Евгений Пастернак

Интервью Мемориальной Странице

Памяти Юны Вертман и Василия Емельянова

Елена Владимировна и Евгений Борисович Пастернаки, 1969 г.
Елена Владимировна и Евгений Борисович Пастернаки,
1969 г.

Евгений Борисович, 30 апреля 2010г. исполнится 75 лет со дня рождения Анатолия Александровича Якобсона. Расскажите пожалуйста нашим читателям о нём, ответив на предлагаемые вопросы.

Василий Евгеньевич меня много раз просил написать воспоминания о Якобсоне, но мне это просто не по силам, я отказывал ему в его просьбе, и теперь очень жалею об этом. Вы выбрали более удобную форму вопросов, грустно, что те, кто были близки Якобсону, уже ушли и мои отрывочные воспоминания уже не прочтут.

Юна Вертман в своих "Страничках" упоминает как Вы позвонили ей, разыскивая автора статьи о переводах 66 Сонета Шекспира. Каково Ваше мнение о той статье Анатолия Якобсона?

В 1968 году в сборнике "Мастерство перевода 1966" появилась статья А.Якобсона о сопоставлении переводов Маршака и Пастернака 66-го сонета Шекспира "Два решения: Еще раз о 66-м сонете". Мы были очень обрадованы ею, не только потому, что никаких работ о Пастернаке в это время не публиковалось. Статья нас поразила красотой и глубиной проникновения.

Сопоставляя переводы, Якобсон четко уловил внесенную Маршаком позицию трибуна, обличающего общественные пороки, тогда, как у Шекспира выражена личная боль человека, что как раз и передал Пастернак в своем переводе. Нам было радостно, что в статье Якобсона не было никаких общих мест и оговорок, обязательных по отношению к Пастернаку в то время. Мы тогда недавно пережили борьбу А.Д. Синявского с редакцией, которая заставляла его в статье к изданию "Библиотеки поэта" сказать об "ошибках" Пастернака, для чего добавили специальную редакционную заметку. Аналогичные споры велись с Корнеем Чуковским, который решительно отказался написать о "сложном и противоречивом пути поэта" в предисловии к сборнику избранных стихотворений 1966 года. Его работу должна была заменить статья Н.В.Банникова, содержащая все положенные слова.

Мы стали искать автора статьи о переводах через знакомых. Нам дали телефон Юны Давыдовны Вертман, которая с ним дружила. Они пришли вместе. Они оба нас очаровали, хотя Якобсон в тот раз больше молчал и был как будто подавлен. Мы подарили Юне Давыдовне маленькую книжку стихов Пастернака с предисловием К.Чуковского и послесловием Банникова, и по ее просьбе надписали ее племяннице Марине (Мартышке, как она называлась в то время), которую они с Якобсоном собирались воспитывать на Пастернаке. Это так и получилось, потому что свою дипломную работу Марина Вертман писала о цикле "Когда разгуляется" и мы как-то ей помогали.

Майя Улановская вспоминает, что однажды Якобсон приехал к Вам в Переделкино с сыном Саней. В то время у вас гостили родственники Рильке и они вместе играли в волейбол. Не припомните ли Вы подробностей того визита?

В те годы мы все летние месяцы проводили в Переделкине, туда приезжало много народу посмотреть дом, мы часто разговаривали с ними, показывали кабинет, где работал отец, отвечали на вопросы посетителей. Приезжали гости и просто к нам, мы жили в сторожке, возились на огороде, ухаживали за могилой отца на кладбище. Иногда наши гости помогали нам в этом.

Приезжали и Юна Вертман с Якобсоном, наши мальчики познакомились с Саней, когда отец брал его с собой. Я не помню, когда их приезд совпал с приездом Бауэров. Клаус Бауэр – великолепный фотограф, составитель множества художественных альбомов, посвященных архитектуре немецких городов и русских церквей. Он сделал прекрасный альбом репродукций с работ Р.Р.Фалька, дружил с его вдовой Ангелиной Васильевной. Узнав, что он женат на внучке Рильке Юзефе, она познакомила его с нами. Он приехал в Переделкино со своими сыновьями Константином и Фабианом, по возрасту близким к нашим мальчикам. Вероятно, именно тогда они затеяли футбол, потому что языковой барьер делал недоступным непосредственное общение. Очень интересно, что в это время были у нас Якобсоны, и Саня играл с правнуками Рильке. Мы этого сами не запомнили, но, видимо, это было таким событием для Анатолия Александровича, что он рассказывал об этом.

Читал ли Вам Якобсон стихи Бориса Леонидовича?

Высказывался ли Якобсон о "Докторе Живаго", присуждении Нобелевской премии Борису Леонидовичу и о его травле в последние годы жизни?

Чтение стихов моего отца я слышал на лекции, которую Якобсон проводил во Второй школе и пригласил нас. Причем, как будто она была одной из нескольких, но мы были приглашены именно на нее одну. Он попросил также и меня почитать ранние стихи, которые были не очень понятны аудитории. Якобсон по-видимому стеснялся своего увлечения Пастернаком и как-то скрывал его от нас.

Поэтому специальных разговоров об отце, романе "Доктор Живаго" и тем более о страшных событиях Нобелевской премии, убивших его, с нами не вел.

Это при том, что мы одно время достаточно часто встречались с ним. Узнав, что наш Петя плохо справляется со школьным обучением, он вызвался позаниматься с ним, но решительно объяснил, что литературе он обучать его не может, а уроки русской истории он некоторое время вел, и раскаты его голоса гремели на всю квартиру. Может быть, Петя и сам по себе интересовал его, потому что еще до этого писанием сочинений занималась с ним Юна, которая была очень растрогана его реакцией на читанное. Она пыталась определить его отношение к разбираемым текстам, но на ее вопросы он отвечал всегда тем, как ему было жалко всех, о ком он читал. Жалко было Каштанку, жалко было Гринева, Швабрина, Пугачева, - всех поголовно, и ничего больше он не мог сказать по этому поводу. Анализа не было, была – жалость, почти на грани слез. Якобсон очень полюбил нашу дочку Лизочку, тогда еще совсем маленькую, и она отвечала ему горячей привязанностью. Дарила ему свои многочисленные рисунки, писала любовные письма печатными буквами без гласных: "Милый Якбсон…". Она продолжала их писать и тогда, когда он уехал, очень скучала, но мы боялись посылать их.

Oбращался ли Якобсон к Вам с вопросами текстологического или детально-биографического характера в связи с Борисом Леонидовичем?

Свою работу "О стихотворении Бориса Пастернака "Рослый стрелок, осторожный охотник" Анатолий Якобсон посвятил Вам. Ваше мнение об этой работе и её значении для исследования творчества Бориса Леонидовича?"

Я точно не помню, но, вероятно, погруженный в уточнения деталей отцовой биографии, я много рассказывал тогда о том, что мне стало известно, благодаря найденным письмам, но впервые поводом для расспросов Якобсона стало стихотворение "Рослый стрелок, осторожный охотник…", о котором он хотел писать. В его работе об этом стихотворении, которую я прочел очень поздно, я нахожу свои мысли, высказанные ему тогда: по поводу смущавшего его слова "чувство". Я предположил, что это "нравственное чувство", которое потом встречается в стихотворении "О, знал бы я, что так бывает…". Я объяснил ему, что это написано в 1928 году, а не 1923-м, как обозначал это автор в изданиях 1930-х годов. Но в разборе Якобсона нет ничего о символе насильственной смерти, встающей в образе "рослого стрелка", хотя теперь я думаю, что именно эта тема более всего волновала его в те годы. Наверное, воспоминаниями об этих разговорах было вызвано посвящение статьи мне.

Что сказать теперь об этой работе. Я не слежу за многочисленными статьями о творчестве Пастернака, - это невозможно, Пастернака называют наиболее анализируемым автором XX века. Наверное, об этом стихотворении много написано. Оно вызвано стихотворением Цветаевой "Знаю, умру на заре…", о чем Пастернак ей писал в письме, только недавно ставшем известным. В нем отразилось чувство надвинувшегося террора в связи с уничтожением политической оппозиции. Но все это стало понятно только в последнее время, об этом у нас с Якобсоном разговора быть не могло. Увлечение цитированием, отразившееся в статье Якобсона, - неисправимый грех моих собственных разборов, потому что всегда кажется, что автор сам лучше сказал об этом, чем мои пересказы его мыслей. Это всегда препятствует логическому ходу анализа, я это знаю по себе, это мешает и Якобсону в этой статье, к тому же, как говорят, неоконченной.

Ваше мнение о работе Якобсона "Вакханалия" в контексте позднего Пастернака"? Юна Вертман, вспоминает, что Вы передавали Якобсону через неё неопубликованные стихи Пастернака для этой работы, ставшей частью диссертации Якобсона.

Как Вы оцениваете вклад Анатолия Якобсона в изучение поэтического творчества Вашего отца?

По поводу "Вакханалии". Мы с женой разобрали к тому времени оставшиеся черновые наброски к стихам из книги "Когда разгуляется", и замысел "Вакханалии" стал более отчетливым. Мы рады были поделиться этим открытием и все довольно подробно излагали Юне Вертман, которая потом пересылала материалы и наши предположения Якобсону. Это было трудно, потому что мы не знали, как он все это понимает и что из этого получается. Мы знали только, что это ему надо, чтобы написать "ученую" работу, необходимую для университета и отношения к нему там. Мы слышали о его болезни, о работе на мельнице, очень тревожились за него. Потом узнали о его конце.

К сожалению, потом мы поняли, что реального "научного" результата ему добиться не удалось, и при всем его жизненном таланте, его талант исследователя не осуществился. Он только-только начал этим заниматься, писать об этом. Это очень больно сознавать и горько об этом говорить, но я тоже по своему опыту знаю, что думать, рассказывать – это одно, а писать – совсем другая вещь. Я очень восхищался его работой о Блоке, о романтической поэзии, - это было открытием в свое время, дающим новый взгляд на вопрос. Для этих работ было им много прочитано и обдумано то, что писали предшественники. О Пастернаке в то время почти ничего не было написано, поэтому то, что рассказывал Якобсон своим ученикам, заставляя их читать и думать, было очень значительно. Но как много было еще неизвестно, а правильное понимание его стихов очень зависит от знания времени и обстоятельств написания. Он очень хорошо знал "какое, милые, у нас тысячелетье на дворе". Эти слова, которые я как-то сказал Якобсону, ему понравились. Пастернак-то знал, но мы-то еще очень мало знали об этом тысячелетии. Так что новые знания и понимания перевесили все наши старые попытки.

Сорок лет назад, 21 декабря 1969 Анатолий Якобсон принял участие в демонстрации на Красной площади против реабилитации Сталина. Якобсона там арестовали, а затем оштрафовали. Владимир Гершович вспоминает, что Якобсон категорически не хотел платить тот штраф, а Вы уговорили его заплатить. Что Вы помните о той демонстрации и аресте Якобсона.

Об участии в демонстрации Якобсона мы узнали непосредственно от него, он прибежал к нам в то утро за десяткой, которую ему было нужно заплатить, чтобы его отпустили. Он рассказал, что бросил на землю портрет Сталина и растоптал его ногами, за что и был арестован. Я не помню, чтобы я его уговаривал заплатить штраф, но у него просто не было десятки в кармане, он весело смеялся по этому поводу.

Якобсон – активный участник правозащитного движения, редактор "Хроники текущих событий". Что Вы знали о его правозащитной деятельности? Читали ли вы "Хронику"?

"Хронику" мы не читали, Якобсон не посвящал нас в свои политические дела, но что-то такое мы подозревали, он рассказывал, что его вызывали и предлагали на выбор или самому уехать на Запад, или его отправят на Восток. Из-за сына он выбрал первый вариант.

Когда Вы последний раз видели Якобсона? Ваши мысли о его вынужденной эмиграции и трагической смерти.

Последний раз мы виделись с Якобсоном в Хлыновском тупике перед домом, где жила его мать. Уговаривать людей в таком случае не имело смысла, но мы понимали, что это для него катастрофа. Понимали, что эта жертва во имя Сани, он нам много рассказывал о его болезни почек и надеялся, что в Израиле его вылечат. От друзей мы знали, в каком душевном кошмаре он там оказался, надеялись, что его занятия Пастернаком помогут и поддержат его. Но, конечно, если здесь, в России он жил в постоянной борьбе с реальной опасностью, то там он оказался без этой необходимости, поддерживавшей его.

Юна Вертман проводила у себя дома встречи памяти Якобсона после его смерти. Вы, Елена Владимировна и Вячеслав Всеволодович Иванов присутствовали на них. Расскажите об этих встречах.

Я помню, что Юна отмечала годовщины смерти Якобсона 28 сентября, мы несколько раз там бывали. Не помню там в это время Вяч. Вс. Иванова. Мы слушали записи голоса Анатолия Александровича, его лекции и что-то еще. Мне не запомнилось ничего значительного, что там говорилось. Кто-то что-то вспоминал, но этот жанр требует особого вдохновения и убийственно труден. Для меня это были очень грустные сборища, я чувствовал себя там неловко, и милые и значительные люди, которые там собирались, были близкими друзьями Якобсона, его обществом, в котором мы были чужими.

Прошло более 30 лет со дня смерти Анатолия Якобсона. Выросло поколение россиян, которое очень мало знает об истории правозащитного движения. Одна из ведущих радиостанции "Эхо Москвы" в беседе с Александром Даниэлем1 назвала Анатолия Якобсона "внутренним эмигрантом". Как бы Вы прокомментировали это высказывание?

Понятие "внутренний эмигрант" появилось среди эмигрантов 30-х годов в Париже, сейчас не помню, кто его первым придумал. Так называли Ахматову, Пастернака, когда хотели обозначить их отрыв от советского общества, и в положительном смысле у них, и в отрицательном – у нас (во время Нобелевской травли, например). Якобсон был активным героем и борцом с этим обществом, его участие в правозащитном движении было подвигом. Этих людей было немного, но они не были одиноки, очень многие, даже не участвуя, сочувствовали и поддерживали их. Думаю, что этот ярлык к нему не подходит. Но каждый волен понимать это по-своему.

Москва
15 декабря 2009

1)Источник: Эхо Москвы, Передача "Книжное казино". Тема : Книги серии "Свободный человек". Новая книга Н. Горбаневской "Полдень", 21 октября 2007. http://echo.msk.ru/programs/kazino/55697.phtml


Мемориальная Страница