|
Ури Цви Гринберг С иврита Валентин Серебряков В час синей ночи Я видел пса, в ответ на зов он взглядом всех голодных псов, скитальцев-одиночек откликнулся и счастлив был, с ним мальчик вдруг заговорил в начале синей ночи, его по имени назвал, и именно его позвал, а не дворняжек прочих. И песья тянется душа к двуногому, он не спеша и с жалостью бормочет в час наступающей уже суровой синей ночи. Пес смело к мальчику идет, а тот уж в дом его ведет: "Ну, подожди, дружочек, на кнопку мы нажмем вот-вот и дверь откроется на тот, призывный наш звоночек". Открылась светом, теплотой пахнуло, вкусною едой, взгляд пса сосредоточен; сквозит в нем в жалости нужда, что в прошлом – драки и вражда и голод внеурочен, боль неприкаянных собак, боль человека, кто вот так был жизнью заморочен. Кто безутешен, одинок, кто жил без мамы долгий срок – она бы за него молилась Богу очень и говорила б: "Уже ночь, как сыну бедному помочь, где бродит ангелочек в беде и бедности своей средь синей страшной ночи? О Боже милостивый мой, где сын склонится головой? Ведь даже птица до зари в своем гнезде спит, впрочем!" Да, человек в руках судьбы не в силах избежать беды, как пес цыганский на цепи, замок которой прочен, из ночи в ночь и все невмочь неволю эту превозмочь – круг жизни правомочен, и забывается уже в невольном этом крутеже: начало было или нет, но миг зачатья точен, затем рожденье, люлька, грудь и дальше – непонятен путь, он длинен, он порочен. И там на краешке земли, как в исчезающей дали – днем темень, между прочим – душа не видит там конца: и птичьей шеей тянется на плаху – нож отточен. Вот ангел смерти – дудку в рот, в засаде сладостно поет и нежно слух щекочет: "Приди, мой миленький, ко мне, здесь ты на ложе, как во сне, о всем я позабочусь, и ждет тебя уют, покой в час твоей синей ночи: час усыпленья твоего, когда не надо ничего – и в глубочайшей тишине начнется путь бессрочен". 11.17.
|
|
