|
Ури-Цви Гринберг С иврита Валентин Серебряков ОТ ДНЕЙ ИСХОДА ДО НАШИХ ДНЕЙ Ещё я вижу их с поклажей в сердце моря, и я средь них, и вся моя родня… Я слышу песнь их мощную, им вторя, единство с их мелодией храня, несется песнь моя в разъятых водах моря: и в мире никакой другой народ так петь не мог, по Божьей воле с нами он в море не входил с детьми, с дедами, не шел средь стен качающихся вод. Еще я находиться с ними смею при пламенном синайском Откровенье и сердце с ними бьется в унисон. Вот Вседержитель отвечает Моисею: в нас радости восторг – замри, мгновенье, – присутствовать и знать, что все не сон, услышать самому и, глаз не закрывая, увидеть то, что явлено в Синае. И с ними я еще перед Пеором, я вижу в пляске их со дщерями его. Я слышу при луне их вопли хором: среди песков лишились мы всего, нас Моисей увел от сытости, от мяса, чтоб в голоде мы ждали смерти часа? Я вижу их еще вокруг тельца златого. Не плачут, хотя мяса нет былого забыв вчерашний день, отцов завет – нет Моисея, так и Бога его нет. И те, кто песню пел, переходя по морю, и мощью увлекал потомков Ноя, поют теперь тельцу, не зная горя… А воды с двух сторон вот-вот падут стеною. Еще я юноша: халат на мне и пояс, я сзади Моисея, дрожь не прячу, стою среди народа, что за горесть что он под звездами в пустыне, ропщет, плачет… А Моисей, согбенный, на коленях пред Богом скрытым молит одинокий: дай мне войти хотя б на часть сажени обещанного края, чтоб увидеть оком места, где будет властвовать народ. Но только мне закрыт Тобою вход. Я голос дорогой его все слышу, он краше всех в народе голосов. Вот он замолк, и только голос свыше, то глас Суда… Я, Моисей, готов принять, мой Бог, Твой приговор суровый, мне Иордан уже не перейти, и здесь в пустыне смолкнет мое слово, здесь погребенье должно мне найти. Он выглядел оставленным, отъятым от миссии своей. Спросил: кто тут со мной? И видит в подпоясанном халате меня: "Не ты ли неотступно, мальчик мой за мною ночью крался по пустыне?" Сквозь слезы: я не крался за тобой, куда бы ты ни шел, хочу отныне с тобою быть, возьми меня с собой, люблю тебя и не могу скрывать сильнее, чем родных отца и мать. Он руку на плечо кладет вживую, склонился, чтоб меня поцеловать… И до сих пор на лбу моем печать его провидческого поцелуя. Печать любви к Завету и просторам, нам в море путь он проложил к которым. ------------------------- При смертном его часе – никого, и скрыто погребение его. ------------------------- Вновь с ними я, паломник юный в Храме, Синайскую читает Тору царь, как будто слышится в Эдеме песнь Адама… В поклоне с ними я… Как встарь: вот коэн кровью жертвенник кропит, поют левиты, музыка парит… Вся жизнь моя для этой песни в Храме Господнем, вставшем на горе святой. Но прячутся глаза от лжи и срама, от чуждого, что насаждает гой, и Божий град как будто бы чужой: арабский говор, крест над головой, галутных лиц непросвещенный рой, подобный лицам, пляшущих в пустыне Баал Пеору. Но во мне не стынет дыханье края царского, он мой! Как преданный, я верю Моисею, что Иордан с народом перейдем, освоим Землю – станет нам своею от Нила до Евфрата. Разовьем, прославим край и приумножим силы. И не поглотят злые нас враги в Господнем граде, где мы вечно были: настанет день, и на своя круги в сердца вернутся истины Завета: нам осенят чело пророки света, мы вырвем край свой из объятий спрута, и ум возвысится над омутом галута. Пропел подпоясанный в пестром халате юноша песню, из дальних годин пришедший к своей героической дате. Молодость видится из-под седин… Сквозь тяжесть огня, как в лета молодые, разумом добрым я вижу, живой: чудных скрижалей черты золотые на белом сапфире всегда предо мной. 21.05.2020
|
|
