| C иврита Яков Лах В страхе пророчества Ещё облака не дышали ни тенью, ни дымом, и разум у важных персон пребывал во младенчестве мнимом, а я пророчил великую скорбь: - Тучи над Ерусалимом! Ещё воспевали пииты олений рассвет и винограда звёздные кисти, а я предрекал, что дождёмся бед мы, по воде плывущие листья. Откуда безумие это взялось? Когда, как рубашку с горя, себя душа раздирает - пророчество в ней закипает. Гибельный плач в себе я несу - губы сухи и веки, беженец на войне, осколок большой родни. Сердце моё сгорело, угли во мне одни, их не погасят и полноводные реки. У братьев моих, у колодца их была бы жажда утолена, они же горькою влагой излили жалость и к морю свернули: взошла луна, и серебро на волнах колыхалось... Вот оно - горе, что я предвещал! Вот носилки - погибших проносят мимо! Зачем эта скорбь? Страданье зачем - ведь я всё это выплакал в уши Ерусалима! Вот сборище беженцев, их - что грибов! Вот покинутый дом, сожжённая нива! Вот бесчестье друзей, что достигли преклонных годов, как деревья бесплодные Тель-Авива! Нет избавленья. Галут и здесь. Изгнанник в Сионе, как всюду, слаб... О, горе! Там - только крест, здесь же - крест и араб! И вот уже вирши на каждом углу строчат про горе-беду, чернильные слёзы стекают, живые слова на устах погибают. Скверна на всех - с головы до пят. Так слушайте их, славословят они и сейчас, от ваших грудей, как младенцы, неотделимы. Вчера ещё небылицы они рифмовали для вас, застилая бумагою бездну Ерусалима... Их напев колыбельный так сладко был спет, а сегодня для них легко исполнимо всё то, что слагал накануне суровый поэт, криком крича у ворот Ерусалима. Ночь... Зачем виноградники небосклону? Спокойны выси, тихи, далеки. Я на ваши глаза кладу по закону обломки пророчества, как черепки... Вы все поколением мертвых предстаёте моим глазам ещё до того, как яму вырыли вам.
|
|
