Светлана Шенбрунн: «Кому нужна израильская литература?»

Михаил Эдельштейн

Booknik.ru, 30/11/2006

Светлана Шенбрунн

В среду, 29 ноября, в Москве стартовала очередная книжная ярмарка Non/fiction. А вместе с ней — и Фестиваль израильской и еврейской книги. И весь первый день фестивальной программы русско-, иврито- и англоязычные израильтяне рассуждали о том, переживает ли современная литература Израиля кризис или же, напротив, находится на подъеме. Корреспондент «Букника» Михаил Эдельштейн беседовал с прозаиком и переводчиком (с иврита на русский) Светланой Шенбрунн.

– Русскоязычные писатели Израиля определяют себя по-разному, в диапазоне от «русский писатель, живущий в Израиле», до «израильский писатель, пишущий по-русски». Как вы могли бы охарактеризовать себя, свое творчество?

– В свое время в Израиле был очень бурный диспут о том, как нам себя называть, предлагались разные варианты, но к единому мнению, как вы понимаете, так и не пришли. А я… я просто пишу, не пытаясь определять себя в каких-то терминах. Если кто-то из нас действительно чего-то стоит, то будущие литературоведы определят, на какую полочку его положить.

– А существует ли русскоязычная израильская литература как единый феномен? Или это просто ряд писателей, только живущих не в Москве, а в Иерусалиме или Тель-Авиве?

– Безусловно, то, что мы находимся в Израиле, сильно влияет на наше творчество, на наши темы. Но сегодня возникла принципиально новая ситуация, которую невозможно было представить, скажем, 30 лет назад, когда я приехала в Израиль. Я была уверена, что уезжаю навсегда, что Россию я больше никогда не увижу. А теперь мы живем в двух мирах, я за этот год в Москве уже во второй раз.

Конечно, нам иногда странно читать то, что пишут в России, у нас уже другой опыт – но в то же время мы все равно остаемся российскими писателями. Все – и даже те, кто объявляют, что они с Россией вообще ничего общего не имеют.

– Ваше выступление на открытии фестиваля прозвучало несколько контрастно на общем фоне, в частности — на фоне Дана Даора, который, не произнося слово «кризис» по отношению к израильской культуре, все же его подразумевал. Вы же сказали, что в Израиле есть немало прекрасных авторов, которых имеет смысл представлять иноязычным читателям. Кого вы имели в виду?

– Первым крупным произведением, которое я перевела с иврита на русский, был роман всемирно известного израильского прозаика Амоса Оза «Поздняя любовь» – и, переводя, я влюбилась и в героя, и в самого автора. Так что номер первый – это, конечно Оз, очень европейский писатель и очень значительный.

Кто еще? Есть замечательный писатель Аарон Аппельфельд, все творчество которого посвящено Катастрофе. В 2006 году вышел сборник израильских новелл в моем переводе – там есть его рассказ. Аппельфельда я тоже всем рекомендую.
Сейчас я перевожу роман Давида Гроссмана «Смотри статью «любовь»», который переведен на 40 языков и получил около 20 престижных премий в разных странах.

Так что просто смешно говорить о каком-то кризисе. Есть множество прекрасных писателей, всех не перечислишь. И обязательно нужно знакомить с ивритской литературой российского читателя – он очень квалифицированный, интересующийся, он может оценить уровень этих вещей, этих авторов. И мы в меру своих слабых сил стараемся ускорить это знакомство.

– Но ведь и Аппельфельд, и Оз, и отчасти Гроссман – это люди старшего поколения, те, кого принято называть «живыми классиками». Существует устойчивое представление, что следующая генерация израильских прозаиков отказалась от первородства, от национальной специфики и согласилась «быть как все», стать частью глобального мира. В результате, в каждой стране есть свой Этгар Керет, только в Японии его зовут Харуки Мураками, а в России – Виктор Пелевин. Не становится ли израильская литература провинцией вот этой американизированной глобальной культуры?

– Кто-то сказал, что Палестина – это римская провинция, но неизвестно еще, что важнее – провинция или метрополия. Только время определит, кто чего стоил. Ивритская литература с самого начала находилась под сильным влиянием классики — сначала русской, потом европейской, теперь американской. В этом нет сомнения, но я не думаю, что это так уж плохо.

И с поколениями все не так просто. Гроссман, хотя и классик, но ему чуть за 50. Есть и более молодые прекрасные писатели — Иегудит Кацир, например.

Что же до сравнения Керета с Пелевиным – не думаю, что оно хоть в какой-то степени закономерно. Пелевин – явление в некотором смысле уникальное. А Керет… Керет вовсе не кажется мне первооткрывателем. Но конечно, я могу ошибаться.