Елена Аксельрод

ИЗ НОВЫХ СТИХОВ

* * *

Из Бембы в Дрембу
Лев Квитко

У поэта я гостила
С мамой-папой года в три.
Тесто бабушка месила
На коржи - не сухари.
А поэт мне про лошадку,
Про сову и лес ночной,
И про Тишку, что украдкой
Пробирается домой.
То ли в Бембе, то ли в Дрембе
Задремал он налегке.
Где советчик - мудрый ребе?
Где гостинцы в узелке?
Путь обратный был недолог -
Ни коврижек, ни лесов.
Долгой ночи черный полог,
Черный щелкает засов.
Бемба-Дремба, Дремба-Бемба -
Ни порога, ни села.
Только маленькое небо
В щелке, где сгустилась мгла.

* * *

Взлетали в небеса балконы -
Отростки чудищ вертикальных,
Близняшки, каменные клоны,
Подставки для машин стиральных.

Махали крыльями рубахи,
Шагали сплющенные брюки,
Барахтаясь в подзвездном прахе,
Пересыхая от разлуки.

И одинаково машины,
Ворочая белье, рычали.
Акаций сгорбленных вершины
Свое, неслышное, ворчали.

Тянулись все один к другому
И не умели дотянуться -
Балконы к небу, кроны к дому,
А я - твоей руки коснуться.

* * *

По Москве брожу в шубейке,
Взятой напрокат,
Окунаюсь в крупный, клейкий,
Детский снегопад,
То ль брожу я, то ли брежу,
То ли по живому режу
Десять лет подряд?

Все мечусь туда-обратно,
Но куда? Зачем?
Потому-то, вероятно,
Не пишу поэм.
В тридцать строк легко вместится
Льдышка - белая косица
В мартовской Москве
И мой новый, неуместный
Снег, что покружит над бездной
И умрет в траве.

Вспомнит кто о нем наутро?
Может, абрикос
С головой в туман укутан,
Да сырой покос,
А еще ручей проснется,
Из объятий гор метнется,
Но зачем, куда?
Полдень далеко-далече,
И дотянется ль до встречи
Слабая вода?

ОСЕННИЕ ПРАЗДНИКИ

Безукоризненно голубой
Октябрь напоен укоризной.
Дни покаянья гурьбой
Бегут, грехи наши вызнав.
Ни малости не простив,
Не видя в молитвах смысла,
Будто невскрытый нарыв,
Пухлое небо нависло.
Влагу пообещав,
Суд посулив справедливый,
Коснулось взволнованных трав,
В шалаш заглянуло гневливо.
Сквозь потолок из ветвей
Взгляд сухой и бесстрастный.
Все холоднее, мертвей
Закат, безупречно красный.

* * *

…Извериться или увериться?
Господня иль наша вина?
Покуда земля не извертится,
Скрипящей оси лишена,
Нам будет мерещиться чудо -
Не наказанье - Наказ.
Куда Он судил нам отсюда,
Пускай размышляет за нас.
Зачем сомневаться? Всевышний
Прав темною правдою высшей.

НА РАССВЕТЕ

Чтоб лучше разглядеть рассвет,
Сиреневый, простоволосый, голый,
В саду на кресло взобрался щенок;
Закашлялся проснувшийся сосед,
Опустошил разбуженный бачок;
Сев на штакетник, петушится голубь,
И пальма разминает пальцы.

Быть может, вправду, мы здесь - постояльцы,
А все же нас не гонят со двора,
Который нам давно не по карману.
Ворона злобится: "Пора! Пора!",
А голубь возражает: "Рано! Рано!"

* * *

Актинидия коломикта так оплела
окна веранды...
Олег Чухонцев

От Бронной моей до твоей Лесной
Полчаса ходу, а на трамвае…
Впрочем, трамвай меж тобой и мной
Вряд ли ходил… Помню только сваи
И в них вцепившиеся хибарки,
Временный дом твой - балкончики, арки.

Из Переделкино в мой Арад
Путь, проложенный жизнью целой.
Была бы дорога длинней стократ,
И ту бы, кажется, одолела,
Но все норовлю возвратиться незвано
Туда, где дождем захлебнулась поляна.

Ни свечки, ни звука. А дома - Суббота.
Зачем я, куда сквозь вязкую жижу?
Сверху морось, снизу болото.
Еще полпросеки… Тени вижу -
Выросли из шебуршащего мрака
Ты с фонариком и собака,
И актинидия, что непрошено
Дачи казенной окно оплела,
И строчка твоя, что без рифмы брошена…

Вновь полуночничаем у стола -
Не до стихов. Они в книжке черной,
Тощей, безрадостной, непроворной.
Ноты высокие сбивчивой речи
Так болезненны, так резки…
Не соглашаться и не перечить,
Звук удержать, движенье руки,
Свет одинокий… Крикнула птица,
Вымокла, бедная… Водка-водица.
Не намолчаться, не отрезвиться.
Только без умолку дождь тараторит,
Да холодильник в углу ему вторит.

* * *

На птичьем,
на дитячьем эсперанто,
На журавлином зябком языке
Курлыкаю свое тысячекратно,
Неслышная, как рыбий плеск в реке,
Не понята ни прямо, ни превратно -
Но скоро - без баула, налегке,
Упаковав наличность аккуратно,
Я унесу в легчайшем узелке
Немое непробившееся слово,
Ребенка малого невнятный зов,
Надежность рук твоих и зыбкость крова,
И птиц курлык, и блестки плавников.

* * *

Снова с детьми прощаемся,
Бесслезные… Будто в броне.
Как быстро мы превращаемся
В фотографии на стене.

Мы смотрим из тесных рамок,
С вылинявших портретов,
Где мы зачастую моложе
Тех, кто не взглянет на нас.
Заиграна эта драма,
На нее сколько хочешь билетов,
Но кто-то из верхней ложи
Со сцены не сводит глаз.

Этому режиссеру
Порядок прощаний известен:
Текст послушать в полслуха,
Небрежно взмахнуть рукой -
Все декорации впору,
Каждый актер на месте -
Комическая старуха,
Дед с реквизитной клюкой…

Кому рожать,
Кому провожать,
Кому - на проклятый покой.

* * *

Как пережить, что нельзя пережить?
Оказывается, можно.
Горстку камней на плиту положить,
А после в пыли дорожной
Взглядом невидящим отмечать
Лавки, машины, витрины,
Банков и башен гостиничных стать,
Скалы и серпантины.
Шатаясь, войти в опустевший дом
С хлопочущими друзьями,
Неделю с гостями сидеть, а потом
С пустыней, одетой горами.
И снова по улице молча кружить,
Как на прогулке острожной…
Жизнью пустынною дорожить
Оказывается, можно.

* * *

Распотрошенный веник пальм
В совок окна сметал соринки,
Я вспомнила, как нищий спал
На заметенном пылью рынке.
Покуда выморочный дух
Мытарит скаредную душу,
Мне не заснуть. А ветер сух,
И жар трясет, как ветер грушу,
Мою, еще живую плоть,
Надежды мятую сорочку…
Как славно - пустоту полоть,
Под солнцем гнуться в одиночку
И вдруг заметить, что росток -
Причуда робкая меж сора
Земли бесплодной, мертвых строк -
Моргнув, проснулся у забора.

* * *

Птица гранат краснолобый терзала,
Разочарованно улетела.
Я опоздала, я праздно взирала
На несозревшее вскрытое тело.

В темя долбит меня хищная птица -
Время,
свидетелям тьмой угрожая.
Не воплотившись, развоплотиться…
Выплюнет семечко память чужая.

ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ

Улыбнулся. Взъерошил мне волосы,
Как тогда. Двадцать лет - будто не было -
В заповеданной нашей волости,
В черном Питере Достоевского,
Где раздумий твоих всласть отведала.
Ты и сам - и Рогожин, и Мышкин,
Я боялась движения резкого,
Я боялась рогожинских вспышек,
Я боялась неосторожного
И небрежного полу-вопроса,
И похмельного, бестревожного
Глаз насмешливых черного плеса.

Улыбнулся, мне душу взъерошил,
И вперед - на великое действо.
Что тебе, мой князь, мой Рогожин
До Настасьи твоей иудейской?

* * *

Рэме

Окно пошире распахнуть,
Зевнуть, в подушку нос уткнуть,
Как в юности, в палатке,
Как в детстве, в Кратове, когда
Дождь веселился в кадке,
Когда небесная вода
Накапливалась без труда,
Чтоб вылиться на грядки,
Чтоб мама утром, не спеша,
Сняв дождик с керосинки,
Окатывала из ковша
Двух первоклашек спинки.

Давно тех малолеток нет.
Одна, внушая в школе,
Что в русских звуках жизнь и свет,
Своей не слыша боли,
Ушла в беззвучье, в глухоту.
Другая - на ночном свету
Разглядывает пальм вихры,
Огни над сводами горы,
И в тишине заросшей
Другие ей слышны звучки:
Оголодав, жуки, жучки
Траву сухую крошат.

* * *

Уриэлю

Спит наследник, ему семнадцать -
Нет, не лет, а семнадцать дней.
Он еще не умеет смеяться -
Спит, прижавшись к груди моей.

Только жалуется бесслезно,
Плач улыбку опередил.
А в окошке вполне серьезно
Дождь смеющийся зарядил.

Спит в небесной своей фланели
Заместитель мой, ножки поджав.
Как вам спится в бесплодной постели
Те, кто прожили, не рожав?

Стали дни мои чуть длиннее,
Может, долго жила не зря?
Вижу, как в запеленатом небе
Всходит радуга января.

Елена Аксельрод