Елена Игнатова

ПАМЯТНИКИ КАК ПАМЯТЬ

Памятники запечатлевают не только исторические события, знаменитых людей, но и время, в которое они созданы. У каждой эпохи - свои памятники. Александровская колонна в Петербурге, возведенная в честь победы над Наполеоном, - воплощение торжества безличного имперского пафоса. Совсем другое - поставленный спустя три десятилетия после этого памятник Екатерине II на Невском проспекте: дама в пышном одеянии, у ее ног кавалеры в камзолах, в башмаках с пряжками - все в меру торжественно, празднично и немного сказочно. И если, по слову Пушкина, монумент на Дворцовой площади - "Александрийский столп", то сквер с памятником Екатерине в городском обиходе называется "Катиным" или даже "Катькиным" садиком. Памятники передают атмосферу времени, а изменения в эстетике отражают общественные перемены.

Сейчас монументальное искусство в России в фаворе, в Москве и Петербурге памятники растут, как грибы. Современность спешит утвердить свои предпочтения, представление о прошлом, отвергая старые и создавая новые мифы. Теперь в Петербурге не меньше, чем Медный Всадник, знаменит памятник Петру I работы Михаила Шемякина. И если Медный Всадник растиражирован на конфетных коробках, то новое видение Петра вызывает приятие или неприятие, но никого не оставляет равнодушным. Созданный Шемякиным миф созвучен эпохе. А москвичи напрасно ропщут на "своего" Петра I работы Церетели - грузинский умелец лишь воплотил в жизнь предсказанное в русской литературе. В пьесе А. Островского "Гроза" странница рассказывает, что привиделось ей в Москве: "Иду я рано поутру, еще чуть брезжится, и вижу, на высоком-превысоком доме... стоит кто-то, лицом черен. Уж сами понимаете кто. И делает он руками, как будто сыплет что, а ничего не сыпется... Оттого-то они так и бегают, оттого и женщины-то у них все такие худые, тела-то никак не нагуляют, да как будто они что потеряли либо чего ищут: в лице печаль, даже жалко". Москвичи и теперь суетятся и бегают, но на миг замирают при виде черного монстра на горизонте.

Современное искусство словно дрейфует между гигантоманией Церетели и петербургским памятником Чижику-Пыжику, впадая в ту или другую крайность. Скульптура Петра I работы Михаила Шемякина замечательна, но другая попытка мастера осовременить, обновить традиционный сюжет вызывает сомнение. В петербургском Летнем саду есть известный памятник баснописцу Крылову. На его постаменте изображены персонажи басен, олицетворяющие человеческие пороки, и автор зорко приглядывает за ними сверху. Но представим, что он отвлекся, а мартышки, ослы, козлы и прочие "порочные" существа принялись своевольничать. Для начала подросли, раздулись, потом стилизовались под "европейцев" (персонажей Босха, Брейгеля) и обзавелись именными табличками на русском и английском языках. Результатом такого превращения кажется скульптурная композиция Шемякина "Дети - жертвы пороков взрослых" в московском сквере. От огромных чудовищ на постаменте убегают мальчик и девочка, их позолоченные фигурки ностальгически напоминают статуи горнистов в пионерских лагерях.

Скульпторы-монументалисты изживают наследие прошлого, подменяя пафос пародией и гротеском. Мечта любого скульптора - поставить свое произведение в историческом центре города. Но включение новых памятников в сложившийся архитектурный контекст требует особого такта. Это удалось Михаилу Шемякину, с его Петром I в Петропавловской крепости - и не удалось Левону Лазареву, автору памятника академику Сахарову на Стрелке Васильевского острова. В 2003 году на площади между Библиотекой Академии наук и зданием Двенадцати коллегий - главным корпусом Петербургского университета - появился зеленый сталагмит, установленный на камне. Трехметровая, неестественно вытянутая фигура смущала студентов, ее сравнивали то с сосиской, то с сосулькой и терялись в догадках, почему Сахаров зеленый? Вопрос, по большому счету, некорректный: я поняла это, спросив у художника, который рисовал Ленина с синим лицом, почему он синий? "Я его таким вижу", - сухо ответил мастер. Гротескный памятник Сахарову - одна из последних работ талантливого скульптора Лазарева, но место для него выбрано неудачно. Насколько это важно, Лазарев знал по собственному опыту: в 1970-х годах на Невском проспекте появился его памятник жертвам расстрела демонстрации в 1917 году - человек, лежащий на кромке тротуара. Скульптуру вскоре убрали, потому что в сумерках ее принимали за пьяного, выползавшего на проезжую часть. Памятник Лазарева Льву Толстому в Новосибирске, решенный в экспрессивном стиле, тоже простоял недолго - по замыслу скульптора, в корпусе памятника были оставлены дыры, и при сильном ветре Толстой начинал выть. Я вспомнила об этом при виде памятника Сахарову, выросшего, как гигантская сосулька, на площади рядом с гармоничными зданиями Двенадцати коллегий и Библиотеки Академии Наук.

В 1990-х годах в Петербурге было решено увековечить Анну Ахматову и Иосифа Бродского. Согласно словам Ахматовой в "Реквиеме", ее памятник должен быть на Шпалерной улице, возле внутренней тюрьмы НКВД, но было выбрано другое место - у флигеля Шереметьевского дворца, где жила Анна Андреевна. Объявили конкурс, выбрали лучший проект, время шло, но памятник так и не появился. По слухам, городские власти рассудили, что ставить два памятника слишком дорого и сделали выбор в пользу Бродского. Ахматова, как невесело шутили тогда, "не прошла по конкурсу". Однако со временем справедливость восторжествовала, и памятники Ахматовой и Бродскому появились на территории Петербургского университета.

Я училась на филологическом факультете ЛГУ в конце 1960-х годов, когда в университете царил дух "честной бедности": старинные книжные шкафы, поблекшие портреты в коридоре Двенадцати коллегий, истертые поколениями студентов ступени лестниц - все оставалось от прежних времен и создавало чувство преемственности. И филфак был темноватым, но уютным, несмотря на грязно-зеленый окрас стен и ветхую мебель в аудиториях. Здесь бытовали унаследованные от предшественников названия: "катакомбы" (аудитории в полуподвале флигеля), длинный коридор "лабиринта", "Парнас", "Олимп"… Крохотная кофейня, столовая, в которой продавали пиво, скамьи на лестнице, где собирались курильщики, запущенный внутренний дворик - таким филфак был и за полвека до нас. Факультет называли ярмаркой невест: здесь учились экстравагантные модницы, первыми в городе надевшие мини-юбки, красотки в мохеровых свитерах, тихие умницы, готовившиеся к академической карьере, и романтические "тургеневские" девушки.

Теперь факультет изменился, все здесь говорит о достатке, появились бронзовые таблички: "Катакомбы", "Лабиринт", "Парнас". И студентки не похожи на прежних - стриженые под "ежика", в круглых очках, похожие на Гарри Поттера, они увлечены эстетикой постмодернизма и проблемами гендера. Я побывала на конференции, посвященной гендеру, слушала доклады об утверждении феминизма, переосмыслении мировой культуры в этом аспекте, и пожалела, что опоздала на доклад "Сказка "Колобок" с точки зрения гендера". Но гендер-колобки меркнут в сравнении с другими переменами на факультете. Во внутреннем дворе филфака появился парк современной скульптуры. По словам декана, "это некоторая попытка смоделировать жизнь во всех ее аспектах - и с серьезной составляющей, и с шуткой. Попытка разместить в едином пространстве философски значимые символы".
"Философски значимые символы" в этом шутейном пространстве выглядят своеобразно. В 2002 году меня пригласили на открытие памятника Александру Блоку. Настроение было праздничным - наконец появился памятник в университете, рядом с Ректорским флигелем, где родился поэт. Первые сомнения возникли при виде памятника, напоминавшего под чехлом трибуну с графином. Чехол сняли, под ним оказалось полуметровое сгорбленное существо с маленькой головой. Звучали торжественные речи: "монументальное решение…", "этот монумент достойно увековечил великого поэта…". Никто из слушателей не удивлялся явному несоответствию. Пришлось выступать и мне, я что-то говорила, стараясь не глядеть на жалкую фигуру на столбике постамента.

С тех пор "монументы" все прибавляются, теперь здесь соседствуют Ахматова и Бродский, а "незадолго перед Бродским во дворике открыли изваяние бронзового бегемота и нарекли его Мотей",- повествует декан. Памятник Бродскому заслуживает отдельного упоминания: это бронзовый чемодан, поверх которого положена каменная плита, а на ней - голова поэта. Все вместе напоминает криминальную "расчлененку" с останками, упакованными в чемодан. В Петербурге долго ждали приезда Иосифа Бродского, потом - памятника ему и, наконец, дождались. Факультетский двор превращается в некрополь персонажей, где все равны и равно малы: Ахматова, бегемот Мотя, Антиох Кантемир, Бродский, президент Масарик, Блок, единорог, гламурный Маленький принц, безымянный бес… Кажется, этому собранию место скорее в Кунсткамере, а не в университете.

Если монументальное искусство отражает дух современности, то это время переоценки традиционных культурно-исторических ценностей, смещения масштабов, когда легенда подменяется анекдотом, а памятник - салонной статуэткой. Иными словами, время под знаком Чижика-Пыжика.