Памяти Анатолия Якобсона. Сб. воспоминаний к 75-летию со дня рождения. M-Graphics Publishing, 2010, Бостон, составители: Александр Зарецкий, Юлий Китаевич

И где-то стон печальный в тишине
Звучит, и я готов бежать на зов...
Когда бы знали вы, как больно мне
От стольких ваших разных голосов!

Ованес Туманян. "Впечатления".
Перевод Анатолия Якобсона

В эпиграфе речь идет о голосах, взывающих о помощи. Автор перевода этого туманяновского стихотворения Анатолий Якобсон спешил на помощь по первому зову — и об этом много в лежащем передо мною сборнике. Однако не думаю, что тому, кто покоится на Масличной горе в Иерусалиме, или его духовной эманации было бы "больно" услышать голоса друзей и близких, коллег и учеников. Когда о тебе с восхищением и любовью, с теплом и сочувствием пишут 80 человек, знавших тебя при жизни, — а именно стольких участников я насчитала в новоизданной книге, — и это при том, что с момента твоего ухода прошло 33 года, такое, конечно же, вызывает не боль, а совсем-совсем другие чувства. Жаль, что это грандиозное признание выпало "вспоминаемому" уже после смерти. Сборник выпущен к 75-летию со дня рождения Анатолия Якобсона, ушедшего из жизни очень рано — 43 лет от роду.

Кто же он — тот, кто удостоился посмертного сборника любовных признаний? Учитель — и это его главная миссия. В этом смысле Анатолий Якобсон не зря закончил Педагогический институт, попал туда по призванию, хотя, по воспоминаниям однокашников, будучи отличником и стипендиатом, на занятиях появлялся редко. Жаль, что нет в этой толстой книге ответа на возникающий вопрос, откуда и как добывал Анатолий свои глубокие, не укладывающиеся в советский образовательный канон знания в области литературы и истории, о коих наперебой говорят его ученики; по всей видимости, добывал из книг, сидя в библиотеках, копаясь в библиотечных фондах, отыскивая раритеты везде, где можно, короче, используя давно известный способ самообразования. При этом не исключаю, что в бытность Якобсона студентом историко-филологического факультета МГПИ были там и настоящие Учителя, способные заразить и повести за собой, как были они в мое время.

Книга воспоминаний о Якобсоне, на мой взгляд, выходит за рамки подобного рода сборников и претендует на некую общезначимость и общенужность в сегодняшнем российском обществе. Почему? Попробую объяснить.

Будучи яркой, самобытной фигурой, чья разносторонняя деятельность включала, кроме преподавания и работы переводчика и литературоведа, еще и защиту гражданских прав — с писанием открытых писем и редактированием подпольной "Хроники текущих событий" — Анатолий Якобсон являл собой образец того поколения и того общественного движения, которое с легкой руки Станислава Рассадина стало называться "шестидесятниками". С равным правом сегодня мы причисляем к ним и диссидентов-правозащитников, подобных самому Якобсону и его бесстрашным друзьям, и тех, кто, как Булат Окуджава, самим своим ремеслом слагателя и исполнителя неофициального "фольклора" взламывал существующую советскую парадигму и разрушал ее.

Феномен этого поколения, чья юность застала самый конец сталинского правления и последовавшую за ним "оттепель", малоизучен, а между тем какие судьбы прошли мимо нашего внимания, какие удивительные личности! Составители сборника — а один из них, Юлий Китаевич, принадлежит как раз к этому поколению — проделали громадную работу, собрав в комментариях все доступные сведения об авторах воспоминаний, среди которых большое число именно "шестидесятников".

Для меня было новостью, что еще до смерти тирана в Москве существовала молодежная организация "Союз борьбы за дело революции", 16 участников которой были арестованы органами и обвинены по 58-й статье. Троих расстреляли, десятерых приговорили к 25-летнему лагерному сроку. Среди этих десяти была Майя Улановская, студентка-первокурсница, в будущем жена Якобсона и мать его сына Саши.

Помню, в конце 80-х, на волне перестройки, появилась в печати книга Анатолия Жигулина "Черные камни", все во мне всколыхнувшая. Автор, 20-летним попавший в сталинский лагерь, был одним из членов подпольной молодежной организации, верящей в возможность коммунизма "с человеческим лицом". До того мне казалось, что все сидевшие при Сталине по политическим статьям были посажены по сфабрикованным обвинениям. Было открытием, да еще каким! — что находились и в ту кромешную пору люди, не порабощенные страхом и не убоявшиеся государства-убийцы!

Знаменательно, что именно из числа молодых: школьников, студентов... Майя Улановская и ее "подельники" пострадали, в сущности, за то же, что и Жигулин, и примерно в те же самые годы. Можно ли после этого говорить, что активного внутреннего сопротивления при сталинизме не существовало?

Важным для понимания того поколения был для меня и такой сюжет, ярко описанный Леонидом Лозовским. В 70-е годы компания 30-40-летних "диссидентов" из Москвы и Новосибирска (один из них Анатолий Якобсон) отправилась не куда-нибудь в Подмосковье, а в Якутию — на заработки. После прочтения этого на редкость любопытного материала с не меньшим интересом погружаешься в комментарий, где в манере скупо перечислительной говорится о фантастических людях и судьбах.

В "ватаге отменные подобрались человеки" — физики, математики, лингвисты; костяк их составили "подписанты" "письма 46" (1968), протестовавшие против закрытых процессов и, естественно, после этого выгнанные с работы, сидевшие и т. д. Среди прочих Константин Бабицкий — один из мужественной семерки, вышедшей на Красную площадь в знак солидарности с восставшей Прагой. Не знала, что бунтарь был к тому же и поэтом-"бардом", чьи песни любил Анатолий Якобсон. Или еще одна судьба: Игорь Хохлушкин (1927–2002), совсем юнцом арестованный в конце войны за антисоветскую деятельность. Дальше выписываю из комментария: "Ничего не подписал. Отсюда и мягкий приговор (5 + 3). Следы от плоскогубцев на руках и от гашения окурков на ногах остались до конца жизни. И еще – ямка в груди от лопаты на лагерных работах..." Люди эти не ломались, не уходили после "отсидки" в тень – недаром один из видевших "якутскую ватагу" отозвался о них как о "пригоршне алмазов". Тот же Хохлушкин впоследствии подписывал "письмо 46", участвовал в "Хронике текущих событий" — власть соответственно реагировала...

Вспоминается популярная песня середины 60-х с незамысловатым припевом: "А я еду, а я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги". Сейчас подумалось, что цензура помешала выговорить истинную причину "езды за туманом" — жажду свободы. Не могу не привести поразительный кусок из воспоминаний Леонида Лозовского: "Потом я заговорил, что хорошо бы организовать поселение. Где-нибудь на Кольском или на Восточном Саяне (на мой взгляд, это два самых прекрасных места в стране). Только друзья. Где каждый бы занимался любимым делом. Литературой, матлингвистикой, математикой, физикой. Сообща, не надрываясь, и огородик для собственных нужд не в тягость. Я бы, например, охотился, рыбачил в свое удовольствие. Кто-то музицировал бы..."

Идеалисты 60-х! Ведь это мечта о "правильном" социализме, словно перекочевавшая в якутское лето 1972-го прямехонько из снов узника Алексеевского равелина Николая Чернышевского.

Итак, один из драгоценных пластов книги, по-особому актуальный в наши дни, — это свидетельство о "шестидесятниках", людях поколения Анатолия Якобсона.

Второй, не менее актуальный пласт связан с педагогикой. Будучи учителем по призванию, Якобсон не сразу смог устроиться в школу — работал грузчиком на Заводе малолитражных автомобилей. Потом друзья привели его в школу — сначала в # 689, а затем в легендарную Вторую. В обеих был он неким "чудом" или даже "чудищем", так как совершенно не вписывался в привычный канон.

Надо сказать, что не только во Второй, но и в 689-й школе, помимо Якобсона, были прекрасные учителя-словесники — та же Татьяна Червонская, о которой с благодарностью вспоминает такой ершистый ученик, как Виктор Кульбак, ныне известный художник, или Юна Вертман, увлеченная театром, работающая над диссертацией... И даже на этом фоне Якобсон выделялся. Если суммировать: старшеклассников поражала его манера — сочетание страстности и искренности.

Написала — и подумала, что именно страстность и искренность поражали меня во Владимире Высоцком, якобсоновском сверстнике, прожившем такую же короткую и яркую, факелом сгоревшую жизнь. Наверное, были похожи.

Феномен Второй школы, приютившей Якобсона и ставшей для него "своей" на целых пять лет, удивителен. Его стоит изучать, памятуя о будущем. Сегодняшняя российская школа, как кажется, перестает быть центром интересов школьника и кафедрой для учителя, да и идет она нынче в "западном" направлении, изгоняя гуманитарные предметы из программы и устные ответы из экзаменов, вводя ЕГЭ, ориентирующий на механическое заучивание, а не на работу мысли, — такой школе опыт, накопленный во второй физмат, не нужен, но, возможно, он пригодится для школы будущего. В сборнике, один из составителей которого — Александр Зарецкий — учился у Анатолия Александровича, есть специальный раздел "Вторая школа о Якобсоне" с подразделами "Учителя" и "Ученики". Страницы эти не могут не вызвать, особенно у таких, как я, проработавших в советской школе много лет, сложный спектр чувств — удивление, восхищение, зависть...

Атмосфера — вот то главное, что отличало детище Владимира Федоровича Овчинникова, директора Второй с момента ее основания в 1956 году до его увольнения и последовавшего за сим разгрома выпестованной им школы в 1971-м. Катастрофа разгона Второй школы была отражена в "Хронике текущих событий", редактируемой Якобсоном.

Сам он, уйдя в общественную деятельность и в переводы, к тому времени уже три года как в школе не работал, но "искавшим крамолу" хватило улик и без него. Подозрителен был для "проверяльщиков" этот своего рода Царскосельский лицей, где воспитатели юношества вдохновлялись не "кодексом строителей коммунизма", а высокой наукой, искусством, поэзией, где на уроках звучали формулы высшей математики и вышедшие из "небытия" имена — Пастернака, Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама... Не верится, что учителя школы, как пишет Татьяна Ошанина-Успенская, "были свободны от советской идеологии", все же вторая существовала не в вакууме, а в пространстве советского государства, с его партконтролем, проверками методистов, утвержденными сверху программами... Но как я понимаю, до времени администрации удавалось "нивелировать" вмешательство этих сил в жизнь школы. При всем при том и школьники, и учителя не могли не ощущать "чужеродность" того, что происходило "внутри", тому, что правило бал "вовне". Недаром один из бывших учеников написал в своих записках, что "школа существовала вопреки (курсив мой. — И. Ч.) желанию советских властей".

В таком вот крошечном "оазисе свободы" и проходили субботние лекции Анатолия Якобсона о русских поэтах, на которые сбегалось пол-Москвы: школьники, их родители, их любящие стихи друзья...

Вот мы и дошли наконец до главного героя сборника. Рассказ о нем – еще один важнейший пласт книги — многоголосое свидетельство о необыкновенном "обыкновенном" человеке.

В одной из мемуарных заметок выражается простодушное удивление: почему Анатолий Якобсон, работавший простым школьным учителем, не будучи ни великим писателем, ни выдающимся литературоведом, издавший при жизни, да и то за границей, всего одну книгу ("Конец трагедии", Нью-Йорк, 1973), остался в российской истории столь славен и почитаем? И правда, почему? Кто-то даже сравнил его с легендарным Сократом, не написавшим ни строчки, но прославленным благодаря своему ученику Платону, восссоздавшему в своих диалогах личность учителя и его "уроки"... Что ж, есть, есть в этом сравнении доля истины.

В воспоминаниях, а значит, и в душах учеников Якобсон остался как личность уникальная, обладающая особым даром воздействия на аудиторию. Пишут о "вулканической" мощи его темперамента, особенно в важные моменты жизни. И здесь вспоминается "неистовый Виссарион", который вел себя точно так же, когда дело касалось его убеждений. Белинский был хилого телосложения, болезнен, внешне неказист. Про Анатолия Якобсона этого не скажешь. Характерно, что амплитуда восприятия его внешности необыкновенно широка и разнообразна. Для кого-то он красавец с вьющейся копной волос, с голубыми глазами, мужественным красивым голосом, для кого-то — человек, мало следящий за собой, растрепанный, нервный, вечно крутящий в пальцах "спасительную" веревочку...

Однако все подчеркивают его физическую силу и боксерскую закалку. Некоторые мальчики проверили на себе недюжинную крепость "историка", будучи вышвырнутыми из класса — не болтай на уроке! Этот учитель иногда прибегал к "непедагогическим методам", кстати сказать, журнала не заполнял, случалось, рассказывал на уроках анекдоты, делился с учениками своим сиюминутным и даже... боюсь произнести... мог выпить с кем-то после школы... Это я к тому, что не был он "идеальным учителем" из методичек того времени, где означенный персонаж наделен уныло линейным набором положительных черт: честный, принципиальный, без вредных привычек и т. п. Якобсон был Якобсоном — с только ему присущими страстностью, несдержанностью, постоянным внутренним императивом помочь слабым и преследуемым, с неизбывной любовью к женщинам и тягой к алкоголю, а также с органичным, как дыхание, пребыванием в русской культуре...

И вот с этим органичным "пребыванием в русской культуре" фатальным образом – а объяснений его отъезда много, и все вполне резонные — оказался в Израиле, где прожил пять мучительных лет. Вообще-то уезжать он не хотел, самые дорогие люди из числа литераторов — Давид Самойлов, Лидия Чуковская — отъезд осуждали, но — случилось. Прочитайте замечательные воспоминания его израильских друзей Владимира Фромера, Эли Люксембурга — а Анатолий обрастал друзьями мгновенно, — и вы поймете, что вовсе не эта земля стала причиной добровольного его ухода из жизни. Муссируется тема депрессии, психической болезни... Наиболее приемлемым объяснением его самоубийства кажется мне высказанное одним из мемуаристов предположение об одинаковой неприкаянности "Тоши" Якобсона как в тогдашней России, так и в Израиле: "он был слишком талантливым и независимым и для России, и для Святой Земли".

Осталось сказать о тех, кто работал над сборником. Здесь нельзя не упомянуть покойного Василия Емельянова, чья Мемориальная сетевая страница о Якобсоне стала, как я поняла, основой представленного сборника.

Его составители Александр Зарецкий и Юлий Китаевич собрали колоссальный материал, провели или обеспечили записи многочисленных интервью, снабдили мемуарные заметки подробными комментариями и не забыли сообщить читателю — редкая научная щепетильность, — кто эти интервью проводил и кто их редактировал. Поначалу мне казалось, что подобного рода сборник непременно должен содержать литературоведческие работы Якобсона и его книгу о Блоке. Сейчас вижу, что этот материал был бы избыточным при том огромном количестве включенных в книгу стихов и переводов самого Якобсона, а также его друзей и учеников. Читатель оказывается с головой погруженным в поэзию, все мемуаристы цитируют чужое или свое, и, кстати сказать, среди воспитанников Якобсона — даром что математики! — литераторов и поэтов несметно. Вот уж точно: учитель, воспитай ученика! Замечание, пожалуй, одно: повторяемость материала. Некоторые стихи, и даже очень длинные, цитируются дважды (например, "Прощание" Давида Самойлова). Из воспоминания в воспоминание, случается, переходят одни и те же истории. Так рассказ о том, что у Овчинникова с Якобсоном был договор: если пребывание последнего станет для школы опасным, он уйдет, встретился мне по ходу чтения раз пять или шесть.

Спасибо авторам за то, что открыли перед нами эту удивительную жизнь. И вот что еще. Могила Анатолия Якобсона — случайно ли? — расположена на Масличной горе, где похоронены праведники, которые, по еврейскому преданию, первыми встретят Мессию. Самое место для учителя и поэта.

---

1) Ирина Чайковская - прозаик, критик, драматург, преподаватель-славист. Родилась в Москве. По образованию педагог-филолог, кандидат педагогических наук. С 1992 года на Западе. Семь лет жила в Италии, в г. Анкона на Адриатическом побережье. С 2000 года - в Америке. Как прозаик и публицист печаталась в альманахах "Орфей" (Россия), "Побережье"(США), в газетах "1 сентября", "Культура", "Общая газета" (Россия), "Russian Forward" (США), в журналах "Чайка", "Новый журнал" (США), "Черный квадрат" (Англия), "Нева", "Звезда" (Россия) и др. Автор книг прозы, пьес, статей и эссе: "Завтра увижу" (1991), "Карнавал в Италии" (2007), "Любовь на треке" (2008), "Какие нынче времена" (2008), "В ожидании чуда" (2010), "Старый Муж" (2010). Живет в Бостоне. Источники: http://www.chaykovskaya.org/index2.htm, http://www.chayka.org/author.php?id=213 (Прим. А. Зарецкого)

2) Опубликовано в журнале "Нева" 2011, #8. Фотографии Мемориальной Сетевой Страницы А. Якобсона