицистика Письма А. Якобсон о себе Дневники Звукозаписи

О А.Якобсоне 2-ая школа Посвящения Фотографии PEN Club Отклики Обновления Объявления

Наталия Григорьева (Гелина)

«Анатольич» и «Юночка» или уроки литературы и истории

В Москве, совсем рядом со станцией метро "Беговая" расположен 1–ый Хорошевский проезд, некогда очень тихая и зеленая улочка. Если идти от метро, то с левой стороны проезда тянется вереница однотипных четырехэтажных жилых зданий с уютными двориками. Дома начали возводить почти сразу после войны, в конце 40–х, строили их пленные немцы, позже эти дома заселили, в основном, семьями военнослужащих. Почти одновременно с жилыми домами, прямо посередине 1–ого Хорошевского проезда построили школу №689, типичное школьное здание постройки конца 40–х начала 50–х годов, их и сейчас в Москве сохранилось немало. На фоне однотонных домов, школа выделялась красной кирпичной кладкой. Поскольку дома, близлежащие к школе, были заселены семьями военнослужащих, то, соответственно, и ученики школы, процентов на 90 – дети военных.

К моменту начала работы в нашей школе Анатолия Якобсона, здесь сложился коллектив прекрасных преподавателей. Уроки математики у нас вел Георгий Саввич Саркисьянц, физики – Ия Борисовна Розовская, географии - Петр Григорьевич Королев. Об этих учителях и об их уроках можно сказать очень много благодарных слов, а вот с учителями истории и литературы как-то нам не везло. Новый учитель истории появился в нашей школе где-то в середине учебного года, примерно в декабре 1959 года. С начала учебного года у нас уже сменилось несколько преподавателей истории, и в наших трех восьмых классах Анатолий был четвертым или пятым учителем истории с начала учебного года. К тому же, наш 8–ой "Б" был без классного руководителя, и им предстояло быть Анатолию Якобсону.

Наш новый учитель истории был очень молод - ему всего 24. Похоже, что еще у него не было опыта работы в школе и, по-моему, мы были его первыми учениками. Он только недавно получил диплом, и на лацкане его пиджака поблескивал ромбик выпускника вуза. В его поведении было еще что-то мальчишеское. Он совсем не соблюдал «дистанцию» учитель – ученик. Он запросто мог кому-то из старшеклассников представиться при знакомстве как «Толик», на перемене, в школьном дворе, побороться и поиграть в шумные игры с мальчишками нашего класса. Мы же, его ученики, всегда старались держать эту дистанцию – ведь мы еще были дети в пионерских галстуках, а он – наш преподаватель и классный руководитель, как вскоре мы узнали – уже семейный человек – отец крохотного сына Саши. Может быть, поэтому мы вскоре стали за глаза называть его «Анатольич». По-моему, на первых уроках мы лишь наблюдали за ним, он был необычен. Ни по каким признакам он не походил на обычного школьного учителя.

Он заявил нам, еще где-то на первых уроках, что учебник истории можем выбросить, что учить историю мы по нему не будем – будут читаться лекции, а нам надлежало записывать их и впредь готовиться к урокам по этим конспектам. В отличии от других учителей он никогда не носил галстук. Верхние пуговицы его цветных или клетчатых рубашек были расстегнуты. Он очень стремительно передвигался по классу и за каких-то пару секунд мог оказаться у последней парты, застав врасплох кого-то из учеников, занимающихся чем-то посторонним. Ну и совсем необычным он был тем, что уже вскоре на его уроках зазвучали стихи. Обычно это было спонтанно и зависело от его настроения. Помню как-то придя на урок, он сел за учительский стол, немного помолчал, а потом сказал: «Не листайте лихорадочно конспекты, я сегодня не буду спрашивать. Я буду читать стихи.» И зазвучало:

Что не пройдет -
Останется,
А что пройдет -
Забудется...
Сидит Алена-Старица
В Москве, на Вшивой улице…»

Обладая прекрасной памятью, Анатолий знал все стихи наизусть. Я не помню случая, чтобы он читал какие-то стихи с листа. Он много читал нам стихов Маяковского. Я помню, как он читал нам поэмы "Хорошо", "Во весь голос", "Юбилейное" и др. Очень любил читать стихи Эдуарда Багрицкого. Именно от него мы впервые услышали такие стихи как: "Птицелов", "Арбуз", "Суворов", "О Пушкине", "Разговор с комсомольцем Н.Дементьевым" и др. Иногда он читал нам что-то из своих стихов. Он говорил, что вряд ли когда-нибудь их напечатают. При чтении стихов он волновался, доставал и мял пальцами сигарету, иногда, не выдержав, открывал окно в классе и жадно закуривал, делая несколько глубоких затяжек.

В то время у «Анатольича» еще не было литературных кружков, лекций и семинаров, и мы, наверное, были его единственными слушателями. Но мы были очень благодарной аудиторией, так как уроки литературы в восьмом классе у нас проходили довольно скучно и однообразно. Нас учили писать сочинение по заранее составленному плану по произведениям входящим в школьную программу. Естественно, при этом никаких своих чувств и мыслей при написании сочинений не возникало, все сдувалось из школьного учебника. Поэтому все домашние и классные сочинения были похожи как две капли воды. Стихи, тем более, стихи поэтов, не входящих в школьную программу, на уроках литературы не звучали.

Было понятно, что историей он занимается только для работы, а поэзия – часть его души, его жизни. Что подкупало в нем, так это его непосредственность и откровенность. Он мог запросто посмеяться над своими недостатками, рассказывая нам смешные эпизоды из своей жизни. Помню, как-то рассказывал нам, что в школе ему плохо давались уроки черчения. Даже начертить обычную рамку ему удавалось с трудом. По черчению он получил переэкзаменовку. Его школьный товарищ вызвался ему помочь. После нескольких неудачных попыток друг сказал: «Знаешь, Толя, в цирке и медведя учат ездить на велосипеде, но тебя научить чертить невозможно». Он сделал за него наиболее сложные чертежи. Анатолий пришел на переэкзаменовку, достал чертежи, и учитель тут же сказал: «Вот эти чертежи делал Якобсон, ты, а остальные - кто-то другой». И поставил ему тройку.

Или о своей забывчивости рассказывал такой эпизод. «Был я в гостях у родственников, собрался уходить и вышел в переднюю, чтоб одеться. В коридоре стояло зеркало. Я собираюсь надеть кашне, вдруг вижу в зеркале, что оно уже у меня на шее. Я подумал, что схожу с ума. Оказалось, что мне и моему родственнику привезли в подарок одинаковые кашне, и я, одев свое, и увидев точно такое же, решил одеть и его».

К началу следующего ученого года учеников, окончивших восьмой класс, заметно поубавилось. В стране была принята новая школьная реформа, по которой школы переводились на всеобщее одиннадцатилетнее образование, с обязательной трудовой практикой. Многие ученики переходили в оставшиеся кое-где школы-десятилетки, другие переводились в вечернюю школу и шли работать, чтобы заработать два года рабочего стажа, и иметь преимущество при поступлении в институт. Из трех бывших восьмых класса сформировали два девятых, ученики которых были первыми выпускниками школы – одиннадцатилетки. По новой школьной программе мы учились в школе лишь четыре дня в неделю, и два дня проводили на производственной практике. Большинство учеников нашей школы ее проходили на московском заводе радиодеталей.

Анатолий продолжал преподавать у нас историю, а по литературе появился новый учитель - Юна Давыдовна Вертман. Они обязательно когда-нибудь должны были встретиться в этой жизни. Так уж было уготовлено судьбой, что встретились и познакомились в нашей школе.

У них было очень много общего – были примерно одного возраста, оба прекрасно знали литературу и старались напичкать этими знаниями нас. У обоих была одинаковая методика преподавания. Первое заданное Юной Давыдовной домашнее сочинение, после проверки, принесло много троек и двоек – аргумент: «Списано со страниц учебника». Юна Давыдовна также заявила, что школьным учебником пользоваться не будем – наша школьная программа будет намного расширена, и она познакомит нас с творчеством таких писателей и поэтов, имена которых мы, наверное, и не слышали. Они оба не терпели штампов и не хотели, чтобы их ученики имели представление об их предметах, пользуюсь лишь стандартными учебниками. По характеру они были совсем разными. Анатолий – «взрывной». Мог накричать на ученика, особо нерадивому, влепить подзатыльник и вышвырнуть из класса. Юна Давыдовна – напротив – очень спокойная и невозмутимая. За все годы, что она преподавала у нас литературу, я помню лишь два случая, которые вывели ее из себя.

Как-то незаметно мы стали называть ее между собой «Юночка».

Очень скоро для нас эти два имени «Анатольич и Юночка» как бы слились воедино. Мы не удивлялись, когда на уроках литературы, в свободное от своих уроков время, появлялся Анатолий. Наш «Анатольич» уже не был одинок среди солидных по возрасту преподавателей. В школе у него появился друг и единомышленник. Они вместе организовывали для нас лекции, литературные вечера. Я помню, как у нас выступали известные чтецы Яков Смоленский и Эммануил Каминка. Выступала с лекцией о современной поэзии литературный критик Галина Белая. Читал свои переводы поэт – переводчик Грушко. Юна Давыдовна организовала в школе драмкружок, и поставила такие спектакли как "Ноль по поведению" и "Обыкновенное чудо".

Время тогда было очень благодатное. Эти годы потом назовут «годы оттепели». В стране издаются книги писателей, которые не издавались десятилетиями, журналы тоже не отстают, и печатают очень много хорошей литературы. Народ, как бы чувствуя, что это ненадолго, набрасывается на это чтиво. Книги становятся большим дефицитом. Поэтому я и сейчас ума не приложу, как Юночке удавалось принести на урок томик Цветаевой, "Одесские рассказы" Бабеля, пьесы Олеши, а то и свежий номер "Нового мира", с впервые опубликованными рассказами Солженицына. Сколько же всего за годы ее преподавания было нам прочитано.

Я помню, как однажды, раскрыв какую-то книгу, она стала читать: «Пепе – лет десять, он хрупкий, тоненький, быстрый, как ящерица, пестрые лохмотья болтаются на узких плечах, в бесчисленные дырки выглядывает кожа, темная от солнца и грязи. Он похож на сухую былинку – дует ветер с моря и носит ее, играя ею - Пепе прыгает по камням острова, с восхода солнца по закат, и ежечасно откуда-нибудь льется его неутомимый голосишко: - Италия прекрасная, Италия моя…» Так она нас познакомила со "Сказками об Италии" Максима Горького.

А чуть позже уже читается "Один из королей республики" из его очерков "В Америке". «…Стальные, керосиновые и все другие короли Соединенных Штатов всегда смущали мое воображение. Людей, у которых так много денег, я не мог себе представить обыкновенными людьми. Мне казалось, что у каждого из них, по крайней мере, три желудка и полтораста штук зубов во рту. Я был уверен, что миллионер каждый день с шести утра и до двенадцати ночи все время без отдыха ест…».

Как же мы были удивлены, что это написано Горьким, так хорошо знакомым нам по школьной программе, как автор романа "Мать", пьесы "На дне" и вызубренной наизусть "Песне о Буревестнике".

На другом уроке литературы читается нам любимые ею главы из романа Толстого "Петр Первый". Были прочитаны пьесы Олеши "Зависть" и Шварца "Голый король" и много других замечательных произведений. Всегда наш преподаватель литературы припасала на урок какую-нибудь интересную книгу, благо уроки по литературе были сдвоенные, и на чтение всегда хватало времени. Иногда Юночка приносила нам не только художественную литературу. Как-то раз она достала из сумки замечательную книгу Чуковского "Живой как жизнь". Как же мы смеялись примерам, как уродуется и засоряется никчемными словами наш «живой и могучий».

Однажды на уроке была зачитана статья из свежего номера литературной газеты. Автор статьи – ленинградский учитель литературы Наталья Долинина делилась с читателями своими мыслями о преподавании литературы в школе. Долинина сокрушалась, что учитель, придерживаясь школьной программы, вынужден преподавать произведение автора, которого он сам не любит. Видно было, что Юна Давыдовна целиком была согласна с автором статьи и сочла необходимым прочитать эту статью нам. На уроках литературы мы, в свои неполные восемнадцать лет, «получили на блюдечке» почти все сокровища русской и советской литературы.

Придя в сентябре 1962 года в одиннадцатый класс, мы вдруг узнаем, что Анатолий не будет больше преподавать у нас историю, а вместо нас он взял восьмые классы. Мы не понимаем этого «предательства». На наши вопросы «Анатольич» отшучивается. Уже позже до нас дошло, что он не хотел преподавать историю с периода октябрьской революции, ни, тем более, вести такой предмет, как обществоведение. Он очень хорошо был осведомлен, что творилось в стране во все последующие после революции годы, а рассказать нам, школьникам, всю правду об этом периоде он не мог. Я помню, как на одном из своих уроках в десятом классе, он рассказывал, какими методами заставляли давать показания вожака и кумира комсомольцев 30–х годов Александра Косырева. Я уж не знаю, как он объяснил свой отказ вести в одиннадцатых классах историю руководству школы, но он своего добился. Уроки истории стала вести у нас новая учительница, которая всю информацию об этом периоде черпала из школьного учебника истории.

В 1963 году мы закончили школу. В школе №689 была традиция – каждый год, в первую субботу февраля, выпускники всех лет собирались в школе. На вечере встречи в 1967 году провожали на пенсию двух наших учителей, много лет проработавших в школе. Это завуч младших классов Ревекка Борисовна и наш классный руководитель, преподаватель физики Ия Борисовна Розовская. В школе собралось очень много учеников, а, также, пришли все преподаватели школы. Каждый из выпусков стоял отдельной группой в актовом зале школы. Вдруг в дверях появился Анатолий и, завидя нас, направился к нам, широко улыбаясь. Он такой же молодой и красивый, в светлом вязаном свитере. Потянул нам свою широкую ладонь, а мы, поочередно, накрыли ее своими ладошками. Своей второй ладонью он накрыл эту гору ладошек и, вот так, мы поздоровались. Мы спустились в свой класс и о чем-то поговорили.

Больше мне не пришлось встречать Анатолия. Вскоре нашу школу расформировали (говорили, что из-за недобора учеников). Номер школы присвоили какой-то другой московской школе. Здание передали профессионально – техническому училищу, которое до сих пор располагается в нем. Думаю, что уже никто из выпускников не входил в здание школы. Прошло уже более сорока лет, но я уверенностью могу сказать, что на протяжении жизни, я, и мои одноклассники, не забывали уроков Анатольича и Юночки, испытывая к ним огромную благодарность. Они совсем не были учителями «от бога», просто в их жизни был такой период, когда им пришлось преподавать в школе. Думаю, что и обязанности, которые налагаются на школьного учителя помимо преподавания (педсоветы, родительские собрания, классное руководство и др.) были им в тягость. Через несколько лет они уйдут из школы (Юна Давыдовна в театральную режиссуру, Анатолий Александрович – в литературу и правозащитную деятельность).

Но именно таких учителей по литературе и истории всегда не хватало школе.

В 1962 году издательство "Художественная литература" выпустила сборник стихов поэтов Латинской Америки "Заря над Кубой". Среди поэтов-переводчиков – Анатолий Якобсон. Мы всем классом купили этот маленький сборник, он и сейчас стоит в моем книжном шкафу. Я очень хорошо помню, как «Анатольич» читал нам свои переводы из этого сборника. Среди них было и стихотворение "Свобода" Чео Альвареса:

Если бы все люди знали,
ощущали это счастье -
не дрожать под игом власти,
то свободу б не теряли.

Только многие едва ли
Различают вкус свободы, -
Вот, лишась ее на годы,
Воспылают к ней любовью
И тогда готовы кровью
Оплатить ее расходы.

Мог ли кто-нибудь из нас тогда предположить, что эти стихи окажутся пророческими. Пройдет совсем немного лет, и Анатолий Якобсон станет одним из тех, кто будет бороться с тоталитарным режимом за свободу слова. Приходилось читать статьи в прессе, где писались всякие пасквили на него. Но верить в это мог тот, кто не знал Анатолия. Мы, его бывшие ученики, знали, что он всегда был честен, и никогда не был меркантилен. Как сейчас, спустя более 40 лет, вижу идущим Анатолия зимним днем по Хорошевскому проезду. На нем коричневое нараспашку пальто, на голове меховая шапка «пирожок», папка под мышкой, пальцы рук крутят короткую бечевку. Идет он, ни на кого не обращая внимания, губы что-то шепчут. Когда я вспоминаю Анатолия Якобсона, то сразу в памяти возникают строки Марины Цветаевой:

В его лице я рыцарству верна
– Всем вам, кто жил и умирал без страху, –
Такие – в роковые времена –
Слагают стансы – и идут на плаху.

Маале Адумим, Израиль
Январь, 2006