Рената Муха: начало следует...

Несерьёзные стихи для любопытного возраста

Полина Лимперт, "Миг", 24/06/2004

Рената Муха

Зта маленькая хрупкая женщина – поэтесса, которая сочиняет "стихи для бывших детей и будущих взрослых". Рената Муха родилась в Одессе и это многое в ее творчестве объясняет: парадоксальность мышления, природу юмора, поэтический взгляд на мир. Но к стихам она шла долго. Сначала был окончен Харьковский университет, потом там же – аспирантура, после которой она осталась преподавать английскую филологию. Рената Муха защитила докторскую степень и изобрела собственную методику обучения английскому языку, которую назвала "сказочный английский". Ее даже в Англию неоднократно приглашали, чтобы она им объяснила, как учить их язык.

Лет десять назад Рената Муха приехала в Израиль, поселилась в Безр-Шеве и продолжила преподавание в университете им. Бен-Гуриона, где благополучно трудится и по сей день. Ее стихи печатали и там, и здесь. Но в бывшем Союзе это было возможно лишь в соавторстве, поэтому она сотрудничала с Ниной Воронель, выпустив в 1968 году сборник "Переполох", а затем с Полли Камерон и Вадимом Левиным выпустила замечательную книгу "Про Глупую Лошадь, Забывчивую Сову, Братьев-Бегемотов, Кота-который-не-умел-мурлыкать и Котёнка-который-думал-что-он-тигр". В Израиле же Рената Муха встретила своего "крестного отца" Марка Галесника, который подвиг ее на издание авторских книг. На сегодняшний день их вышло уже три – Гиппопопоэма" (1998), "Недоговорки" (2001), "Бывают в жизни чудеса" (2002).

С Ренатой Мухой можно говорить обо всем и без конца. Но я все-таки решила начать с "альма-матер" – с Одессы.

– Корни вашего удивительного юмора, которым пропитаны ваши стихи,– оттуда, из Одессы?

– В Одессе я родилась. Но потом очень быстро меня перевезли в Сорочинцы, где тоже особый юмор. Поэтому чувство юмора, на которое я не претендую– но оно на меня претендует, мне совершенно некуда было деться!– меня подпирало с обеих сторон: с одной– одесское, с другой– сорочинское.

– Что для вас самое дорогое в Одессе?

– Я очень боюсь слова – самое. Жизнь так вели-ка, разнообразна, богата, что определить самое в одном затруднительно. Но... если я там выросла, то мне там дорого всё: дух Одессы, та часть моей личности, которая формировалась одесской родней. Я помню, что мы жили в большом коммунальном дворе, где были представители всех национальностей и носители всех языков. В основном – евреи, но там вместе крутились – вот где был плавильный котел! -греки, немцы, украинцы... Религиозные праздники в этом дворе отмечались все и всеми. И если говорить серьезно, то дух терпимости, толерантности и открытости ко всему у меня остался с детства.

– То, что Жванецкий пишет об Одессе, совпадает с тем, как вы ощущаете Одессу?

– Было бы очень смело с моей стороны сказать, что это совпадает. Жванецкий увидел и прочувствовал это гораздо глубже, тоньше, истиннее... И изложил на только ему присущем языке, в только ему присущем стиле. Но когда я первый раз его слышала– это было в Харькове лет восемнадцать назад -я была потрясена, наверное, больше, чем другие люди, которые не выросли в Одессе. Так глубоко и не только юмористически он воспринял Одессу. Там, где другие просто смеялись, я немножко про себя даже плакала.

– А 1 апреля– это для вас праздник?

– 1 апреля для меня – дата, но почему он праздник? Я вам втайне признаюсь, что у меня появилось такое неуютное чувство, что юмора стало чуть больше, чем надо. Относиться к жизни с юмором – это хорошо. Но я побаиваюсь, например, когда мне приносят журнал или приложение к газете и говорят, что оно юмористическое. В таком случае я, скорее всего, это и не прочту. Я не люблю, когда мне заранее диктуют, что это будет смешно. Я сама для себя решаю – смешно это или нет.

– Муха – не самая распространенная на свете фамилия. Занимались ли вы генеалогией вашей семьи? Не пытались ли выяснить происхождение вашей фамилии?

– У меня с этим никаких сложностей не было, потому что это – фамилия моего отца. И если фамилия моей мамы – Шехтман, здесь все ясно, да? Она не вызывает сомнений? Что касается отца, то он родом из Сорочинец, а это– украинское село. Оно знаменито не только Сорочинской ярмаркой, но и Соро-чинской трагедией – восстанием 1905 года. Мой дед с той стороны был одним из руководителей, и его потом забили в тюрьме казаки. Говорят, фамилия пополам с кличкой идет оттуда, потому что дед был чернявый, как и отец. Фамилия моего отца – Муха -для украинского села не такая уж редкость. Там много таких фамилий-кличек...

– Вы пошли учиться в университет на английскую филологию! Чем обусловливался выбор профессии?

– Я росла в многоязычной среде, и эта среда со иной и вокруг меня на разных языках звучала. Ко времени окончания школы у меня так или иначе на слуху или в разговоре были и русский, и украинский, и идиш, и немецкий, и чуточку французский, а вот английского я совсем не знала. И к тому времени, когда нужно было подавать документы, меня позвали в Харьковский театральный институт, причем безанглийского я совсем не знала. И к тому времени, когда нужно было подавать документы, меня позвали в Харьковский театральный институт, причем без всяких оснований. Но мама сказала, что ни за что меня туда не пустит. Оставался иняз. Я туда и пошла. О чем, впрочем, не жалею.

– Давайте перейдем к вашему детскому поэтическому творчеству...

– Мы к нему перейдем с трудом, потому что я свое творчество не считаю только детским. Или не только детским. И вообще-то, ежели приглядться, так оно и не детское. Я так и называю свои стихи – для бывших детей и будущих взрослых – это в шутку, но так оно и есть. И я так пишу не потому, что у меня такая точка зрения. у меня такая точка зрения потому, что я так пишу. Негоже отделять взрослого от ребенка в период накопления поэтического багажа.

– Я где-то читала, что все мы становимся безнадежно взрослыми, если теряем детскость своей души. Есть взрослые, которые не утеряли ее, и вы, безусловно, яркий представитель этого "племени", а есть безнадежно взрослые, которые давно забыли, как они были детьми.

– Я с этим согласна. Более того, есть люди, которые еще в детском возрасте уже расправились со своей детскостью. А некоторым мамам, когда у них бывают проблемы со своими детьми, я советую по думать: "Так это же я в этом возрасте!". Не должна уходить детскость. Что значит – уходит детскость? Для этого надо определить это понятие: это благодарность окружающему, восторг перед ним и многое другое, что присуще людям в любом возрасте. Поэтому я не делю поэзию на детскую и взрослую. Тот же Маршак писал стихи и для детей, и для взрослых. А Заходер? Разве это – чисто детский поэт? Он продлил линию, которую начал Маршак. Я думаю, что чисто детским поэтом был Чуковский, когда он писал для детей. Но это не означает, что он не был интересен и взрослым.

– Если говорить о больших именах, то узок круг детских писателей вообще и детских поэтов в частности. Чем объяснить, что вас так мало?

– Эта ситуация объясняется, и впопне практическими причинами. В связи со всеми дефолтами издатели в течение многих лет не хотели рисковать и выпускали книги только известных поэтов. Многие писали детские стихи, причем очень хорошие стихи, но остались в тени по известным причинам. А года три назад издатели спохватились и начали искать уже современных детских писателей. Не верю я, что может литература и человечество отказаться от новых стихов для детей, потому что меняется восприятие. Незаметно, но когда-нибудь современных детей перестанут удовлетворять замечательные стихи, которые написаны давно.

– Трудно представить, что стихи можно сочинять вдвоем. Но вы это делаете, и больше всего – с Вадимом Левиным, вашим постоянным соавтором. Как это началось и как это технически происходит?

– Действительно трудно – писать стихи вдвоем. Вот об этом надо бы написать книгу, и даст Бог, мы ее напишем. История нашего соавторства и забавна, и длинна, и трогательна, и дело не только в том, что у нас очень много совместных стихотворений, хотя у нас их действительно много. Дело в точке зрения, в какой-то совместно высеченной искре. Наше соавторство состоит в том, что мы одинаково слышим этот мир. Я себя называю переводчиком. Я "перевожу" то, что животные, или вещи, или дети воображают, -для всех. Так вот, мы с Вадимом близко владеем "техникой перевода".

А что касается "техники соавторства", то, бывает, что он добавляет в стихотворение только одну строчку или даже одно слово, но это для нас – настоящее соавторство. И самое главное, наше сотрудничество с Вадимом вызвало к жизни новый жанр, которому я дала название, которым до сих пор горжусь ,– "Начало следует".

Дело было так. Когда я познакомилась с Левиным он был уже известным, сформировавшимся поэтом а я никаким поэтом не была и не собиралась быть. Но у меня было одно стихотворение, а дальше я все придумывала строчки и звонила ему, а он говорил, что хорошо, дописывай. А я говорила – не могу, помоги. И он начал всюду меня представлять; "Рената Муха, которая называет себя поэтом, но, кроме двух строчек, ничего написать не может и бежит ко мне с криком – Вадик, помогай!" Слушала я это, слушала и сказала, что "если ты не бросишь издеваться, я буду писать просто двухстрочные стихотворения, и ты мне будешь не нужен". Он сказал: "Ну-ну, попробуй!" И я придумала строчки, которые сейчас уже довольно известны:

Вчера крокодил улыбнулся так злобно,
Что мне за него до сих пор неудобно.
И:
Один осьминог подошел к осьминогу
И в знак уваженья пожал ему ногу...

И я их принесла Вадиму. И Вадим сказал: "Ого! Я эти две строчки тоже хочу писать". А я ему сказала: "Эти две строчки ты можешь не писать, я их написала". А тогда было время всяких кооперативов. Вадик мне сказал: "Тогда давай делать так: ты пиши две, а я припишу еще две, и мы это назовем – кооператив поэтов". Я послушно спросила: "А какие мне писать две строчки?" Он мне ответил: "Пиши последние, я первые напишу всегда!" Я пошла домой и уже по дороге поймала такую строчку:

И это для дятла такая наука,
Что он никуда не заходит без стука.

Это – конец, как вы видите. Я позвонила Левину, он это очень одобрил, сказал– работай дальше. Я говорю: "А начало?" Он сказал: "Не беспокойся! Я вот освобожусь и закончу". Я пошла дальше придумывать последние две строчки. Ну, не придумывать, а подслушивать у себя. И у меня стали появляться освобожденные две последние строчки:

Пожалуйста, я откажусь от короны.
А можно сначала доесть макароны?

И много еще чего было... А Вадик ездил, читал свои стихи, и руки у него никак не доходили написать начальные строки. И потом он сам сказал: "Слушай, это как-то неудобно. Ты пишешь, а я не успеваю. Давай будем выступать вместе, я так и объявлю, что это кооператив поэтов, мои слова еще не дописаны, я буду их стучать ладошами– тра-та-та-та-тра-та-та-та. А ты свои две строки прочитаешь". И тут я сказала: "А название будет – "...Начало следует". И таким образом у меня уже на сегодняшний день набралось штук двадцать пять таких стихотворений, и я их не публикую– жду, когда человечество напишет первые строчки.

– Но какие-то строки человечество уже придумало?

– С первым – про дятла – произошел следующий эпизод. Однажды, лет пятнадцать назад, Вадим Левин выступал в ЦДРИ в Москве. Я там тоже была, это были его знаменитые встречи с родителями и детьми. Он позвал меня на сцену и сказал, что вот у нас такая история, Рената написала две строчки, а я никак не придумаю две первые, мы сейчас так и прочитаем. Я завопила: "Начало следует!", он прохлопал две первые строчки, а я прочитала остальные. Народ немного оторопел. Но в зале оказалась Вероника Долина, и она сказала: "Тоже мне проблема придумать две первые строчки", вышпа на сиену, отодо-нула меня и Вадима, и сказала:

С утра этот дятел сидел на сголбе,
Соседи о нем донесли в КГБ.
И это для дятла такая наука,
Что он никуда не заходит без стука.

Вот тут мы с залом рухнули. Но вообще-то это такой жанр, что трудно дописать равноценное начало. Мне часто их присылают. Но шедевров среди них было совсем немного. Например, у меня было такое –

С тех пор он питается разными кашами.
По-моему – так хорошо. А по-вашему?

К ним мой друг московский литератор Марк Зеликин написал такое начало:

С яслей ненавидел он манную кашу
И с этим покинул он Родину нашу.

Лихо? Лихо!

– Ваша необыкновенная поэтическая неж ностъ, внимание и понимание к "братьям нашим меньшим" – они не случайны? У вас в доме кто- нибудь живет?

– У меня любовь ко всем животным. Но у нас дома не живет никто, и вот по какой грустной причине: ког да мне было три года, мне купили птичку, и эта птич ка умерла. Горе было такое большое, что до сих пор боюсь опять его пережить. Я, как все нормальные лю ди, к животным отношусь хорошо, но, в отличие от многих нормальных людей, мне кажется, что я иногда их понимаю. Иногда у меня бывает такое чувство, что вот кошка мяукает, а дерево скрипит – вроде они мне жалуются. Но это я наполняю эти звуки содержанием.

– У вас вышел сборник, который называется "Бывают в жизни чудеса". Вы сами верите в чудеса, случались ли они с вами?

– Да. То есть я все-таки доктор наук, но целый ряд событий в моей жизни, в жизни других людей, по неожиданности, по емкости, по способности сконцентрировать что-то важное, можно считать чудесами, равно как и стихотворение, которое быпо заглавием к этому сборнику. Потому что это было первое стихотворение, которое я придумала. И было эта без всякой провокации, когда я переходила в городе Харькове улицу Восьмого съезда Советов. Вот такое случилось чудо! А бывают и похлеще чудеса!

– Скажите, как вы чувствуете, где надо поста вить точку?

– Хороший вопрос! Я скорее чувствую, где точка не поставлена. Я очень верю и в первую строчку и в последнюю. Бывает, приходит последняя строчка, а бывает – нет. Это как повезет. Но когда ее нет, я стих не опубликовываю.

– В вашей жизни столько интересных событий! Вы не хотите написать книгу о своей жизни?

– Очень хочу! Мне про свою биографию надо было бы написать! Все мои добрые и недобрые друзья иногда по-хорошему, а иногда очень по-плохому обвиняют меня в том, что я этого не депаю. И среди них такие замечательные люди, как Феликс Кривин, Дина Рубина, Игорь Губерман – многие. И вот совсем недавно я нашла им ответ.

Дорогие мои друзья!
Мне и весело и грустно,
Но не письменно, а устно.