ВЕНЕЦ ПЛАЧА ВСЕМУ ДОМУ ИЗРАИЛЯ

Отрывок из поэмы

Как вели вдоль лугов, расцветавших в те дни,
полных жизни евреев? – И знали они,
что рука Амалека над их головой,
что из них ни один не вернётся живой.

А вокруг пенье трав и цветов – до небес,
и листвою шумит у обочины лес,
и глядят, удивляясь, волы у реки,
как идут, без мычанья, на бойню быки.

Ковыляют евреи: неровен их шаг,
имена позабыли, окутал их мрак,
словно впадины глаз им забило песком,
словно: «Слушай, Израиль, Господь наш един!»
не впитали их души с грудным молоком…
А над ними – сияние птичьих долин.

Чёрный ворон кружит, дожидается их:
чёрный ворон из детских кошмаров ночных.
Он готовится к пиру, он крылья простёр!
Клюв нацелен на них…Он кричит: приговор!
А они уже знают – и страшен их взор.

Солнце в небе чужом, золотое, как мёд,
точно смерть нашу празднуя, с неба течёт.

Наполняется день приговором суда.
В этот час, когда солнце не прячет свой лик,
нет спасения в мире для нас – и тогда,
как иглу, мы глотаем наш собственный крик.
Это кара галута. Молчит Адонай.
И повсюду тевтонский отрывистый лай
гонит «грязных евреев» в раскрытые рвы:
«В адской бане, пожалуй, отмоетесь вы!»

И евреи идут, словно божьи стада,
а над ними – сиянье небес голубых.
Сеть Эйсава крепка: не сбежать никуда,
ибо ярость Креста собралась против них.
И все царства Эдома, все семьдесят стран –
злобный дух охватил их, тяжёлый дурман,
и клыки их обмазаны кровью из ран.

Старики и невесты и жёны идут,
и младенцы, которые груди сосут,
на вершину страданий – и в яму, и в прах
сходят вместе – туда, где кончается страх.

Потому что евреи, и святы они –
потому сочтены в этом мире их дни.
И Рахель из могилы не встанет своей,
и не будет на смерть провожать сыновей,
плач их слушая, голову скорбно склонив:
«Мать Рахель! Посреди колосящихся нив
на заклание гои ведут твой народ,
и прекрасны леса, и равнина поёт –
а на нас приговор, и молчит небосвод!»

В наших долгих скитаньях что было у нас?
Миллионы мужчин, а с мечом – ни один;
близорукость овечьих испуганных глаз,
синагоги, мезузы, талит и тфиллин.
Магазины, амбары, и утварь, и кладь,
под чужие знамёна стремление встать,
словоблудье пустое, святые слова,
и у края дороги – сухая трава.

Бесконечной тоскою наполненный мех,
и печаль и тревога, и сдержанный смех,
и пейзаж – как в тумане сиянье луны,
грязь на лицах детей и безгрешные сны;
на парохет – шитьё вместо красок весны.
Мир, в котором сирень никогда не цветёт,
где роса, но не виден рассвет голубой,
мир, где бархат и шёлк и блаженство суббот
в дни, когда не грозят нам резня и разбой.

Как в давильне, где гроздь превращается в сок,
так евреи-волы, проходя бороздой,
в тесноте давят плугом свой жалкий кусок
каменистой земли под холодной звездой.
Седина их широких бород – как завет
для детей Авраама: сиянье и свет.

Но опасны, с мечами, Леви и Шимон:
чёрный цвет их бород – загорается он,
точно уголь, и в душах пылает костёр –
а у этих блестит только меч-разговор,
только жалкий костыль в одряхлевшей руке,
только скарб их осенний в заплечном мешке,
только ненависть к гою в бессильном плевке.

Расцветают лишь дочери чудом у них:
в их весенних телах – сладость струй дождевых,
а отцы носят штраймл, как корону царей,
и вино для кидуша – подслащивать яд
грустных будней, в бокал наливает еврей:
в ту минуту с ним праотцы рядом стоят.
Разделенье и спор, и нарыв и мозоль,
и сиянье и мрак, и смятенье и боль,
разноцветные птицы в мозгу – и туман,
постиженья, надежды, мечты и обман.

Миквы Бога, куда омовенье идут
совершать, и великое море – Талмуд…
Дом Израиля! Где же отринутый тут?...
Мрамор тел и огонь, и отточенный ум,
шёпот уст – словно леса великого шум.
На чужбине Израиль – ревущий поток!
Страсть могучих желаний и сила в руках;
мастерство и ученье, базар и лоток,
и невидимых крыльев орлиный размах.

Их плевками встречали, их бил камнепад,
а в полях Амалека – цветы, виноград.
И у них прежде были и пашня и дом,
а теперь их надел – яма в поле чужом…
Избавителя ждали, молились во сне,
но пришёл поджигатель в крови и в огне,
но явился убийца в доспехах стальных –
и следа на земле не осталось от них.

Там над ними метель наметает снега,
там журавль над колодезным срубом скрипит;
золотятся поля, зеленеют луга,
и с небес птичья стая на город глядит.

Там подсолнухи зреют… На ржавчине крыш
голубятни пустые… И сумрак, и тишь.
Ибо Мойшелех, Шлоймелех, где они? – Прах!
С бородатыми старцами вместе во рвах
среди гнили – и кровь запеклась на губах!...

К сравнению переводов и аудио\видео комментарию рава З.Султановича

К оглавлению переводчика