1975 год. Мы с мужем Лёвушкой ехали смотреть квартиру, которую государство выделило нам всего через пять месяцев пребывания в Израиле. Это не воспринималось как правда, что-то странное было в этом, подвох какой-то… . Привычка из прошлой жизни ждать квартиры десятилетиями не давала возможности просто поверить в происходящее. Но мы, сжимая в руках ключи от трёхкомнатной квартиры #15 в доме #17 по улице Меир Балабан, реально ехали на 25 автобусе в далёкий от центра Иерусалима Неве Яаков. Да, ещё нам сказали: "Квартира в элитном доме". Чем мы заслужили и когда успели стать элитой?

Дом нашли быстро метрах в семидесяти от автобусной остановки. Сердце билось не столько от радости, сколько от того, что, не дай Бог, произошла ошибка, ведь мы уже шли к себе домой! Спустившись c улицы по лестнице к подъезду, я увидела в окне над ним молодую улыбающуюся пару, не привычной для меня восточной красоты. Они кричали "Шалом" и махали руками, показывая, что приветствуют именно нас. И мы в ответ с благодарностью замахали руками. В это же время выскочила из подъезда белая лайка, а за ней вышел мужчина, который, кивая головой, повторял: "Шалом-шалом-шалом". Его редкозубая улыбка станет потом самой желанной в общении. Иногда – долгожданной.

Нетрудно было определить, что мужчина был из России: выдавал спортивный костюм серийного производства. Лёвушка представился по-русски. В ответ прозвучало: "Толя". Я же шагу не могла ступить навстречу - вдруг зашевелился в животе Данька, зашевелился первый раз, и я сразу об этом громко объявила. Меня поразила реакция Толи — двухминутный знакомый обрадовался этой новости, как мне показалось, больше моего мужа и без всяких "съеденных пудов соли"; я решила для себя, что Толе в моей жизни уже отведена роль близкого человека. В Израиле у меня не было никого, кроме мужа. Даже друзей…

Так в первое посещение дома #17 у нас уже были друзья в трёх квартирах. И одна собака - Том. А когда мы перебрались насовсем, дом стал родным, все шестнадцать квартир. И всё же почему-то квартира #5, что напротив входной двери в подъезд, стала "входной" в мою жизнь в этом доме. Квартира Толи и Тома стала мне другом, убежищем, защитой, иногда поучала, волнуясь и заикаясь, иногда радуясь моим радостям, иногда громко возмущаясь и злясь, и всё от доброты душевной.

Через час хождения из угла в угол по собственной квартире, открывания и закрывания дверей, кранов, окон и шкафчиков, я, измученная адреналином захлестнувших чувств, присела на подоконник и вдруг заплакала… Через пару минут, постучав в дверь и не дожидаясь ответа на "Можно?", в квартиру вошёл Толя. Быстро подошёл и , наклонившись почти к моему лицу, тихо спросил: "Мать, ты плачешь? Я увидел в окно… ребята, что случилось? Пойдёмте к Майке, чаю попьёте. Людке небось надо для ребёнка чего-нибудь поесть". Надежда Марковна и Майя Улановские, сын Майи и Толи Саша, сам Толя оказались, как стало ясно позже, фундаментом этого "элитного" дома.

Жизнь научила меня строить отношения с людьми. Так я часто выживала, зная, что это почти ежедневный труд. В случае с соседом Толей всё было иначе. Эти отношения строил он, а я соглашалась. Они мне нравились. Кто такой Толя Якобсон, до конца я выясню позже, когда его не станет. А пока мы были просто добрыми соседями, всё происходило на бытовом уровне; почти всегда у подъезда, на улице или, когда я сама к нему заходила за чем-нибудь или посоветоваться. В гостях у нас Толя был пару раз всего. Один раз предупредить моего разбушевавшегося пьяного мужа, что Люду есть кому защитить, второй раз – напомнить об этом.

Когда Лёвушка покинул навсегда страну, а, значит, и нас, Толя стал заходить часто, без звонков и предупреждений, минут на пять. Или просто узнать: "Старуха, всё в порядке?" Однажды он поразил меня неожиданным приходом. Вошёл: "Привет", открыл холодильник, осмотрел внимательно его содержимое, бросил: "Пока" — и ушёл… Так укреплялось место близкого человека, которое я выделила для Толи в первые минуты знакомства.

— Протёрлись на хрен. Можешь починить ?.. Ты же шьёшь…" — И подал мне что-то чёрное и красное. Две пары сатиновых российских трусов… — Не купишь ведь, а здешние никак не подходят"

После соседка Полина отдала ему пару старых трусов мужа, но синего цвета.

— Надо выяснить под флагом какой страны теперь будет проживать моя нижняя часть.

Степень доверия меня радовала!

Три часа ночи. Не сплю, вешаю пелёнки и внимательно слушаю радио. Пытаюсь понять иврит. Негромкий стук в незапертую дверь, которая тут же открывается. С какими-то далёкими от места и времени мыслями, с улыбкой убеждённого , что не откажут:

— Старух, спой "Летят утки"! — И я пою.

Русская народная песня "Летят утки" в исполнении Людмилы Коробицыной ©
Фото Александра Лисафина

Пою в любое время суток, когда попросит. Мне будто что-то понятно… потому что надо… жизненно важно именно сейчас.

— Вот!!!!!! — И уходил . Иногда с улыбкой, иногда: "Спасибо, я пошёл".

Как-то Юля Винер пригласила меня к себе в гости, и вместе с братом они сотворили просто чудо! Под водочку и добрые их взгляды благодарных слушателей было записано на магнитофон моё выступление - весь репертуар любимых Толиных песен. Я понимала и радовалась, что смогу ему подарить кассету, и пусть слушает, сколько захочет и когда будет надо… Но у Толи не оказалось кассетника… обещал купить…

Пройдут 33 года, когда я вспомню и найду эту кассету. Звонок из Америки вернёт мою память к мельчайшим подробностям и чувствам тех лет, до 1978… и потом…

Так я познакомлюсь с человеком , который, передал мне (более 30-ти лет тому назад) куртку для маленького сына Даньки, по просьбе Толи… Н е в е р о я т н о е стечение обстоятельств! Голос из Америки: "Вас беспокоит Юлик Китаевич, из Америки… , и вы должны спеть хоть пару песен на вечере памяти Толи…". Никакие мои увещевания и мольбы не включать меня в программу вечера ( "Я давно уже совсем петь не могу!") не помогают. "ВЫ ДОЛЖНЫ СПЕТЬ!" Вот тут я и вспоминаю о кассете… и на вечере памяти сама с замиранием сердца буду слушать то, что когда-то так было нужно Толе. А заодно выясню неожиданно, что это куртка Юлия согревала зимою моего малыша Даньку.

Господи! Спасибо тебе! За всё.

А тогда жизнь, казалось, только начинается. Другая жизнь, с нуля, в другом государстве, на другом языке, с другой природой и с удивительно белозубыми людьми. И я полюбила свой новый дом. Полюбила навсегда.

Мой первый роман свободной женщины Толя не одобрил:

— Старух, ты что не видишь, что это говно? Это же … тьфу… —И ушёл. Говно очень скоро подтвердило сказанное о нём, а доверие к соседу укрепилось. Я даже скучала по нему, когда он на некоторое время исчезал, уходил в работу, загул или увлечение. Вот, кстати. В дружбу между мужчиной и женщиной, если честно, я не верю. Всё же это, вероятно, редко, но бывает. Многие Толины друзья достались мне от него в наследство. Вопрос наших отношений с Толей много лет остаётся загадкой даже для его близких друзей именно потому , что всё, что было до той секунды молчаливого выяснения наших отношений, глаза в глаза, имело ценность несравнимую. И мы оба это понимали. Я даже это приписываю по-женски и с улыбкой озарению свыше… Просто кивнули друг другу. И улыбнулись, оставив всё как было.

В разные периоды нашего общения Толины состояния менялись, бывали всякими.

— Я даже Майке не сказал… если она сегодня останется у меня, это будет навсегда. — Так в жизни Толи появилась Лена. Через пару дней, сильно заикаясь от радостного перевозбуждения, сообщил буквально дословно:

— Всё. Пусть живёт. Хоть квартира ей останется. — И ушёл.

Между нами существовал некий секрет, связанный с болезнью Толиной мамы, которую мне пришлось дважды спасать… Это не обсуждалось ни с кем. Да и мы к этой теме не возвращались. Но сам факт произошедшего определил какую-то стальную надёжность друг в друге. Это не дружба. Я этому слова не знаю.

У каждого человека должно быть, ну , желательно, место , куда он может прийти без объяснений и уйти без вопросов. Пришёл, зачем-то побыл и ушёл. Но есть такая особая нужда у некоторых людей в молчаливой солидарности. Это нездоровье души, которое не всем доступно разглядеть, почувствовать и вообще понять. А значит и помочь. Как я была измучена сначала подозрениями, а потом и реальностью происходящего. Толя нуждался в помощи и даже госпитализации. Он приходил и сразу ложился на диван лицом к стене. Минут пять лежал дрожа всем телом. Я понимала, что не от холода. Поднимался со стоном и, с бешеной скоростью крутя в руке верёвочку , быстро уходил… Это был знак, Нужна была помощь, но к кому я могла обратиться со своими подозрениями? Дома – молодая жена, которая была счастлива и не подозревала ни о чём, этажом выше бывшая жена – друг, старше меня и знала о Толе всё, ну, больше , чем я. Друзья?

Нет, я совсем пасовала… не знала , что делать…

Вот тут-то я в очередной раз спросила про кассетник. Я, как могла, пыталась не помочь, а наивно полагала отвлечь Толю от мучительного состояния. Последний его просьбой было спеть песню "Средь высоких хлебов затерялося…". Толя просто заорал на меня:

— Да не красна могила, а крепка!!!! Ну сколько раз тебе это говорить? — И ушёл взбешённый. Я заплакала. Не потому, что заорал…

А утром принёс в подарок бусы.

— Это мамины, гранатовые. Это тебе за песни. — И быстро ушёл. Через несколько лет я принесу бусы к ювелиру, чтобы поменять порвавшуюся нить. Там я услышу, что это не гранаты, а старинное стекло. Какая разница? Смысл подарка не меняется!!!! До сих пор я их надеваю, когда не можется, но очень хочется запеть

Толя не приходил ко мне рано. А тут в девять утра вошёл, какой-то необычный… явно после душа, гладко выбритый, в чистой синей майке, спокойный. Я первый раз за всё время нашего общения отметила, что Толя красивый. Вошёл, ну, как жених. И кивнул головой, как всегда бессловесное: "Как дела?" — "Ничего",— улыбнулась я. Толя в ответ тоже чуть улыбнулся, дотронулся до моего плеча (никогда этого раньше не делал) и, пообещав, что всё будет хорошо, вышел.

Навсегда.

Иерусалим
Декабрь 2013

---

1) Людмила Коробицына о себе: "АЛЕКСИН, маленький город в Тульской области, моя родина. Закончив семилетку, я уехала в Калугу, где зашла не в дверь медицинского училища, куда мечталось, а в дверь музыкального, которое и окончила с диагнозом вокалистки. По вечерам доучивалась до аттестата зрелости.

Вот уже 35 лет я живу счастливо в Иерусалиме – у меня много любящих друзей и ощущения дома.

Прилетев в Израиль, я очень удивилась, что оперного театра, в котором я мечтала петь, нет. И тут же, полагаясь на опыт прошлой жизни, поняла, что надо осваивать смежную профессию.

Окончив в Тель-Авиве Высшую Школу Косметики, я с увлечением взялась за работу, но по семейным обстоятельствам пришлось сменить профессию и двадцать четыре года делать вид, что я фотограф, втихаря напевая любимые оперные арии и романсы, наслаждаясь работой с пластическими хирургами.

Я на много лет полна творческих планов, которые, с Божьей помощью, собираюсь осуществить – в столе за годы скопилось много написанного…"

Из книги "Хреновое поле", издательство "M-Graphics Publishing, Boston 2010. (Прим. А. Зарецкого)