 |
Этот текст написан первоначально в 2010 году. С тех пор многое изменилось. Уже нет с нами Бориса Григорьева, Толи Катка, Наташи Левиной, Гриши Литвинова, Миши Шубина, Волика Фишмана, Миши Малютова. Может, и еще кого, о ком я не знаю. Получили разные титулы и ученые степени некоторые упоминаемые. Но я не стал ничего менять.
21.11.2020
Пока я учился на мех-мате МГУ я постоянно вёл какие-то кружки, ездил от оргкомитета на олимпиады в другие республики, области…, имел отношение к возне со школьниками… А когда я был на пятом курсе мне предложили проходить практику, преподавая во Второй московской школе, вести семинары под руководством Евгения Борисовича Дынкина. Не помню, называлась ли она уже математической. Но в 1963 году там начал вести занятия Израиль Моисеевич Гельфанд. И это было не случайно.
Директором школы и её создателем был Владимир Фёдорович Овчинников, совершенно замечательная личность…
 |
| Владимир Фёдорович Овчинников, 1964г.5 |
В молодости он был инструктором отдела пропаганды ЦК комсомола. Однажды в электричке он познакомился с девушкой, дочкой диссидента.(?) У них завязалась дружба и любовь. А происходило это году в 57 или 58 – не помню6. Ему порекомендовали прекратить отношения с девушкой из такой неблагонадёжной семьи и к тому же еврейкой, а он, человек гордый, сказал: «Не хочу!». Тогда ему пришлось из ЦК уйти. А поскольку он был во всех отношениях человек положительный и образованный, то когда его спросили, чего он хочет, сказал: «Хочу школу». И ему предложили стать директором строящейся школы. И он создал её с нуля и сделал её уникальной. Набрал туда замечательных людей. В 1970(?) году школу разогнали и его уволили, но через 30!!! лет пригласили назад и сегодня он опять там директор. ( Так я помнил. Более точно можно прочесть на сайте Второй школы).
Так вот. Школа находилась за универмагом «Москва», а Гельфанд жил прямо напротив этого универмага, так что для него естественно было отдать своего второго сына в эту школу, Но предварительно он, конечно, хорошо посмотрел, что делается в школе, пришел на экзамены на аттестат по математике,… С этого и завязалось сотрудничество 2й школы с ведущими математиками.
Выпускники и учителя школы подготовили сборник воспоминаний (вышли уже два издания). Но там почти не говорится о том, как учили математике. Гельфанд прислал приветствие на 10 строк, и одна выпускница вспоминает, как он учил ее математике в раннем детстве. А в остальном тексте о математике речи почти нет. В частности, Дынкин упоминается всего несколько раз. Они все посвящены гуманитарным предметам. Анатолию Якобсону, преподававшему литературу и бывшему там классным руководителем в классе у моего брата и его будущей жены, театру, школьной жизни. Но не математике. А мне это обидно, потому что школа-то была математической, так и называлась, и это, по крайней мере в какой-то период, было главным…И для многих выпускников это стало профессией на всю жизнь. Грубо говоря, это то, что их кормит во всех смыслах, определяя социальный уровень, круг знакомств и, главное, самооценку. Но в сборниках об этом речи нет. И именно выпускники параллелей Гельфанда и Дынкина в первом сборнике не участвовали. Поэтому я хочу рассказать, как я это все помню. Почти все нижесказанное основано на моих личных воспоминаниях и, естественно, может быть не точным. Но все же...
Весной 64-го года, на 64-65 учебный год, параллель в этой школе взял такой замечательный человек Евгений Борисович Дынкин. Он 24-го года рождения, ученик Колмогорова и Гельфанда, замечательный математик. Он оставил фундаментальный вклад, по меньшей мере, в двух совершенно разных частях математики: в теории групп и в теории случайных процессов. Интересно, как это произошло. Вот что он рассказал об этом своему научному внуку Виктору Кацу. Еще совсем молодым, в 22 года, Дынкин придумал «схемы Дынкина», которые оказались важными и для математики и для современной физики. И с блеском в 1948 году защитил кандидатскую диссертацию, а в 1951 году - докторскую. Но с работой у него, еврея и сына врага народа, в том году были большие трудности. Колмогоров не мог помочь ему в области алгебры и с трудом добился разрешения принять на его кафедру теории вероятностей. Там Дынкин еще некоторое занимался алгеброй, но потом почувствовал неловкость от того, что не понимает, о чем говорят его коллеги по кафедре. Тогда-то он решил выучить теорию случайных процессов. И не просто выучил!
Так вот, Дынкин ещё и редкостный педагог, вырастивший кучу прекрасных математиков. В 1964 году у него поступила во Вторую школу, перейдя в девятый класс, его дочка Оля, и он взял там параллель. И отнёсся к этому чрезвычайно фундаментально. Он заранее, осенью 1963 года организовал там вечернюю математическую школу. А перед началом 1964 учебного года, Дынкин подписал с директором школы два документа: первый документ касался приёма в школу, а второй – обучения в школе. Дети, согласно первому документу, принимаются в школу по итогам собеседования по математике – и никаких других критериев быть не должно. Прямо на собеседовании старший – сам Дынкин или кто-то им назначенный – объявляют оценку, и эта оценка является окончательной. А дальше, поскольку конкурс был довольно большой, ученики набираются только по этим оценкам, а все остальные документы: характеристики, табели, - они предоставляют после того, как им объявили о зачислении. Т.е., зачисление производилось математиками, либо по результатам олимпиад, учебы в вечерней матшколе которую уже год вел Дынкин, или по результатам собеседования для «новеньких»...
Во-вторых, Дынкин понимал, что он снимет сливки с Москвы, что в этой параллели человек двадцать будет претендовать на медали, и это будет ЧП для Москвы. (Так и вышло. Двойной выпуск 10-11 классов 66 года дал 11 золотых и 45 серебряных медалей (хотя не все из классов Дынкина). Всякие РОНО, ГорОНО будут против. И Дынкин, будучи человеком дальновидным, подготовил документ, обеспечивающий все достойным медали возможность её получения. Этот документ был подписан тремя людьми: Овчинниковым, Дынкиным и учителем физкультуры, Михаилом Михайловичем Богеном. Это был чрезвычайно требовательный учитель: чтобы у него получить «пятёрку» по физкультуре, надо было иметь спортивный разряд. Дынкин понимал, что для большинства его учеников это совершенно немыслимое требование, и в этом документе прописал, что ученик, который не пропускает уроков без уважительной причины и на уроке выполняет все требования учителя, должен получить «пять». Я понимаю, что физкультурник с трудом пошёл на это соглашение, но пошёл.
(Это письменное соглашение – единственное замечание, которое, как мне передали, сделал Дынкин. Он уверен, что письменного документа не было, хотя договоренность, видимо, была.) Преподавание математики предполагалось устроить из двух частей. Дополнительный (а на самом деле, главный) курс будет вести сам Дынкин с помощниками. А стандартный курс математики вёл очень хороший школьный учитель по фамилии Леонид Михайлович Волов, человек немолодой, настоящий школьный учитель. У него всё было прекрасно организовано, и у этих ребят, даже если и были проблемы с элементарными действиями, несмотря на то что все они поступали по итогам собеседования, он их быстро закрыл.
Дынкин набрал блистательную команду помощников. Одним из них был Саша Розенталь, он старше меня существенно, был уже кандидатом наук. Был Саша Вентцель, сын Елены Сергеевны Вентцель, тоже уже кандидат наук, в школьные годы победитель всех олимпиад. К тому же он знал много языков, был чрезвычайно гуманитарно образован, что очень важно. (Впоследствии – доктор физ-мат наук, профессор университета Тулейн в Луизиане). Был Стасик Молчанов, на пару лет моложе, чем Вентцель, аспирант Дынкина. Важно, что он из глубинки, внук попа, сын школьного учителя из глухомани, настоящий самородок. (Впоследствии – доктор физ-мат наук, профессор университета в Северной Каролине, профессор МГУ)… Был Миша Малютов, тогда тоже аспирант Колмогорова, человек очень разнообразных интересов. (Впоследствии – доктор физ-мат наук, профессор МГУ и Северовосточного Университета в Бостоне, США). … Большинство остальных были пятикурсники мехмата, рекомендованные в аспирантуру, тоже элита, в общем-то. Был там Витя Кац, (впоследствии – профессор Массачусетского университета в Бостоне, Академик Национальной Научной академии США), Толя Каток, тоже известный профессор в Пенн Стейте, академик Американской академии Наук и Искусств), Борис Григорьев, совершенно блестящий студент, однако жизнь его сложилась не столь блестяще, как можно было предполагать, Лёня Наймарк –очень сильный и неординарный человек, Исаак Сонин – теперь известный вероятностник (профессор университета Северной Каролины в Шарлотте). И Наташа Левина, безвременно умершая, чрезвычайно культурный человек. Были люди и помоложе. Из них – Гриша Маргулис, будущий Филдсовский лауреат, второй Филдсовский лауреат Советского Союза.(впоследствии профессор Йельского университета, лауреат премий Абеля и Вольфа, академик Национальной Академии США). Был Миша Шубин (впоследствии- профессор Северо-Восточного университета в Бостоне). Блестящий человек, совсем молодым выпустил монографию по псевдодифференциальным операторам. Прекрасный методист. Он прочёл одну из самых ярких лекций по математике для школьников, какую я слышал в своей жизни, если даже учесть, что слушал я Дынкина, Гельфанда, Колмогорова, Арнольда того же самого…Был очень яркий и тоже безвременно умерший Волик Фишман. Был Леша Толпыго, невероятно сообразительный и острый студент Он потом, например, выпустил много книг по элементарной математике и других… Была Люся Шехтман, очень серьезная студентка и редкой души человек. Ее пригласил к себе в группу Толя Каток, понимавший, что в классе она просто необходима. К сожалению, она рано заболела рассеянным склерозом и долго страдала от этой болезни. Еще двоих - Володю Данилова (впоследствии - доктор физико-математических наук, главный научный сотрудник лаборатории математической экономики ЦЭМИ РАН) и совсем юного Федю Богомолова (впоследствии - доктор физ-мат наук, профессор Института Куранта Нью-Йоркского университета, научный руководитель Лаборатории алгебраической геометрии и её приложений факультета математики Высшей школы экономики в Москве) я тогда практически не знал. Все без исключения, включая рано умерших Наташу Левину и Волика Фишмана стали кандидатами наук по математике. Я подчеркнул, что по математике, потому что на мехмате было много просто талантливых людей, добившихся успехов вне математики. Но Дынкин отобрал именно математиков. Кстати, я недавно узнал, как он это сделал. Своих прямых учеников – Розенталя, Вентцеля, Молчанова - он пригласил сам. И обратился к своему более старшему ученику Эрнесту Борисовичу Винбергу с просьбой помочь. Винберг порекомендовал Витю Каца, а Кац составил список студентов. Все мы, конечно, блестяще знали школьную программу и начало мехматской – то, что собирался преподавать Дынкин. Дынкин решил создать по-настоящему элитарную параллель. Для этого он подготовил объявления и выступил с рекламной речью на закрытии Московской математической олимпиады 64-го года. И почти все призёры олимпиады восьмых классов с немногими исключениями, пошли в его школу. Прямо после закрытия олимпиады было проведено собеседование. Остальные были приняты по результатам собеседований, которые прошли позднее. После того, как прием состоялся, Дынкин на встрече с нами доложил статистику. Хотя, повторяю, прием проводился исключительно по результатам собеседования по математике, оказалось, что средний балл по всем предметам, включая физкультуру, пение и пр. был что-то 4.3, по основным предметам (т.е. кроме физкультуры, пения, рисования, прилежания и дисциплины) около 4.6 , а по математикам и физике – что-то типа 4.85. Конечно, я не ручаюсь за цифры, но в целом картина была именно такая – принимая хороших учеников по их математическим данным, мы набрали учеников, в основном, хорошо учившихся по всем предметам. Зато там была пара учеников с четверкой по поведению, что в те времена было ЧП. Всего было набрано три класса по 36 человек – 108 человек. Эта цифра была не случайной. И вот почему. Как я уже сказал, кроме обычного школьного курса математики, у этих учеников была еженедельная лекция Дынкина – два часа (В 10 классе был еще курс Исаака Яглома) – и два часа семинара.
… На эти семинары класс делился на две половины по 18 человек. Занятия у каждой половины вели три преподавателя. Каждая половина делилась на три подгруппы по 6 человек. Разбиение на шестёрки было постоянным, у каждой шестёрки был постоянный руководитель. Из трёх преподавателей один был старший. В одной из таких троек старшим был я. А со мной были Наташа Левина и Миша Шубин. А когда я через год ушёл, он стал старшим. И с ним работали Гриша Литвинов, человек редкой эрудиции и независимости в жизни и в математике. И Петя Мильман, Я его тогда не знал, но знаю, что он сейчас активный математик, живет в Канаде и академик национальной академии Канады.
Первый час семинара обычно был посвящён проверке домашнего задания. Каждая подгруппа садилась в кружок, и очень большое домашнее задание тщательно проверялось у каждого человека. Контроль был полный. Каждая задача не проверялась, а обсуждалась. Оригинальность решения, полнота анализа... Именно так устанавливался личный контакт, и раскрывались личности учеников. На втором часу обычно происходило объяснение нового материала и выдача нового задания. Дынкин на лекциях излагал общий курс, и мы обязаны были слушать эти лекции, чтобы придерживаться его терминологии и последовательности изложения. Он говорил: «Я понимаю, что вы все знаете начала анализа и линейной алгебры. Но если дать вам свободу, будете рассказывать это своими словами, а так нельзя. Школьники на лекциях и на семинарах должны слышать одни и те же термины». А терминология у Дынкина была нестандартная. Например, как он изучал последовательности. Если последовательность уходит и всё время возвращается, например, 0,1, 0,1, 0,1, 0,1,… то тогда точку 0 он называл кормушкой. Это такая точка, в которую животное всё время возвращается. Но если последовательность такая: 0,1, 0, 1/2, 0,1/4, 0,1/16, 0,1/32, - то тогда точка 0 будет уже ловушкой, потому что последовательность подходит как можно ближе… сначала она отскакивает на единицу, потом оказывается всё ближе, ближе… - ловушка. Для этого есть, конечно, стандартные термины, но Дынкин считал, что школьникам необходима образность. Так им будет понятнее.
Про задачи. Часть задач Дынкин давал сам, но у нас была свобода к этому добавлять свои. Мы этим, конечно, пользовались. Контакт со школьниками был полный, и от школьников требовалась полная отдача. И меня поразило, насколько Дынкин серьёзно относился не столько к преподаванию математики, но – к воспитанию детей, к выращиванию математиков. Он понимал, что важно не только, ЧТО преподавать, но и надо учитывать психологию школьника. Я бывал у него дома и видел рядом с кроватью стопки книг по психологии школьников. Он, конечно же, всё это читал и даже цитировал на наших встречах.
Несколько слов о том, ЧТО преподавал Дынкин. Меня удивило, что он начал с задач линейного программирования. При этом вначале он рассматривал две переменные, что позволяло ему точно иллюстрировать все чертежами на доске. Я почему-то думал, что он начнет с анализа. В этой связи интересно сопоставить этакое начало с замечанием Иосифа Бернштейна, очень известного математика (впоследствии Академик Национальной академии США и Израиля). Он недавно сказал мне, не помню, по какому поводу: «Я оттачивал свое математическое мышление на теории функций. М.б. было бы лучше, если бы я начал с линейной алгебры». В целом, курс Дынкина не повторял в урезанном виде начало мехматской программы. Я бы мечтал увидеть его сейчас в интернете в доступном виде.
Учиться было трудно и интересно, особенно потому, что Дынкин всячески стимулировал соревнование. Наказаний не было, но система избирательных поощрений была действенней наказания. Не получать поощрений или получать их в недостаточном количестве было хуже, чем если бы наказывали, родителей, например, вызывали. Были всяческие конкурсы, для них вывешивались дополнительные задачи. За их решение полагалась оплата в «тугриках». Это были отнюдь не монгольские монеты, а кусочки бумаги с цифрой-достоинством, какой-то печатью и подписью Дынкина. (Интересно, может быть у кого-то сохранились несколько. Я бы мечтал иметь один.) На эти как бы деньги можно было кое-что купить в организованном Дынкиным магазине ШУМ – школьный универсальный магазин. Это происходило на вечерах несколько раз в год. Дынкин, как многие математики, был меломаном, и у него была большая коллекция пластинок. Он приносил для реализации за тугрики в магазине часть своих пластинок, может быть, вторые экземпляры. Кроме того, там были выставлены книжечки популярных лекций по математике, стоимостью, наверное, тридцать копеек. Но Дынкин просил своих приятелей-математиков, авторов этих книжек, подписывать их. Таким образом, за тугрики можно было приобрести настоящие раритеты с подписью автора. Но ещё важнее, что результаты этих конкурсов объявлялись. Школьники всегда знали, кто сколько решил, и это было огромным стимулом. Дети старались изо всех сил. Среди моих восемнадцати учеников были двое – Таня Корнилова и Свентковский, по-моему, его звали Володя. Очень старательный, но у него не было достаточной подготовки. Родители говорили, что он сидит каждый день до двух часов ночи, но все равно не справлялся с заданиями. А там были люди, которые делали задания с легкостью. Требования были такие, что учиться на одни «пятёрки» было не просто и таких было мало. Но всё-таки «пятёрки» получали многие. А он получал «тройки», изредка «четвёрки», и такой огромной ценой. Мы, наша группа: Миша Шубин, Наташа и я, и Дынкин много раз обсуждали, что с ним делать. И в конце концов мы решили его выгнать. Для него это была ужасная травма. Но мы считали, что мы спасаем его здоровье. Однако жизнь показала, что его стремление к математике не случайно. Миша Шубин рассказал мне, что Свентковский закончил другую школу, поступил на мехмат. Может быть, не с первого раза, но поступил. И после окончания университета стал кандидатом наук. Я не уверен, что мы сделали правильно. Быть может, если бы его оставили в школе и подошли индивидуально… Но я не помню, чтобы вариант индивидуальной программы рассматривался.
Другой моей ученицей, которой учеба давалась нелегко, была Таня Корнилова. Помню, мы решили, чтобы я поговорил с ней о целесообразности перехода в другую школу. Не помню всего разговора. Но как сейчас слышу, как на мою фразу, что от такого перехода руки не должны опуститься, она ответила «А могут и наложиться». И мы ее оставили. Такова была тяга к именно этой школе, именно к этой учебе...
Учиться в школе было трудно не только по математике. Школьники жаловались, что на математике им говорили, что это ведь математическая школа, на английском, что учить надо, как в английской школе, на литературе – само собой… Трудно было. Дынкин устраивал разные развлечения. Я хорошо помню поездку по Москва-реке на теплоходе. Там были разные игры, в том числе такая: требовалось написать рассказ на одну букву. Практиковались групповые задания. Победила группа, написавшая рассказ на букву «п». Понятно, если уж писать рассказ на одну букву по-русски, надо писать на букву «п». Это была «Повесть про пионера Петю, потушившего пожар». Я помню, что «пионер Петя прилежно посещал практикум по пиротехнике… По пути Петя приметил пожар…» и так далее. За это тоже выдавались тугрики. Жизнь была очень интересной. Вообще, всячески поощрялись коллективные действия. Например, конкурсные задачи можно было решать группой и представлять решения от всей группы. Это замечательно! Многие считают, что математика – исключительно индивидуалистическое поприще. Это не так, или, по крайней мере, не совсем так. Но поощрение коллективизма имело и некоторый отрицательный эффект. Я потом об этом скажу.
Как все происходило в 10-м классе, я плохо знал и сейчас не помню. В 1965 году в школу поступил мой брат, и я перешел преподавать в его класс. А старшим в моей группе стал Миша Шубин. По-моему, школьники от этого только выиграли.
Из этой параллели вышло много настоящих профессионалов в математике и других областях, в том числе крупных математиков. Среди самых ярких выпускников - Сабир Гусейн-Заде. В честь его шестидесятилетия была конференция в Италии, куда ездил мой сын. Федя Зак, тоже известный математик, это уже из моей группы… вышло несколько профессоров, докторов наук. Я не могу перечислить всех и тем более соразмерить их успехи. Кузнецов, Пирогов, Орлов... Если кого-то не назвал, то по незнанию. Но ни одного ранга Колмогорова или Дынкина из ста восьми человек не нашлось. И это понятно. Воспитать кандидата наук можно. Если создать способному человеку нормальные условия, то он сможет стать кандидатом или даже профессором. Но не выше... . Великие математики не воспитываются таким образом. Великим надо родиться.
Но я хочу остановиться на отрицательных сторонах. У меня был такой любимый ученик Гриша Кабатянский. Мы с Мишей Шубиным часто говорили о нём. Он стал доктором физмат наук, профессиональным математиком. Он не был самым сильным в классе. Но он был такой светлый мальчик. Его привлекала сама математика, а не общий ажиотаж, это стремление за тугриками. Он, конечно, участвовал в этих играх, как и все другие, но не вкладывал в это душу. Я помню, как он пересказал мне научно-фантастический рассказ про отарков. Это такие хищные медведи-людоеды, которые водятся в заповедном лесу. Один журналист решает их изучить, и они его окружают, и он понимает, что минуты его сочтены… Он смотрит на них и мучительно думает, что они кого-то ему напоминают. И вдруг в последнюю минуту понимает, что они напоминают ему группу его приятелей физиков-теоретиков. Рассказывая мне эту историю, Гриша хотел сказать, что его окружение чем-то напоминает ему этих самых отарков. То есть, он, по-моему, считал соревновательный дух преувеличенным. Так по крайней меря я запомнил. И в этом я с ним был согласен.
Традиция математическая в этой школе осталась и после Гельфанда и Дынкина. И брали там классы потом такие замечательные люди, как Винберг, Манин, Шабат… Но мне кажется, что такого цельного эксперимента, как провёл Дынкин, такого больше не было.
Я помню, как на лекции, обращённой к ученикам, только что зачисленным в школу, Дынкин сказал, как хорошо, что вы рано пришли в эту школу, правильно, что вы рано начинаете заниматься математикой… «Чтобы решить стоящую задачу, нужно десять тысяч часов, это очень много, и если вы хотите что-то успеть, нужно раньше начинать». А потом выступил Манин, Юрий Иванович Манин, знаменитый математик и одновременно блестящий гуманитарный человек. У него есть исследование о творчестве Толстого, с которым (исследованием) он ездил на юбилейную конференцию литературоведов… говорит на куче языков. Воспитал несколько знаменитых учеников… Математики очень сурово оценивают друг друга, и один мой знакомый сказал как-то: «Манин всё-таки не очень великий математик. Ну, что из того, что его ученики сегодня определяют лицо современной алгебры…» Это, конечно, смешно. Если ваши ученики определяют лицо современной алгебры, то это само по себе уже достижение. Между прочим, Манин еще и один из отцов квантовых компьютеров.
Так вот, потом выступил Манин и сказал: «Правильно говорит Евгений Борисович, десять тысяч часов – это очень много. И когда вы всерьёз займётесь математикой, у вас не будет времени ни на что другое. Я много раз в жизни давал себе слово выучить географию. Ну, историю я немножко знаю (кокетничает, это по его масштабам - немножко). А вот сесть и выучить географию – нет времени. Пока вы молоды, занимайтесь математикой, но не только математикой. Учите ещё и другие вещи, потому что потом будет очень трудно». Я это запомнил.
Я ничего не помню об отношениях между детьми… Как писал Довлатов в «Зоне»: «Дело не в том, что я не помню многих событий, а в том, что не могу восстановить свое психологическое состояние».
Их отношения, конечно, не сводились только к соперничеству, там были группы, они были довольно сплочённые, но было расслоение по иерархии. по табели о рангах на основе успехов в математике, но не только. Там был мальчик по фамилии Пирогов, которого все считали вундеркиндом. На вечере в конце года выступал Дынкин. Сначала он нарисовал на доске кривую. Она сперва монотонно поднималась, потом переходила в горизонталь, потом, после нескольких колебаний вверх и вниз, начинала опускаться. Дынкин сказал, что Колмогоров считал, что жизненный путь человека можно изобразить примерно такой кривой. Я тогда еще подумал, что даже очевидные мысли приобретают другой вес, если их высказывают великие. Потом он в какой-то степени оценивал присутствующих.
Он сказал: «Я бы поставил на первое место…» Из зала закричали: «Пирогов! Пирогов!» А он сказал: «Нет, общая культура – это ещё не всё».
А Пирогов стал заметным учёным, доктором наук, автором многих работ в том числе таких знаменитых как теория Пирогова - Синая ( в 24 года). Но Дынкин поставил на первое место Сабира Гусейн-Заде. Как математик Сабир тогда был намного сильнее, при том, что и общей культурой он, конечно, обладал.
Но, тем не менее, общая культура ценилась высоко. Я помню, как на одной из перемен я зашёл к своему приятелю Толе Катку и застал такую картину. Половина из его группы сгрудилась в конце класса и о чём-то разговаривают и пишут, а он, не разгибаясь, сидит за учительским столом и тоже пишет. Я спросил, в чём дело. Оказалось, что в «Юности» вышла серия статей о французских импрессионистах. И ученики предложили Толе соревнование, кто больше знает французских художников. Они запаслись журналами и решили, что побьют учителя. Но тут они промахнулись. Ученики выдохлись довольно быстро, а Каток писал до конца перемены. И это был не список, а сложный график, где стрелками указывались связи между ними: кто чей был ученик, кто состоял в любовных отношения… Ученики были посрамлены. Но важно, что соревнование происходило в области общей культуры.
Об отношения между учениками и нами говорит такой эпизод. Однажды Овчинников, в порядке борьбы с опозданиями, закрыл школу на замок за 10(?) минут до звонка на первый урок. И почти все мы, руководители семинаров, оказались на улице. Дело было поздней весной, погода было солнечная и теплая, так что все были одеты легко. И тут открылось окно одного класса на втором этаже, и школьники стали предлагать нам забраться в класс по решетке на окне первого этажа. Это было совсем не сложно. Интересно, что группа преподавателей разделилась примерно пополам. Наиболее солидные, или м.б. гордые, отказались. Но было жалко терять два часа занятий, и я был среди тех, кто залез.
Конечно, обстановка в школе была особенная, не похожая ни на какую другую школу. У каждой математической школы было своё лицо: 57-я, 444-я – они все разные. Честно говоря, я знаю только про 57-ю школу, где в середине 80-х учились мои сыновья. Там не было такого, как у Дынкина – 18 ассистентов, занятия по пол-класса. Там преподавание математики в классе вел один человек. Когда это был Саша Шень7, то это было прекрасно, слов нет! Но были там на этой роли и люди, откровенно слабые в математике.
Я тут недавно был во Второй школе. Они очень гордятся своими успехами. Когда президент Медведев устраивал встречу с преподавателями вузов и школ то из лицеев и школ был только один человек – Овчинников. Эта школа осталась как явление российского масштаба, хотя, мне кажется, контакты с большой математикой там потеряны.(?) Я там был в этом году и не видел никого и они ни о ком не упоминают. Там есть замечательные учителя свои, они читают замечательные курсы, но это немножко не то...
В целом, мне кажется, что это был блестящий педагогический эксперимент, и он много дал школьникам во всех смыслах. Во-первых, образовалось некое содружество, они сохранили связи на долгие годы. Несмотря на некоторое расслоение, которое произошло потом. Они получили великолепную подготовку. Кроме того, это позволило некоторым понять, что математика не для них, вот что ещё важно. Их, конечно, принимали всех по результатам собеседования, но чтобы пройти собеседование, достаточно было быть просто сообразительным мальчиком или девочкой. А математика – это всё-таки довольно большой труд, и если человек хочет чего-то добиться, он должен быть готов к этому направленному труду. А не все к этому готовы, есть много других интересных дел на земле. И это позволило многим из них понять, что надо заниматься другими вещами, рано понять, что тоже очень важно. Дынкин опубликовал несколько брошюр по своим лекциям, которые стали бестселлерами. Были, конечно, издержки, но в целом, повторяю, по-моему это был уникальный и бесценный эксперимент. Если, уже будучи доктором наук, Сережа Кузнецов говорит мне: «Евгений Борисович объяснил нам, что ....» то это много стоит.
И еще. Как оценивать человеческую жизнь? По результатам – теоремам, книгам, проектам, симфониям? Так оценят потомки. А для самого человека его жизнь – это процесс. И я уверен, что для подавляющего большинства учеников Дынкина эти два года были самыми насыщенными, самыми напряженно творческими, самыми интересными в их жизни (по крайней мере один из них так и написал мне). А это самоценно, вне зависимости от того, насколько эти годы подготовили их последующие достижения.
Этот текст – слегка подправленная стенограмма моего рассказа. Я надеюсь, что фактическая сторона отражена точно. А что до оценок, то они, вероятно, больше характеризуют рассказчика, чем объект рассказа. Я просто постарался воспроизвести свои ощущения почти полувековой давности и некоторые нынешние соображения о тех днях.
1965-1966 учебный год (я уже не преподаю).
