Марина Меламед

В ХАЙФУ НА ВЕРБЛЮДЕ

Но караван всё шёл через пустыню,
Шёл потому, что горе - не беда.

Н. Матвеева

Хайфа, ты меня легко узнаешь: я буду вилять хвостом. Мы встретимся непременно, как только взойдёт солнце.

Автобус едет мимо моря, всегда - мимо. Гордые колючки, волосатые цветы. Дорога.

Я перед смертью забываю попрощаться. Сказать "до свидания", и так каждый раз. Но мы неизбежно встречаемся по дороге в Хайфу.

В последнее время путь очистился от посторонних. Звёзды блестят, море близко, идут навстречу забытые лица. Никого не помню. Вот этот, на синем форде, уже давно сигналит. Улыбка такая знакомая… Нет, не помню. Они сами всё расскажут, когда захотят.

Я умываю руки, благословляю хлеб. И отламываю.

В Хайфе много людей, не похожих на себя. Ну вот: степной калмык из Черновцов, еврей как еврей. Или ещё: потомок грузинского князя, специалист по кобрам и удавам. Очень разносторонний человек, наверное, его двое. Затем мирзаянин младой, юноша с интеллигентными бицепсами. Кегля, очередная любовь грузина - мелкая дворняжка, очень милая, без мозгов. Ещё? Пожалуйста. Бандеролька, карменствующая девушка-гражданка, нежное создание на босу ногу. И так далее. Все, не переставая, поют и страхуют друг друга от несчастной любви.

Да, кстати, сюжета не ждите, - тогда он появится.

А я еду в Хайфу. Мне ещё ни разу не удалось в неё приехать. То жизнь, то работа… Поэтому я так люблю этот город. Я его выдумала.

Неплохо смотрится море снизу, и горы справа. Горы назовём Карамель, ну да ладно - Кармель. А море наречём Красным, но лучше - Средиземным. Да как хотите!

Недавно в автобусе со мной заговорил пожилой человек со шрамом через всё лицо. Он дышал перегаром и ругал Нострадамуса. Он хотел предсказать какую-то гадость на будущий год, но вдруг замолчал. И правильно, и славно. Всё будет хорошо. Мы передвинем вулканы в пустыни, войны успокоим молитвой, а земли отдадим детям. Кстати, говорят, в Ашкелоне народ собрался помедитировать, пять тысяч человек, и вокруг по стране резко снизилась преступность. Что творят!.. Мне предлагали съездить в Ашкелон, но меня смущает слово "медитация". Кроме того, я уже еду - в Хайфу.

Ветер влетает в автомобиль, рвёт на части слова. Слова такие: "Я еду к морю, еду…", "и по шпалам, опять по шпалам…", "синий-синий иней". Это близко, но неточно. Автомобиль лёгким движением становится верблюдом, а верблюду все эти "в Антарктиде льдины" до ближайшей колючки.

Где мои персонажи, куда я смотрю?! Они успели поменять работу, имя и образ жизни…

Грузина зовут Плеер (когда зовут, откликается). Нынче у него рецидив застарелого милосердия к мелким тварям (всё-таки, князь!). Он на время прекращает петь и развозит женщин по домам, насвистывая Моцарта. Ни разу не перепутал адреса, хотя, конечно, романтик. Ключей не держит, только от вивария, там и живёт. Это недалеко от калмыцких степей, то бишь, балкона, где обитает другой персонаж: вечный Янь. Или Инь, но вечный.

Короче, пожилой экстрасенс, любит кофе без сахара, узлы кармы рубит сплеча. Имя у него простое: Титус Ганг Мотороллер, а лицо сложное. У него обветренное лицо ястреба, он взмывает в небо, он кружит над степью.

Холодное пиво в жаркий день, оно лучше вина. Писал же раби Сан-Тоб: "Вино, самое прекрасное, забывается, а жажда, ничем не утолённая, остаётся".

По-видимому, Хайфа - это город, и в нём пахнет морем. Хотя нет, когда морем - это Одесса.

Мы были там с Плеером, нюхали воздух и заполняли пространство.

Плеер молился афишам, но всё равно он грузин. В том смысле, что вежлив и обходителен необычайно. Только бабы у него странные, все на одно лицо, и все, как одна - стервы. Он их выводит в люди, как ценные породы змей. К афишам у него слабость, он их читает вслух. Помолиться - это была моя идея. Чьё-то имя было вписано в рамочку, ну, мы и повалились на колени, выкликая древнееврейские слова, какие знали.

И случилось чудо: на улице появился пародист Иванов, он шёл без охраны...

Мы любили песни под гитару, пить пиво и разыгрывать серьёзных людей. Помню, в поезде Плеер встал на колени перед проводницей и слёзно попросил сухое бельё. Проводница принесла, хотя он ехал без билета, а заодно - чай и сахар.

Где теперь эти поезда, что увозят в голубые города?.. Наверное, по-прежнему едут, потому что с Плеером мы снова встретились на иерусалимской улице, мы столкнулись нос к носу. Сразу пошли пить пиво и искать Иванова.

…Я не очень люблю пиво, только если жарко. Но с Плеером пиво превращается в шампанское. Кстати, когда мы познакомились, он пил чачу, поэтому я решила, что он грузин. И до сих пор так считаю, хотя знаю, что он еврей.

А Кегля ходит по моим следам. То есть в буквальном смысле. Стоит мне увлечься театром, как она требует главную роль. Между прочим, в моём моноспектакле. "Так же лучше, - говорит, - ты ещё успеешь". И не лучше, и не успеваю.

Так или иначе, я провоцирую людей искать себя. Даже если они при этом уводят моих близких. Зачем я рассказала ей о Плеере?

…Кегля появилась внезапно, предлагая дружбу, помощь и вместе добираться в Хайфу. Путь в Хайфу у каждого свой, но тогда я об этом ещё не знала. Зачем я рассказала ей о Плеере? Я обожаю моих друзей и постоянно их упоминаю.

Кегля решила его прикарманить. "Я - женщина дорогая, - гордо говорила она, - ему придётся попотеть…" Но - хороша! Прямо персидская княжна. Так и хочется бросить в набежавшую волну. Почему я его не предупредила, мы же друзья? Не знаю. Думала, сам разберётся. Да и не принято у нас обсуждать личную жизнь.

Кегля свернула ему мозги в мелкий штопор. Он бросил работу, ушёл из вивария. Змеи смотрели ему вслед печальными глазами. Он перестал шутить. Он точно знал, что "надо" и как "нужно".

Пошёл на курсы программистов, стал регулярно питаться и нырять в бассейн, вымывая прошлую жизнь. Он перестал звонить, объяснив, что разговаривать нужно только по делу. Ему это не помогло. Кегля бросила его, как только он оставил работу. Она как-то звонила, но меня не было.

Я уехала в Хайфу.

…Тёплый ветер гуляет по балкону. Редкие пьяные ползут по улице, обнимая столбы. Я не хотела их сочинять, но они - ползут.

Титус Ганг допил вторую чашку кофе и забегал по комнатам с пелефоном. Говорить сидя он не умеет.

- Колонки привезут завтра. Нет. Да. Он идиот, в день зачатия его папа читал "Комсомолку"… Не знаю, завтра. Пусть учатся слушать, у них вырастут уши. Никогда. Зачем?.. Господин Плеер, Вы арестованы. У меня всё.

Балкон тает в кипящем воздухе. Это сауна, а не погода. Что они себе думают?!

…Придётся идти пешком, верблюд мой изнемог. Вообще-то, идя в Хайфу, я всё равно направляюсь в Иерусалим.

Я там живу, но приходится к нему идти - с ним иначе нельзя. Кто-то подошёл, заглянул мне в лицо. Снял шляпу, поклонился и заговорил, будто продолжая начатый разговор.

- Я тогда решил, что коррида не обязательна. Бык какой-то больной попался, шкура в пятнах.

- Это был леопард, - мне удалось ответить вовремя, - с ними всегда так. А впрочем, в корриде день на день не приходится.

- Ты уверена? Ах, да, у него хвост такой… А может, страус эму?

Я вздохнула и пошла дальше. Надо взять за правило иногда чесать леопардам спинку. Если они - не быки. Какая коррида? Не была я в Испании. Или была?.. Склероз, не иначе. Германию помню, Францию. Кажется, прошлый век…

…Мы шагали мимо притихших сёл, потом стреляли… клубы дыма пополам с пылью… кто-то стонал… Какой-то луг зелёный… девчушка с ненавистью в глазах… Потом меня убили. А вначале, перед кампанией, столярная мастерская, запах дерева… стружка на столе… мальчик… брат.

У меня был брат! Ещё говорил, не уходи, не уходи, как же я…

А ну его - вспоминать. Ещё будет время припомнить. Где ты, Плеер, брат мой? Где твоя замечательная голова? Нет ответа. Его уносит жизнь, как мелкую щепку.

В этот персонаж я напихала как минимум троих людей, не очень знакомых друг с другом. Но он стерпел, только стал печальнее и тише.

…Тишины ему не хватало всегда, вот и сейчас микрофоны орут, как зарезанные. Вот-вот начнётся Ган-Сакер, песенный след наших прежних слётов, в одноименном парке. Как обычно, поют все, кому не лень - программисты, врачи, журналисты и прочие. Торжество свободного творчества.

В принципе, среднюю бардовскую песню может написать любой. И спеть, радуясь жизни. Выслушать её сложнее…

Титус Ганг завёл машину. Теперь гори оно огнём, будем оживлять пустыни, заполнять их поющими голосами. Только, ради Бога, не кричать!

Внимание: негромко, вполголоса, чувствуя, как сердце подступает к душе… И - взлёт, до самой синевы! Как спел один бард, - "Мы условимся, трупов не будет". Не будет…

Господи, приручить бы парочку камней, чтобы в них смеяться. Плакать - это мы уже умеем…

У Ганга жил-был кот, Мотя. Конечно, чёрный. Кот-женоненавистник, в прошлой жизни был мавром.

Его нашли на стройке и привезли на балкон. С балкона он стал сигать на ближайшие крыши.

Как-то Плеер, побывав на той же стройке, обнаружил Мотю сидящим на мусорном бачке. Он позвонил Гангу.

- А? Где? Нет, Мотя здесь. А я говорю - здесь. Знаешь что, ты там осторожнее, это дубль… Главное, не привози сюда, начнётся аннигиляция, снесёт пол-Хайфы.

Плеер всё-таки повёз. На полпути дубль вцепился ему в руку. Отшвырнуть не удавалось, дубль дорвался до свежего мяса, он остервенело рвал Плеера в мелкие клочья, пока тому не удалось открыть окно и выбросить шипящего кота наружу. Бинтовать пришлось долго.

Впоследствии Мотя ласково обходил гостей, но на Плеера смотрел грозно. Впрочем, он скоро исчез. А Плеер перестал бояться несчастной любви.

Пора, пора уже приехать в Хайфу. В конце концов, окунуться в море…

Мирзаянин дышит озоном и пасёт синих буйволов. У него пастбище в горах Карамели. Буйволы отгоняют от него мух и мычат баритоном. Иногда он спускается с гор посидеть у Ганга, и тогда на балконе собирается весь бомонд.

Приплывает бандеролька, тряся чешуёй (пока соберусь придумать ей имя, пиво закончится), Плеер увлечённо моет стаканы, рассуждая о японской поэзии, а Кегля стоит без движения. На неё вешают собак, кошек и шляпы.

Когда народ проникает во все квартирные щели, балкон не выдерживает и начинает петь. Он так всегда реагирует на тяжести.

Люди ходят мимо дома, задрав глаза. Ближайшие кошки застывают, как изваяния.

Песня носится кругами, достигая фонтана на Нордау и окрестных крыш. "Умному дай голову, трусливому дай коня"… Каждый молится, как может, иному и слова не нужны. Ты можешь не помнить, но ты не можешь не знать.