Ури-Цви Гринберг С иврита Валентин Серебряков К оглавлению переводчика

ЛЕГЕНДА О КРИНИЦЕ И РЫБКЕ Вступление. Грусть криницы У криницы нет рыбки, ее скучен мирок, наполняет ее вод подземных исток. А на воле несется быстрых речек поток… И завидно кринице: жаль я не ручеёк! Каково в заточеньи с неподвижным нутром? Только воду дарить, обнимаясь с ведром, в своем сердце тоску к речным струям тая. Нет простора, разгула – жестки сруба края. Как бы вырваться мне, убежать от тоски, по велению сердца стать подобьем реки. Рек завидна природа: бегут с гор по лугам и доносят всех рыбок к морским берегам… Ручейки собирает в одно русло река… Так грустила криница, грусть ее глубока. Мой сон Я был тогда по пояс взрослым, так рост был неприметен мой. И мне приснилась ночью прошлой криница, ставшая живой (у снов такое превосходство) … Криница мне и говорит, рыдая о своем сиротстве: «Ты сын соседей, и не раз тебя в воде моей купали, пеленки, трусики стирали и то, что носишь ты сейчас. Водой моею утоляешь ты жажду и не представляешь, как я завидую реки неудержимому потоку и ручейкам, что мчатся сбоку канавки придорожной к ней. И в них порой, играет рыбка… А я, судьбы своей ошибка, должна остаться без детей? – нет рыбок в глубине моей. Моя вода вкусна, без соли, от жажды пьют ее, от боли, на праздниках и поминая, и не спеша, и второпях, черпая ведрами. Что в них, в ручьях, текущих на полях? Моя вода, не понимаю, чем она хуже вод других?» Я весь в печали, так мне снится. Помочь! – стучится мысль в мозгу: «Мне больно, добрая криница, но разве Бог я? Что могу?» Из глаз слеза невольно катит – я всего мальчик на кровати… К руке криница потянулась, рукою влажной прикоснулась и доверительно шепнула: «Не плачь, малыш! В начале дня иди к реке, поймай мне рыбку и осторожно брось в меня. Она мне будет как дитя, в прохладной приютится зыбке». В ответ я громко рассмеялся – ну как я см не догадался. Проснулся… Утро. Самый раз! Я никому не проболтался, На речку с удочкой помчался криницы выполнить заказ. Переполох А вот и вечер, дома с мамой, волнуюсь: меня тайна грела. Начало ночи, звездной самой. Вокруг криницы посиделок ежевечерних час настал. Привычно сели все на брёвна, которым радостен привал еврейских тел, ведь не виновны – никто те сосны не срубал… Мерцая, ярко звезды светят, как знаки Божьего письма, на своде неба, и Луна собой скрепляет свитки эти… И вдруг: дверей соседских стук послышался неровный, гулкий: испуганный еврейский люд бежит из дома к переулку к кринице нашей, звезды жгут… Крича: «Вай-вай, – и я бегу, – о, Боже, что случилось тут?» Моя рыбка Стоят все кругом, круг сжимался, над нами месяц бледный был, как будто он уже скончался… Не умер месяц он светил… А внутри круга тень людей и на дорожке освещенной трепещет рыба средь теней… – Моя… Ее принес я, увлеченный мольбой криницы. Дело в том, что водовоз наш из криницы черпнул ведром своим водицы с моею рыбкой,. Та одиноко на лунную дорожку пала и на земле затрепетала, посверкивая плоским боком. Ужас Все в ужасе и млад, и стар: в кринице рыба – жуть, кошмар! Глядят, никто ей не поможет – ей без воды, как мне без кожи. Но не приходит мысль народу: ее отправить снова в воду. И лишь Луны замерший лик в воде криницы отразился, лег плоским черепом на дно. Народ видением смутился: «В кринице Рыба? Как в криницу она попала? Ей водится. в ручьях и реках суждено? Она не рыба – беса сглаз… Безумство – взять ее сейчас!» А я юнец, по пояс взрослым, желанием манимый острым, хотел и был скорее рад нагнуться, подцепить руками, она же из реки, той самой, откуда рыба нам в шабат. Но закричали люди: «Вай! Нет, Ури-Гершеле, за край еврейского не выйди круга, то – оборотень, мы в испуге, не вздумай показаться смелым! Услышав – оборотень, – тело мое от смеха содрогнулось, в нем сотня чертиков проснулась. Сказал, чрезмерно смех тая: «Сейчас я лопну от вранья…» Просьба о милости И слышал я, как сонмы звезд над нашим кругом зашуршали … (И как на землю не упали, искристый оставляя хвост – в глазах ракушек бы сверкали? – не знал ответ я на вопрос). Евреев страх объял… Раскрыла тут рыбка рот. Ошеломила она всех нашим чистым слогом, сказав: «Вас, евреи, много, не дайте мне здесь умереть на суше ночью. Страхи эти уймите, я ведь из реки. Успеть сумел юнец ваш на рассвете меня поймать. Принес сюда… Чем виновата я? Вода мне жизнь продлила бы сейчас… Евреи, сердце есть у вас»? В толпе возникла тишина! Мелькнула мысль в эту минуту: вдруг из библейских вод она – лежит и ждет, зрачком как будто в упор разглядывая нас. И плакать начали тотчас навзрыд все люди, да и я при этом залился слезами. Мне мнилось, рыбка, не моргая, с укором смотрит на меня. Жандарм Пока я только собирался нагнуться взять и отнести ее к реке, тут оказался жандарм надменный и спросил чужак весьма высокомерно, усы привычно подкрутив: – Евреи, что тут за мотив для поздней ярмарки вечерней? Увидел: рыба на тропинке трепещет около ботинка. Жандарм привычно подтянулся, поправил браво портупею и, руки вытянув, нагнулся взять рыбу. Прыгать стал за нею, а рыба – скок, плашмя на бок, с безжалостной судьбой чуть споря… Беспомощность: нет хуже горя – я этот выучил урок… Евреи, видя эти скачки: Жандарм за рыбой на карачках (он был не лучшим из ловцов), – подумали: он не иначе сам с рыбой схож в конце концов. Печаль и боль И вот конец… Жандарм схватил, как будто сжал ее клещами, и они встретились глазами: он искоса, она без сил – был жалостен ее посыл… Жандарм, не мешкая, – в платок и с ней домой ушел отcюда, скорей всего, готовить блюдо из этой рыбы. Он жесток. В печали сердце, и душа моя от жалости бурлила: к кринице, что дитя лишилась, и к рыбке, что не возвратилась в свою же реку. Смерть нашла в свином обжаренная сале. И сердце, и душа устали печалью полниться такой, не различимою воочью, но тайной. Так криница ночью водою полнится с луной… И я не мог, был так напуган, об этом маме рассказать или доверенному другу. Моя легенда, ты изволь: сказ о кринице и о рыбке поведать людям, без улыбки. Во мне лишь боль. 27.11.2020