 |
О литературе |  |
|
Переводы | |
|
Стихотворения | |
|
Публицистика | |
|
Письма | |
|
А. Якобсон о себе | |
|
Дневники | |
|
Звукозаписи | |
|
О А.Якобсоне | |
|
2-ая школа | |
|
Посвящения | |
|
Фотографии | |
|
PEN Club | |
|
Отклики | |
|
Обновления | |
|
Объявления | |
Людмила Лобода–Ефремова
ОБ АНАТОЛИИ ЯКОБСОНЕ
В физико-математическую школу № 2 я пришла работать в сентябре 1967 года. Попала я в эту школу, благодаря своему отцу1). Первый год, после окончания педагогического института им. Ленина, я была распределена в английскую школу №7, где у меня не сложились отношения с директором школы. Я с трудом доработала до конца учебного года, и мой отец решил пойти в газету "Известия", где темой образования в школе занималась Ирина Овчинникова. Отец попросил у неё совета, как можно облегчить мою участь. И.Овчинникова сказала моему отцу: «Я хорошо представляю себе ситуацию, в которую попала Ваша дочь. Я могу предложить школу, где ей будет хорошо. Там нужен биолог. Это школа моего мужа». Я сразу же позвонила директору школы Владимиру Фёдоровичу Овчинникову и на следующий день познакомилась с ним и с завучем Германом Наумовичем Фейном. Меня взяли на работу, и на следующий же день мне вручили ведро с краской и каток, и я с воодушевлением красила пол в кабинете биологии.
Забегая вперёд, должна сказать, что мне в этой школе действительно было хорошо, хотя трудностей было очень много, отношение ко мне было хорошее, а это было главным.
Первый педсовет был в конце августа, как обычно. Я уже познакомилась с некоторыми учителями, было удивительно, что много педагогов мужчин, но о Якобсоне ещё ничего не слышала. Педсовет вёл завуч Герман Наумович, мы его внимательно слушали. Вдруг открылась дверь и в кабинет вошёл мужчина. Я его приняла за рабочего или за электрика. Одет он был в клетчатую ковбойку с короткими рукавами и помятые брюки, (а все мужчины были при галстуках), лицо мне показалось простоватым. Я удивилась, увидев, что он, извинившись, сел за первую парту. Я спросила у своей соседки: «Кто это?». «Это гениальный педагог Якобсон», - услышала я в ответ, - «Он преподаёт историю».
Я не помню, когда завязались наши дружеские отношения. Мне было двадцать четыре года, ровесников в школе почти не было. Нагрузка у меня была большая, (я преподавала биологию во всех десятых классах, кроме 10 «Г»): только прибегала в учительскую, (классный) журнал меняла и неслась в другой класс. Я боялась не справиться, поэтому общаться с коллегами времени было мало. Ф.А.Раскольников уделял мне внимание, с Т.Ошаниной тоже общались.
Анатолий Якобсон сам проявил инициативу и первый заговорил со мной, кажется, это было в учительской. Он мне часто потом говорил: «У нас с тобой разница всего девять лет. Говори мне – «ты». Мне сначала было трудно, потом привыкла. На переменах в рекреациях всегда дежурили учителя, чтобы ученики не бегали по школе. Когда выпадало дежурство Якобсона, он приходил в учительскую брал меня под руку, и мы с ним ходили по этажу. Во время этих «прогулок», мы беседовали на разные темы. О политике не говорили. Такое пристальное внимание было. Мне это было приятно, и я это всё очень хорошо помню.
Однажды он рассказал мне о своей статье о переводах Шекспира. Я заинтересовалась и он сказал: «Приезжай ко мне, дома я покажу статью». Я приехала в первый же свободный день. Он угостил меня кофе и показал статью. В основном, речь шла о переводах Шекспира Пастернаком. Статья была очень хорошая. Потом он показал мне листовку. В ней шла речь, кажется, о пикете, который устроили несколько человек на Красной площади, выразив так свой протест относительно ввода наших войск в Чехословакию. Я запомнила одну фразу «декабристы тоже начинали с малого...». Какой-то призыв к революции! Анатолий сказал, что даст мне эту листовку, если я пообещаю, что буду её распространять среди своих знакомых. Политикой я не интересовалась, листовка мне не понравилась и я отказалась. Я сказала, что этим заниматься бесполезно и опасно. Он сказал: «Милая моя, ты задумываешься о нашем строе...», - я подсказала: «раз в год». «А я», - продолжил он – «думаю об этом каждый день». «А сидеть плохо», - сказала я. «Я знаю», - ответил Анатолий. По всему его настроению чувствовалось, что он сидел. На стене у него висела в рамочке фотография писателя Даниэля в лагере, он был в ушанке и телогрейке. Больше на эту тему мы не говорили.
Однажды, в большом возбуждении Анатолий вбежал на перемене в учительскую, увидел меня. «У меня сейчас был такой урок! У тебя есть время?». У меня было «окно» между уроками, и я пошла к нему на урок. Тем более, что я слышала много интересного об его уроках. Урок был очень интересный. Якобсон очень умело вёл увлекательный диспут, ученики работали с азартом. Преподавал он дореволюционную историю. Я как-то слышала, как одна учительница-историк говорила: «Ну почему я должна рассказывать им только о революции и коммунистической партии? Почему он не хочет?». Он не хотел.
Кроме истории Анатолий вёл ещё литературный лекторий, после уроков. Народу всегда было много, потому что было очень интересно. Я тоже приходила, когда могла. Прослушала несколько лекций о поэтах "Серебряного века". Потом я заболела и неделю отсутствовала. За это время произошли неприятные события. Я узнала от коллег, что на одной из лекций Якобсон увлёкся и говорил о Максиме Горьком всё, что думал. Сказал, что Горький не пролетарский писатель, и это было крамолой. В конце лекции на сцену выскочил Саня Даниэль (он учился в 10-м «Б» классе) и стал читать свои стихи, по-видимому, не совсем советские. В общем, разразился скандал. Среди учителей были «стукачи», мы об этом знали, знал и Якобсон, но уж очень жгло у него внутри, не удержался.
Вскоре после этого я зашла в кабинет директора по какому-то вопросу. Там был завуч Герман Наумович Фейн, Владимир Фёдорович Овчинников и Якобсон. И я случайно услышала, как Овчинников сказал Анатолию: «Ну ты понимаешь, что мы должны разобрать твой вопрос на партийном бюро?». «Да», - сказал Якобсон. Директор школы предложил Анатолию написать заявление об уходе по собственному желанию. Он это сделал и ушёл. Когда Овчинникову позвонили из «органов» и спросили: «У Вас работает учитель Якобсон?». «Нет», - ответил директор школы.
Помню очень странный педсовет, какой-то очень идейный. Вёл его Фейн Герман Наумович. О Якобсоне не говорили. Говорили о нашей преданности партии и народу. Закончили пением «Интернационала». Теперь я понимаю, что Овчинников и Фейн изо-всех сил спасали школу. Было это, по-моему, весной 1968 года. Через год я ушла из школы в исследовательский институт, но слухи о школе № 2 ходили по Москве. Так, случайно в семье друзей я узнала, что Якобсона выслали за границу. Он очень это переживал, уезжать не хотел. Уехал с женой и сыном. Ещё через несколько лет от поэта Семёна Липкина, который был знаком с моим отцом, я услышала о подробностях смерти Анатолия. Было больно и обидно. Школа №2, несмотря на все усилия Овчинникова и Фейна, всё-таки скоро распалась. Овчинникова уволили, большая часть учителей ушла. Это стала уже другая школа.
Коллектив школы №2, с которым я проработала два года, был неоднородным. Были очень интересные и увлечённые школой преподаватели, но были и какие-то «подводные течения», подсиживания, сплетни. Часто мы собирались в праздники с пирогами и танцами. Это было хорошо. Приятно и интересно. Но Якобсона на этих вечеринках я не видела ни разу. Хотя, казалось, что он со всеми был в хороших отношениях. Часто шутил, был приветлив, всегда в хорошем настроении. Теперь я понимаю, как ему было нелегко. Дирекция школы и многие учителя ценили его, отношение к нему было хорошее, я видела это и чувствовала, но это его не спасло.
Февраль 2006
1) Мой отец Вячеслав Иванович Лобода (1903-1980), по образованию историк, был другом Василия Гроссмана (1905-1964). Они вместе учились в киевской гимназии до переезда в Москву, где продолжили учёбу в Московском университете и вместе снимали комнату. В общем, эта была дружба на всю жизнь. И когда арестовали книгу Гроссмана "Жизнь и судьба", то Василий Семёнович передал один экземпляр моему отцу на сохранение. И вот в нашем доме в Калужской области эта рукопись и хранилась. И об этом писали (в газетах), и немецкие кинодокументалисты приезжали к нам снимать фильм. Семён Липкин дружил с Гроссманом. Липкину Гроссман дал деловой экземпляр, который отпечатала машинистка, без всяких примечаний. А моему отцу он дал черновик с посвящением (своей) матери, и со всеми пометками, с его почерком – то есть рукопись совершенно бесценная. А.Д.Сахаров сделал с делового экземпляра микрофильм, который потом передали через В.Войновича за границу, и было много потерь. На основании рукописи, которая хранилась в нашей семье более двадцати лет, Книжная палата добавила в последнее издание романа посвящение автора: «Посвящается моей матери Екатерине Савельевне Гроссман». (Прим. Л.Лободы-Ефремовой)