Моисей Каганов1

ВСТРЕЧА СОСТОЯЛАСЬ2

Когда я получил по электронной почте сообщение о Встрече, посвящённой 75-летию со дня рождения Анатолия Александровича Якобсона (1935-1978), и среди участников обнаружил свою фамилию, я не был удивлён. Со мной договорился Александр Зарецкий, один из создателей книги памяти Анатолия Якобсона (её переплёт украшал сообщение, см. "Информацию о встрече").

Обложка книги "Памяти Анатолия Якобсона"

Большинство обозначенных в сообщении выступили, а, возможно, и все. Около шести, устав, я покинул Встречу, а она ещё продолжалась, хотя началась вовремя, как планировалось, в 2 часа дня, для точности, чуть позднее: с десятиминутным опозданием.. Проходила встреча интересно. Я узнал многое, чего не знал о Тоше, так как подавляющее большинство моих с ним встреч было до ареста Юлия Даниэля, а правозащитная деятельность Якобсона, о чём говорили многие, началась (по его же словам) после ареста Даниэля и Синявского, особенно во время процесса.

Все выступления были сердечными, но принятый в ряде выступлений тон меня несколько смущал. Моя память сохранила Тошу, а его превратили в Анатолия Александровича. Хорошо понимаю, что для его учеников он всегда был и остался Анатолием Александровичем. Но было и нечто ещё. Простите, если мои слова на кого-то произведут впечатление грубого шаржа. Тошу переодели. Лучше не так. На него нацепили генеральские погоны. Погоны генерала от диссидентства. Последний раз я видел Тошу за год–полтора до его отъезда в Израиль. Никакие погоны на его плечах не ощущались. Был он самим собой. Тем же Тошей, которого я знал...

И ещё меня смущало вот что. На Встрече процитировали слова Владимира Тольца из аудиозаписи передачи радио "Свобода" 2008 г., посвящённой Тоше:

"30 лет назад ушел из жизни Анатолий Александрович Якобсон – талантливый литературовед и педагог, один из самых ярких представителей плеяды "шестидесятников", оказавшихся ядром правозащитного инакомыслия в Советском Союзе, один из тех, кто был редактором легендарной ныне "Хроники текущих событий". Его памяти мы и посвящаем сегодняшний выпуск программы "Разница во времени".

Лет 15-20 назад наступила пора адаптации масс-культурой запретной ранее и как бы несуществовавшей истории советского инакомыслия 40-30-летней давности. Это освоение осуществляется не только за счет введения в оборот неизвестных ранее документов и свидетельств, но и посредством частичного забвения ряда персонажей и событий прошлого или их фальсификации. ("Шестидесятниками", к примеру, давно уже объявляют себя все, вплоть до случайных собутыльников людей, таковыми общественно числимых; "правозащитником" 1970-х именует себя даже известный мне генерал КГБ; количество демонстрантов и протестантов 68-го тоже растет - даже по Радио Свобода один из будущих коммунистов с азартом рассказывает, как в августе 68-го демонстрировал с чехословацким флагом перед одесским обкомом; вот только никто - ни обком, ни даже мент, обком стерегущий, почему-то этого не заметили...) И при этом отодвигаются в тень забвения подлинные герои того времени, одним из которых несомненно являлся Анатолий Якобсон".

Задумался: имею ли я право выступать? Несоответствие моих воспоминаний и тона некоторых выступлений вызвали у меня желание снизить тон. Извинившись перед аудиторией, я сказал: "Я не ученик Анатолия Александровича. Могу, как когда-то, называть его Тошей, даже Тошкой. Я не могу назвать себя диссидентом. По-видимому, я как раз из тех, кто к шестидесятникам примазался. Основная моя "заслуга" в том, что я много водки выпил с Тошей, но ещё больше с Юлием Даниэлем, у которого на Ленинском проспекте бывал часто. Там я с Тошей познакомился".

Далее я посетовал на память. Когда я слышу "Тоша Якобсон" или сам о нём вспоминаю, обязательно на ум приходят чуть изменённые строки Маяковского:

Напролёт болтал о Тошке Якобсоне
И смешно потел, стихи уча..

Прекрасно понимаю, что всплывают строки из-за случайного совпадения фамилий и того, что замена "Ромки" на "Тошку" не портит размер. На Встрече Владимир Гершович рассказал, что одним из тех, кто прислал отзыв на диссертацию Тоши, был его однофамилец Роман Якобсон – Ромка Якобсон, о котором в купе болтали попутчики – товарищ Нетте и Владимир Маяковский. В 1978 году Роман Якобсон, знаменитый филолог, выходец из СССР, был профессором Гарварда. Но и не будь отзыва... В строчках Маяковского ключевые слова - болтал и стихи. Они-то уж точно имеют непосредственное отношение к Тоше.

Вторая претензия к памяти. В исполнении Тоши Якобсона однажды впервые увидел, как из обычного лица возникает маска Фантомаса. Как-то, когда у Юлика уже было несколько человек гостей, появился Фантомас – Тоша с обтянутой женским чулком головой. Тоша был весёлый человек. В компании, в застольной беседе его голос был слышен, высказывания вызывали смех. А память, вместо шуток и цитат из стихов, которых он знал бесконечно много, сохранила маску Фантомаса – женский чулок, который, как любого, и его изменял неузнаваемо.

Читал ли при мне свои стихи Тоша, не помню. Что помню отчётливо: Юлий Даниэль гордился некоторыми тошиными переводами (Толя считал Даниэля своим учителем). Несколько раз при мне Юлик "заставлял" Толю читать... Опять злюсь на свою память... Что понравилось, помню отчётливо, а что читал – забыл. Кажется, кого-то из латиноамериканских поэтов Анатолий Якобсон переводил с особым мастерством. Выступавший на Встрече поэт и переводчик Павел Грушко очень хвалил переводы из Мигеля Эрнандеса.

Моисей Каганов во время выступления на Встрече. Фото Виктора Снитковского

Готовясь к выступлению, я воспользовался, кроме "Книги памяти Анатолия Якобсона", двумя книгами: Юлий Даниэль. "Я всё сбиваюсь на литературу...". Письма из заключения. Стихи. Общество Мемориал. "Звенья". Москва. 2000 и Лариса Богораз. Сны памяти. "Права людини". Харьков. 2009.

Хотя Юлий Даниэль сравнительно давно умер (более двадцати лет назад), его отношение к Анатолию Якобсону по Книге памяти можно почувствовать. На стр. 133 – 136 воспроизведена его статья в газете "Русская мысль" от 13 февраля 1975 г., названная им "Заявление (письмо Шафаревичу)", в которой Юлий спорит с Шафаревичем. Шафаревич посмел утверждать, что уехавшие из Советского Союза деятели культуры вне зависимости от причин, побудивших их эмигрировать, лишились "достаточных духовных ценностей", а "лишённые этих ценностей не могут внести никакого вклада" в культуру своей страны". Полемизируя, Даниэль задаёт вопрос: "Кто же они сегодня... лишённые достаточных духовных ценностей"? И сам на него отвечает: "В высокомерных намёках легко угадываются люди, в которых он целит. Да и другие, с тою же судьбой." И Юлий перечисляет: Александр Галич, Ефим Эткинд, Виктор Некрасов, Владимир Максимов, Анатолий Якобсон. Компания, в которую Юлий Даниэль включил Тошу Якобсона, производит впечатление. Несомненно, о Тоше он того же высокого мнения, как и обо всех других. Каждая фамилия сопровождается лапидарной характеристикой. У Якобсона она такова: "...литературовед и переводчик, для него стихия русского языка и русской поэзии – воздух, которым он дышит".

Прежде чем обратиться к книге Юлия Даниэля, - цитата из предисловия к ней, написанного Александром Юлиевичем Даниэлем (он же составитель и автор комментариев): "Согласно правилам, заключённый в лагере строгого режима имел право посылать не более двух писем в месяц и только ближайшим родственникам. А вот в лагерь, равно как и в тюрьму, мог писать кто и сколько угодно. Это означало, что, получая великое множество писем с воли, Даниэль имел возможность отвечать своим корреспондентам лишь в общем письме, адресованном жене, а после её ареста в 1968 г. – сыну". Его, как ясно, мы и цитируем. Жена Юлия – Лариса Иосифовна Богораз была арестована за участие в демонстрации против оккупации советскими войсками Чехословакии, посмевшей попытаться построить "социализм с человеческим лицом". Демонстрация была проведена несколькими диссидентами на Красной площади 25-го августа 1968-го года. Боюсь, что об этом абсолютно нетривиальном для советского времени акте, по существу героическом, многие забыли, а молодёжь попросту не знает. Жаль!

В книге Юлия Даниэля, кроме писем из заключения и стихов, имеются подробные комментарии и именной указатель. В указателе фамилии упоминаемых в письмах и номера страниц, на которых они упомянуты. Основная масса ссылок – друзья, знакомые, родственники. Упоминания – ответы тем, кто писал Юлию, кто передавал приветы, благодарности за поздравления, поздравления тем из друзей, у кого произошло какое-либо приятное событие (большое удовольствие доставило нам поздравление со свадьбой Инны – нашей старшей дочери). Есть и совсем другие упоминания: при обсуждении прочитанного, продуманного как Юликом, так и его корреспондентами, упоминались самые различные деятели культуры: и классики, и современные писатели, поэты, художники. Изредка упоминались исторические личности. Общее количество фамилий и ссылок на них впечатляет: в указателе 32 страницы. Повторим: большинство ссылок – результат переписки с близкими людьми на воле.

Процесс Синявского и Даниэля вошёл в историю. Есть точка зрения (и я её разделяю), что он сыграл важную роль в духовном раскрепощении советской интеллигенции. Во всяком случае, некоторой её части. Не знаю, есть ли работы, в которых пытались бы на основании репрезентативных количественных данных понять, каково было искреннее отношение советских людей к поступку Даниэля и Синявского, к процессу над ними. Изданная Обществом "Мемориал" книга Юлия Даниэля может служить источником таких данных. Количества ссылок для этого хватило бы.

Некоторые из друзей Юлика предлагали себя в качестве свидетелей со стороны защиты. Среди них физики Марк Азбель, Александр Воронель. В этой же роли пытался выступить Тоша Якобсон. Никого из названных не допустили к участию в процессе. Хотя письма в лагерь и тюрьму перлюстрировались, и все об этом знали, по письмам почти любого автора письма (их фамилии есть в указателе) можно воспринимать свидетелем защиты. Следует ещё учесть, что продолжение дружеских отношений с осуждёнными могло быть чревато неприятностями. Без этого в некоторых случаях не обошлось. И всё же тех, кто не изменил дружбе, было достаточно много. А были и такие, которые сблизились с заключёнными, их семьями, с их друзьями именно во время и после процесса!

Вернёмся к Анатолию Якобсону. По его же словам, как я уже упоминал, к правозащитной деятельности его подтолкнул арест Даниэля и Синявского, процесс над ними. Эту сторону его жизни я знаю, в основном, по прочитанному в книге его памяти, дополненному выступлениями на Встрече, немного знал из отдельных фраз, сказанных общими друзьями. Правозащитной деятельности Анатолия Якобсона я вовсе не буду касаться.

Задумался: можно ли выяснить из писем Даниэля, как Юлий относился к Тоше – своему ученику и другу, и как Тоша – к своему другу-учителю? Число упоминаний в письмах, естественно, характеризует близость между Юликом и тем, кого он упоминает. Фамилия Якобсон упоминается около 180 раз. Из этого числа в 14 случаях упоминается не Толя, а его сын – Александр (Саша). Фамилия Якобсон не самая упоминаемая в письмах, но принадлежит к группе фамилий, упоминаемых наиболее часто. Конечно, я смогу привести только один-два примера. Но сразу поделюсь своим небольшим открытием. Я, основываясь, как мне казалось, на личных впечатлениях и на разнице возрастов Юлика и Толи, строго установил роли, кто учитель, кто ученик. Совершенно не уверен, что прав. Приведу (с купюрами) отрывок из письма Юлия Даниэля. Писалось оно 18/XII/69, то есть на четвёртом году лагерно-тюремной жизни.

"Вчера вечером принесли мне Тошино письмо. <...> Прочёл я это письмо – и смутился духом. Я вот ныл и клянчил, сообщите, дескать, своё суждение о стихах, а то я, мол, не знаю, не разбираюсь. [Речь идёт о стихах автора письма.] И вот Тошино письмо.<...>. Я не думал, что об этом можно говорить так всерьёз и говорить об этом так профессионально. <...> Конечно, я очень горд, что сам Якобсон А.А. всерьёз разговаривает о литературных достоинствах и недостатках, но – страшно и не по чину мне в этом участвовать".

Это пишет учитель ученику? А концовка отрывка такова: "А что до требования Тошки "заменить убийственную строчку" <...>, – возьми да сам и замени! Или выкинь. Или вверх ногами. Тебе, Тошка, полный "карт бланш". Это я совершенно серьёзно – всё, что сочтёшь нужным".

Подтверждаю: всё сказано совершенно серьёзно. Столь дружески относятся друг к другу переписывающиеся, что абсолютно естественны шутки типа "вверх ногами" и другие. Некоторые и в этом отрывке я опустил.

Можно с уверенностью констатировать: Юлик не только любит Тошку, но поэт Юлий Даниэль глубоко уважает литературного критика, знатока поэзии Анатолия Якобсона и весьма ценит его мнение. О переводчике Анатолии Якобсоне Юлий Даниэль тоже очень высокого мнения. Например, мне попалась просьба Юлика сравнить переводы, сделанные им в лагере, с другими, о которых он узнал, когда свои уже отослал. Полностью доверяя ему, Юлик просит никому свои переводы и не показывать, если Тоша решит, что его (Юлия) переводы хуже имеющихся. Ещё более убедительна оценка Даниэлем переводов Якобсона.

14/Х/69 Юлик пишет по поводу переводов А. Якобсоном Верлена: "Батюшки, Тошка! Санька [письмо адресовано сыну], Тошке (Анатолию Александровичу) мой привет и поздравление. Очень хороший перевод. Отчаянной храбрости мужчина этот Якобсон – взяться за "Осеннюю песню", это же уму непостижимо. И здорово перевёл. Я помню первую строфу по-французски, помню старые переводы – Тошка всех обскакал".

Вспоминаю встречи на Ленинском проспекте и похвалы в адрес Тоши, читающего свои переводы. А концовка этого абзаца – грустный юмор: "А "Наваждение" читал я и недоумевал: почему Верлен с Якобсоном не догадались мне посвятить? Точь-в-точь, кроме одной детали: у нас никогда не светает".

В Комментариях сказано: "Наваждение" Поля Верлена – зарисовка тюремной жизни. "Погляди – светает" – строка из "Наваждения".

Из книги Лары – Ларисы Иосифовны Богораз один пример (со стр. 84). Лара уже в конце своей жизни вспоминает прошлое: как она, в школьные годы равнодушная к поэзии, под влиянием университетских друзей и прежде всего – Юлия Даниэля, окунулась в поэзию: "Ах, эти стихи! "По рыбам, по звёздам проносит шаланду...", "...Или, бунт на борту обнаружив,//Из-за пояса рвёт пистолет,//Так что сыплется золото с кружев...", "Мы разучились нищим подавать,//Дышать над морем высотой солёной...", "А в походной сумке спички и табак,//Тихонов, Сельвинский, Пастернак!", "Закат поднимался и падал опять,//И лошадь устала степями скакать ... ", "Гренадская волость в Испании есть..." В стихах была свобода, вольное дыхание, восстановленный единый мир – пространства и времени".

Представляю себе, как Лара задумывается, времена перемешиваются, и она записывает: "Если бы мой друг Толя Якобсон прочитал это, я знаю, он заорал бы: "Ну, старуха, охренела ты, что ли?! У Багрицкого, у Тихонова – свобода, вольное дыхание?! Особенно в этих строчках: "Он расскажет своей невесте//о весёлой живой игре,// как громил он дома предместий//с бронепоездных батарей"; или в этих: "А век поджидает, как часовой,//Иди и не бойся с ним рядом стать... И если он скажет "Солги!" – солги, и если он скажет "Убей!" – убей!"

И всё-таки, и всё-таки... Даже теперь, лет через двадцать после того, как я прочитала статью А. Якобсона "О романтической поэзии” , статью, в которой автор обращает особое внимание на эти, приведенные выше цитаты – даже и теперь я снова повторю, что "в стихах была свобода, вольное дыхание". Более, того я думаю, что Тоша, выслушав мой панегирик, согласился бы со мной и даже объяснил бы, в чём моя правота. Но Тоши, увы, уже нет, значит, придётся мне самой в меру собственного понимания справляться с этой задачей..."

И справляется... А я вспоминаю то тяжёлое, счастливое время, когда в квартире Лары и Юлика звучал громкий объясняющий голос Тоши, вдохновенно читались и не менее вдохновенно слушались стихи, когда споры невозможно было унять, но почему-то они не ожесточали, а сближали. И, как ни странно, все были настроены оптимистично, верили в свою планиду. Грустно и смешно: только прекрасная Кери – тёмнорыжая и благородная, чистой породы ирландский сеттер – волновалась и прислушивалась, ощущая посторонних за окном. Ни хозяева, ни гости не обращали внимания на подаваемые ею сигналы. Потом вспомнили...

* * *

Вернёмся к Встрече памяти Анатолия Якобсона. На Встрече со слов Павла Литвинова узнал, почему среди вышедших на Красную площадь с протестом против оккупации Чехословакии не было Тоши. Мая Улановская – жена Тоши, сознательно, зная, что ему предстоит, оберегая его (а она уже по своему опыту знала, что такое попасть в лагерь), не передала Тоше сообщение Павла Литвинова о времени и месте встречи. Её можно понять. И не стоит сейчас рассуждать, права ли она была или нет.

С воспоминанием о Тоше Якобсоне у меня, скажу, не боясь напыщенности, связаны трагические воспоминания о молодой француженке-русистке Еве Малере. Она, бывая в Москве по своим делам, была желанной гостью в домах, в некоторых из которых бывал и я. С ней был знаком и Тоша. Все мы очень хорошо к ней относились. Никто не называл её иначе, чем Евочка. Я с ней подружился. Если знал, что Евочка в Москве, приезжая из Харькова в командировку, встречался с ней, много бродили по Москве, много разговаривали. Потом был длинный перерыв. Она не приезжала в Москву. Ещё один-два раза я её видел. Между 1970-м и 1976-м годами она была в Москве. Мы (я и моя семья) уже стали москвичами. Она раза два к нам заходила. Из разговоров с нею я понял, что немало полезного Евочка сделала многим: кое-кто её услугами пользовался для передачи за границу произведений, не прошедших цензуру. От кого-то я узнал, что незадолго до смерти, предположительно в 1975-76 гг. Тоша, приехав в Париж, жил у Евочки. Тогда же, когда узнал о самоубийстве Тоши, или несколько раньше, узнал и о смерти Евочки. Не добровольной – от рака.

Очень грустно смотреть на задумчивые лица Евочки и Тоши. Увы...

Ева Маляре и Анатолий Якобсон в Москве. Фото из архива Ирины Глинки

Ещё одна, последняя, жалоба на свою память. После Встречи поделился своими впечатлениями о Встрече со своим другом – польским физиком Ежи Червонко (для близких он Юрек). Приведу отрывки из электронных писем, которыми мы обменялись (мы переписываемся по-русски, но используем латинский шрифт, для этой статьи переписал кириллицей и мои, и его письма).

Я – Юреку:
"...сегодня выступал на своеобразном семинаре, посвящённом 75-летию Анатолия Якобсона – литератора, переводчика, для меня – друга Юлия Даниэля. Он давно умер (покончил с собой в Израиле, куда был вытолкан за диссидентскую деятельность). Я был с ним хорошо знаком. Выступал я среди многих других. Собралось много народа...".
Юрек – мне:
"Мне жалко, что не добавил своих воспоминаний о краткой двухдневной встрече с Тошей в Дубне, в середине шестидесятых годов. Я списал у него и "Реквием" Ахматовой, и стихотворения Самойлова, между прочим: "...знали: не поймут нас сыновья и дочери,//не простят нас дочери с сыновьями...", или: "Не верь ученикам...", или из другого жанра: "...она, как скрипка на моём плече...". И из самого Якобсона в костюме русского националиста: "Рука могучая судьбы Россию подняла как глыбу".
Я – Юреку:
"Когда писал тебе о собрании по поводу Тоши, я, старый маразматик, забыл, что ты был с ним знаком, и какую роль сыграло твоё знакомство с Тошей в нашем сближении...".

На Встрече я прочитал отрывок из своих воспоминаний о поэте Давиде Самойлове, в доме которого состоялась одна из моих последних встреч с Тошей. Здесь этот отрывок приведен. Но я хочу привести ешё несколько отрывков, в частности, и о моих переживаниях, связанных с событиями 1968-го года. Думаю, что они здесь уместны, как и воспоминания о моём первом визите в Польшу.

А вот одно приятное воспоминание о встрече с Тошей не попало в мои воспоминания. В нескольких слова опишу его.

В Институте физических проблем, в те годы руководимом П.Л. Капицей, а теперь носящем его имя, была традиция устраивать культурные мероприятия. Этим скучным названием обозначаю выступления Евгения Евтушенко, Бориса Слуцкого, Булата Окуджавы, Давида Самойлова, Арсения Тарковского, Юрия Левитанского, Вероники Долиной. Боюсь, не всех назвал. К приглашению некоторых я имел отношение.

Не назвал я Юлия Кима, чтобы не ограничиться упоминанием. Юлий Ким только вернулся в Москву из Саратова. Ему дозволили публиковаться и выступать. Но только под псевдонимом Ю.Михайлов. Напомню, что и Юлию Даниэлю после лагеря разрешили публиковаться и выдали псевдоним Ю.Петров. Именно выдали. По рассказу Юлика, псевдоним выбирал не он.

Юлий Ким был приглашён, концерт состоялся. Прошёл, естественно, с большим успехом. И, имея некоторое отношение к организации культурного мероприятия, я очень гордился: на афише, вывешенной у нас в вестибюле, стояло не только Ю. Михайлов, но в скобках – Юлий Ким. Такая вот победа демократии.

Юлий Ким пришёл на концерт в сопровождении нескольких человек. Среди них я увидел Тошу. Мы радостно обнялись. Теперь мне кажется, встреча нами воспринималась как встреча после большого перерыва. Значит, похоже, она не была последней. Обе встречи, и у Самойлова в Опалихе, и в ИФП, произошли после 1970-го года и до отъезда Анатолия Якобсона в Израиль (1973 г.).

* * *

ПРИЛОЖЕНИЯ
(отрывки из воспоминаний)
ДЭЗИК3

О некоторых встречах в Опалихе.

За столом на террасе, кроме Дэзика, гости: А. Межиров, Ю. Давыдов и я. Межиров знает бездну стихов русских поэтов на память и прекрасно их читает, несмотря на легкое заикание. А с Юрием Давыдовым обсуждается его последний роман о народовольцах (кажется, "Глухая пора листопада"). Дэзик игриво (не нахожу другого, более точного слова) советует в приложении к роману сообщить читателям устройство бомб и состав взрывчатки. Ю. Давыдов серьезно отвечает: "И без этого трудно опубликовать..." А общее настроение какое-то благостное. Дэзик мечтает сидеть на террасе за большим столом, окруженный детьми и внуками. Он видит себя патриархом... Не довелось. Или, возможно, дом в Пярну был похож на его мечту?!

В другой раз в Опалихе мы встретились с Анатолием (Тошей) Якобсоном. С Тошей мы хорошо знакомы. Часто встречались у Ю. Даниэля – дома, на Ленинском проспекте. Знал Толю как переводчика, читал и оценил его работу о "Двенадцати" Блока, много слышал о нем как о прекрасном преподавателе литературы в легендарной Второй школе. Тоша приехал с сыном. Сын – вундеркинд. Но у него не математические или музыкальные способности, как полагается еврейскому ребенку. Он – гениальный политик. Всё обо всём знает. Читал все газеты, слышал все передачи. Потрясающее впечатление слышать серьезные политические суждения (которые серьезно воспринимаются всеми, особенно Дэзиком) из уст 12-13-летнего мальчика...

Здесь, далеко от Москвы, на окраине Бостона (в Бельмонте), куда я перебрался на постоянное местожительство, у меня в руках только одна тоненькая книжка стихов Самойлова ("Снегопад", М. 1990 г.). Взята она у внучки Анечки. Её имя, естественно, "из Самойлова": "А эту зиму звали Анна, она была прекрасней всех..." (Я знаю ещё одну девочку Аню – теперь уже студентку – с тем же генезисом имени.) В сборнике я наткнулся на "Прощание" - поэму, посвященную памяти Анатолия Якобсона, пронзительную, как плач на могиле, и уважительную к страшному поступку:

"Когда преодолен рубеж,
Без преувеличений, без
Превозношенья до небес
Хочу проститься.

Ведь я не о твоей туге,
Не о талантах и т.п.
Я плачу просто о тебе,
Самоубийца."

О самоубийстве Тоши Якобсона я знал. И знал, что вскоре после него умерла чудесная французская русистка Ева Маляре, с которой он провел один из последних своих месяцев. Самойловское "Прощание" я ощутил как, конечно, запоздалое, но свое прощание с очень хорошими людьми, жившими в том мире, который для меня назывался Дэзик Самойлов.

ПЕРВЫЙ РАЗ В ПОЛЬШЕ
(Отрывок из главы "За границей" в книге "Длинная жизнь", будет опубликована)

Первый раз я поехал в Польшу (в Польскую Народную Республику, как она тогда именовалась) в 1972-м году, получив приглашение выступить лектором на Теорфизической школе, традиционно организуемой Вроцлавским университетом в посёлке Карпач, расположенном в горах вблизи с границей Чехословакии. Места совершенно замечательные. Особенно для лыжников. Но и такие как я, ходящие, а не скользящие, получали огромное удовольствие от прогулок и от атмосферы, царившей на Школе.

Эта поездка сыграла в моей жизни огромную роль. Прежде всего потому, что я приобрёл близких друзей. Сразу. С первых разговоров.

Прошло более 30 лет. Дружеские отношения, возникшие в первый приезд в Польшу, сохранились до сих пор. Мои друзья подолгу жили и работали в Дубне. Мы ездили друг к другу. Дубна, в большой мере из-за них, стала частым местом отдыха, а нередко и работы. В Дубне, вдали от привычных дел хорошо работалось.

Хотя я был во многих городах Польши, “моим” городом стал Вроцлав, в котором я жил месяцами, читал курсы и в Университете, и в Политехническом институте, несколько раз был лектором Карпачских школ, неоднократно – гостем Международной лаборатории низких температур и больших магнитных полей, десятки раз выступал на семинарах во всех физических учреждениях Вроцлава. В 1998-м году Учёный совет Вроцлавской политехники присвоил мне звание почётного доктора. Непривычная мантия и странный головной убор, в которых, судя по фотографиям, я выглядел довольно глупо, и сама процедура присвоения не уменьшили моего удовольствия. Как проявление взаимной любви рассматривал я происшедшее событие.

Всегда труден первый шаг. Я благодарен тем, кто помог мне его сделать.

Начнём с приглашения. Организаторам Школы в Карпаче посоветовала меня пригласить Юля Гальперн – физик-теоретик, сотрудник ИРЭ АН СССР и жена дубненского физика-теоретика Саши Филиппова, она не только была знакома, но и дружила с польскими физиками. По её рекомендации я получил приглашение. Имея (правда, незначительный) опыт пребывания за границей, я понимал, как важно для собственного самочувствия иметь с собой хоть немного денег. Нам меняли ничтожную сумму. Одного из своих друзей – Тадеуша (Тадека) Пашкевича она попросила одолжить мне какое-то количество злотых, с тем, естественно, что деньги ему будут возвращены в рублях, когда он появится в Дубне.

Помню ... Мы (нас было шестеро из Советского Союза) топчемся в ожидании окончательного оформления. Нас рассматривают незнакомые лица. Неожиданно молодой человек произносит:
– Профессор Каганов!
Подхожу.
– Вы Мусик?
– Да.
И молодой человек протягивает мне конверт с деньгами.
– Вы Тадек?

Так состоялось моё знакомство с Тадеушем Пашкевичем, стремительно переросшее в дружбу.

Когда я собирался в Польшу, мой сравнительно молодой коллега по Московскому университету, Володя Соколов (как грустно, что его жизнь так рано оборвалась из-за автомобильной катастрофы) попросил передать бутылку коньяка и письмо своему приятелю Ежи Червонко. Я разыскал Ежи Червонко и передал ему то, что меня попросил Володя. Как оказалось, Володя меня представил и высказал надежду, что мне будет в Польше так же уютно, как было ему, благодаря заботам Ежи.

В тот же первый же день, ещё до официального открытия Школы, Ежи пригласил меня "на пиво". Когда мы уселись в уютном баре, до которого, правда, было не близко, почти мгновенно начался разговор о современной русской поэзии. Польский физик обрушил на меня свою эрудицию. Его знание стихов, несомненно, превосходило моё. Когда Ежи прочёл: "Не верь ученикам! // Они испортят дело...", – я не выдержал и спросил: "Откуда Вы знаете непечатавшиеся стихи Самойлова?" – и услышал: "Мне их Тоша Якобсон в Дубне читал". "Верительные грамоты вручены", – отреагировал я. Вскоре мы были "на ты". А профессор Ежи Червонко превратился для меня в близкого друга Юрека.

Через некоторое время и с Пашкевичами, и с Червонко установилась дружба семьями: Анна (жена Юрека), Марыся (жена Тадека) и, конечно, моя жена Элла естественным образом "включились" в дружеские, почти родственные отношения. Теперь они распространились и на детей.

В ПРАГЕ ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ ГОДА ПОСЛЕ ВТОРЖЕНИЯ
(Отрывок из главы "Необычный ракурс")

Самое глубокое, я бы сказал, даже болезненное впечатление при посещении Праги [1972 г.] на меня произвела встреча в доме Гали и её мужа [знакомых Д. Самойлова и его жены, тоже Гали]. Они пригласили друзей "на меня". Весь вечер разговоры были посвящены воспоминаниям о событиях 1968-го года, почти каждый, вспоминая, где и как он впервые ощутил вторжение, заново переживал всё происшедшее. Мне показали немецкий фотоальбом "Der Genosse Agressor". Запомнился один из присутствующих. В 68-м он был радиожурналистом в Вашингтоне или Нью-Йорке. С горечью он рассказывал о том, что убеждал своих сограждан не сопротивляться, опасаясь кровопролития и надеясь, что вот-вот ООН, Совет безопасности остановят вторжение. Говорившие откровенно клеймили тех, кто оказался предателем и с горечью вспоминали нестойких. И... и это было для меня самым болезненным... они спрашивали меня, как могло случиться, что всего пять человек вышли на Красную площадь с протестом против ввода войск в страну, не представляющую никакой угрозы своему соседу. Они утверждали, что пятёрка Павла Литвинова спасла честь страны. Наиболее часто упоминалась фамилия Литвинова. На вопрос, знаком ли я с ним, я ответил, что нет, но хорошо знаком с Ларисой Богораз. Это очень повысило моё реноме...

Признаюсь, это был тяжёлый вечер.

* * *

Информация о Встрече
Памяти правозащитника Анатолия Якобсона

В воскресенье 21 ноября 2010 года в 2:00 часа дня в Бостонском университете состоялась встреча, посвящённая 75-летию со дня рождения Анатолия Александровича Якобсона (1935-1978), редактора "Хроники текущих событий", одного из основателей Инициативной Группы по защите прав человека в СССР, поэта, переводчика, учителя словесности Второй московской физико-математической школы, литератора - автора книги об Александре Блоке "Конец трагедии".

Собравшимся была представлена изданная в Бостоне книга "Памяти Анатолия Якобсона. Сборник воспоминаний", которую желающие смогли приобрести. В презентации приняли участие: Владимир Гершович, Андрей Григоренко, Александр Грибанов, Павел Грушко, Александр Есенин-Вольпин, Моисей Каганов, Юлий Китаевич, Лев Левитин, Павел Литвинов, Joshua Rubenstein, Татьяна Успенская-Ошанина, Виктор Файнберг, Вера Рубина, Регина Дейн, Виктор Снитковский, Леонид Комаровский, Михаил Минаев, Александр Зарецкий и др.

1) Моисей Исаакович Каганов (р. 1921) - российский физик-теоретик, специализировался в области квантовой теории твердого тела. Родился в семье ученого-филолога Исаака Яковлевича Каганова (1898–1981), (историка литературы, заведующего кафедрой зарубежной литературы Харьковского университета в годы, когда там учились Юлий Даниэль и Лариса Богораз). Участник Великой отечественной войны. Окончил физико-математический факультет Харьковского университета. Работал в Институте физических проблем им.П.Л.Капицы РАН, ведущий научный сотрудник. Профессор ХГУ и МГУ. После выхода на пенсию, с 1994 года живет в США. Автор более 200 научных работ. Имеет боевые и государственные награды. Источник: Википедия. (Прим. А. Зарецкого)

2) Опубликовано в "Заметках по еврейской истории", №2 (137), февраль 2011, http://www.berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer2/Kaganov1.php

3) Статья была написана к 75-му году рождения Д.С.Самойлова и полностью опубликована в одной из русских газет, издававшихся в Бостоне (1995г.). Не буду ничего изменять в отрывке (декабрь 2010 г.). (Прим. Моисея Каганова)

Мемориальная Страница